Острова и море

– Еще каким безнравственным! И это тоже часть его секрета. Ему нравилось быть таким, и он не испытывал угрызений совести.

– А мы с ним дружили?

– Даже очень. Он называл тебя Чудовищем.

– Ого! – радостно произнес Том. – Чудовищем!

– А у нас есть картины мистера Паскина, папа? – спросил Дэвид.

– Есть одна-две.

– А Томми есть на его картинах?

– Нет. По большей части он рисовал Томми в кафе на салфетках и на мраморных столешницах и называл его ужасным, жадно лакающим пиво Чудовищем с Левого берега.

– Запиши себе это, Том, – сказал Дэвид.

– У мистера Паскина было извращенное воображение? – спросил Том-младший.

– Думаю, да.

– Разве ты точно не знаешь?

– Не знаю, но могу предположить. Наверное, это тоже была часть его секрета.

– Но у мистера Джойса не было извращенного воображения.

– Не было.

– И у тебя?

– Нет, – сказал Томас Хадсон. – Думаю, не было.

– А у вас испорченное воображение, мистер Дэвис? – спросил Томми.

– Не думаю.

– Вот и хорошо, – удовлетворенно произнес Том-младший. – Я директору так и сказал: ни у папы, ни у мистера Джойса воображение не испорченное, а теперь могу сказать то же самое и о мистере Дэвисе, если он спросит. Что до меня, он уверен, что мое воображение грязнее некуда. Ну и пусть себе так думает. Я знаю одного мальчика в школе, вот у него воображение действительно грязное, и разница между нами очевидна. А как звали мистера Паскина?

– Жюль.

– Скажи по буквам, – попросил Дэвид.

Томас Хадсон сказал.

– А что стало с мистером Паскином? – спросил Том-младший.

– Он повесился, – ответил Томас Хадсон.

– Ничего себе! – сказал Эндрю.

– Бедный мистер Паскин, – набожно произнес Том-младший. – Я помолюсь за него сегодня вечером.

– А я помолюсь за мистера Дэвиса, – сказал Эндрю.

– Делай это почаще, – сказал Роджер.

Этим вечером, когда мальчики улеглись, Томас Хадсон и Роджер Дэвис сидели в большой комнате и разговаривали. Для подводной охоты море было слишком беспокойным, и после ужина ребята отправились с Джозефом ловить окуньков. Домой они вернулись усталые и довольные, пожелали всем спокойной ночи и пошли спать. Некоторое время было слышно, как они разговаривали между собой, но это продолжалось недолго.

Эндрю боялся темноты, братья знали об этом, но никогда его не дразнили.

– Как думаешь, почему он боится темноты? – спросил Роджер.

– Понятия не имею, – ответил Томас Хадсон. – А ты не боялся?

– Вроде нет.

– А я боялся, – признался Томас Хадсон. – Это о чем-то говорит?

– Не знаю, – сказал Роджер. – Вот смерти боялся. И еще – как бы чего не случилось с братом.

– А я и не знал, что у тебя есть брат. Где он?

– Умер.

– Прости.

– Да нет, ничего. Это было давно, еще в детстве.

– Он был старше?

– На год моложе.

– А что случилось?

– Мы катались на каноэ и перевернулись.

– Сколько тебе тогда было лет?

– Почти двенадцать.

– Не рассказывай, если не хочешь.

– Вряд ли это пошло мне на пользу, – сказал Роджер. – Неужели ты в самом деле ничего не слыхал?

– Ничего.

– Долгое время мне казалось, что весь мир об этом знает. В детстве все чувства обострены. Вода была очень холодная, и брат не выдержал. Но хуже всего было то, что я спасся, а он нет.

– Бедняга Роджер.

– Не в этом дело, – сказал Роджер. – Просто в детском возрасте рано сталкиваться с такими вещами. И еще я очень любил брата и всегда боялся, как бы с ним не случилось беды. Вода и для меня была ледяной, но не мог же я оправдываться этим.

– Где это случилось?

– На севере, в Мэне. Кажется, отец так никогда мне этого не простил, хотя и пытался понять. А в моей жизни не было и дня, чтобы я не жалел, что это случилось не со мной. Но так жить нельзя.

– А как звали твоего брата?

– Дэйв.

– Черт! Так ты поэтому отказался от подводной охоты?

– Видимо, да. Хотя я часто этим занимаюсь. Тут никогда не знаешь заранее, как сложится.

