Нить на запястье

Так пролетело пять дней, пока Маша как-то не вошла в палату, где Олег как раз с Димой разговаривал. Вроде и не внезапно, и знали они, что она вот-вот вернется, а как-то не успели завершить «свои» разговоры.

— …Эти файлы передашь Фоменко, он знает, как их грамотно раскрутить и преподнести так, чтоб от репутации Коваленко камня на камне не оставить. Скажешь, пусть постепенно начнет вбросы в эфир делать…

Олег умолк, едва увидел ее, замершую на пороге. На секунду в его глазах мелькнуло что-то, заставившее сердце Маши болезненно сжаться, словно бы вина… Но после он прищурился, всматриваясь в нее, и это впечатление развеялось. Дмитрий тоже глянул с каким-то удивлением. Может, кто-то из охраны прошляпил и не сообщил о ее приближении? Вот они и прокололись…

— Свободен, — не продолжая и не завершая, велел Олег.

Дмитрий, ни слова не возразив, кивнул и молча вышел из палаты. А любимый продолжал пристально всматриваться в нее, что-то выискивая. Только Маша не знала, как реагировать. Так и стояла на пороге, пропустив Диму. Но вглубь палаты не зашла. Не потому, что была возмущена действиями Олега или разозлилась. Скорее остро поняла — затишье окончилось, и она лицом к лицу очутилась перед точкой, в которой начнет решаться… или рушиться все, привычное ей ранее.

Глава 23

— Душа моя… — голос Олега заставил ее вздрогнуть.

Слишком много всего в нем слышно ей было: и та самая придавленная вина, огромная любовь к ней и явное беспокойство о том, что задеваются чувства и интересы Маши… Но и твердая уверенность, четкое намерение — не отступит.

Господи! Как же надо настроиться на человека, чтобы ощутить и услышать все эти полутона и нюансы?! Или просто Маша и сама все слишком хорошо знала, обдумывала и анализировала исподволь, понимая ситуацию и мужчину, который стал частью ее самой?

Есть для нее разница? Наверное, уже нет.

— Ты не могла не понимать, что я этого нападения просто так не оставлю. Даже не месть… — он умолк на секунду, переводя дыхание. — Я должен так сделать, Машенька. Если бы и попытался как-то замять ради тебя, меня бы свои не поняли. Слишком сильные люди надо мной, и их немало. А тех, кто подо мной — еще больше. И всем им я должен показать, что тоже сильный. И такого не спущу. Я должен ответить. Да так, чтоб больше неповадно было, — хрипло, все ещё с некоторым трудом, проговорил Олег, видимо, по — своему истолковав ее молчание.

И прав был во всем. Да и Маша на здравость сознания не жаловалась. Каждый день видела приходящих и уходящих людей: детективов, следователей всех служб, которые только возможны, казалось. Расследование велось на всех уровнях: и официальное, для прессы и народа, и «для своих» — где все заинтересованные гораздо глубже и дотошней «вгрызались» в детали и нюансы.

Даже с ней пару раз разговаривали следователи. Правда, только после разрешения Олега и в его присутствии, чтобы «не волновать» Машу. В остальном же Дмитрий строго следил, чтобы охрана не подпускала к ней ни репортеров, ни ещё кого-то иного на расстояние, приемлемое для разговора. Маша словно в «своем» мирке находилась все это время, куда только отголоски творящегося вокруг долетали. И хоть она умела делать выводы и из такого скудного материала — сейчас не жаловалась и не пыталась, не требовала ничего. Даже курацию приюта пока с себя сняла, передав другим