– Ты уже достаточно взрослый, чтоб не говорить так.

– Я нырял за ним, но не смог найти, – сказал Роджер. – Там было глубоко, и вода ледяная.

– Дэвид Дэвис, – произнес Томас Хадсон.

– Да. В нашей семье принято первенца называть Роджером, а второго – Дэвидом.

– Ты справился с этим, Родж.

– Нет. С этим нельзя справиться, и раньше или позже приходится это признать. Мне стыдно за себя, как было стыдно за эту драку на причале.

– У тебя нет никакого повода стыдиться.

– Нет, есть. Я тебе уже раз сказал. Не будем к этому возвращаться.

– Хорошо.

– Никогда не стану больше драться. Никогда. Вот ты не дерешься, хотя тут мне не уступишь.

– Тут я тебе как раз уступлю. А кроме того, я принял решение – не вступать в драку.

– Не буду драться, исправлюсь и перестану писать всякую чушь.

– Это лучшее, что я от тебя услышал, – сказал Томас Хадсон.

– Думаешь, я могу написать что-нибудь стоящее?

– Надо попробовать. Отчего ты бросил рисовать?

– Видишь ли, не мог больше себя обманывать. А теперь то же самое и с литературой.

– Ну и что ты хочешь делать?

– Уеду куда-нибудь и напишу настоящий, честный роман, если получится.

– А зачем для этого уезжать? Живи здесь, когда мальчики уедут. У тебя слишком жарко, чтобы работать.

– А я тебя не стесню?

– Нет, Родж, не стеснишь. Мне тоже порой одиноко. Нельзя все время от чего-то убегать. Впрочем, мои слова звучат слишком пафосно. Я замолкаю.

– Нет. Продолжай. Мне это важно.

– Если серьезно решил начать работать, оставайся здесь.

– Тебе не кажется, что на Западе у меня пошло бы лучше?

– Все места одинаковы. Главное – не сбегать оттуда.

– Ты не прав. Не все места одинаковы, – возразил Роджер. – Уж мне ли не знать. Сначала там все хорошо, а потом становится невыносимо.

– Согласен. Но сейчас здесь хорошо. Не знаю, всегда ли так будет, но сейчас здесь прекрасно. После работы тебе будет с кем поговорить и мне тоже. Мешать мы друг другу не будем, и такая жизнь пойдет тебе на пользу.

– Ты правда веришь, что в моих силах написать хороший роман?

– Если не попробуешь – мы этого никогда не узнаем. Из того, что ты рассказал мне сегодня вечером, может получиться, если ты только захочешь, потрясающий роман. Начни с каноэ…

– А чем кончить?

– Это поймешь потом.

– Черт побери! – сказал Роджер. – Я до того испаскудился, что в каноэ могу посадить только прекрасную индианку, к которой потом присоединится молодой Джонс, спешащий предупредить поселенцев о приближении Сесила Б. де Милля. Одной рукой он цепляется за речные водоросли, а другой сжимает «старушку Бетси» – не раз выручавшее его кремневое ружье, а прекрасная индианка радостно восклицает: «Это ты, Джонс! Давай поскорее предадимся любви, пока наша старая лодка скользит к водопаду, который в будущем назовут Ниагарским!»

– Нет, – сказал Томас Хадсон. – В твоем романе будут каноэ, холодная вода озера и младший брат…

– Дэвид Дэвис. Одиннадцати лет.

– И то, что случилось потом. Но это уже будет вымысел – до самого конца.

– Не люблю концов, – сказал Роджер.

– Никто их не любит, – согласился Томас Хадсон. – Но все на свете имеет конец.

– Давай помолчим, – предложил Роджер. – Мне нужно думать о романе. Томми, скажи, почему хорошо писать картины удовольствие, а писать романы настоящая мука? Я никогда хорошо не рисовал, но даже моя мазня доставляла мне удовольствие.

– Не знаю, – ответил Томас Хадсон. – Может быть, в живописи четче выражена традиция и многие предшественники помогают тебе в работе. Даже когда ты отклоняешься от основных завоеваний великого искусства, оно остается твоей опорой.

– А я думаю, что в живопись идут более достойные люди, – сказал Роджер. – Будь во мне больше хорошего, возможно, и из меня получился бы неплохой художник. Но чем черт не шутит, может, во мне достаточно сволочизма, чтобы стать хорошим писателем.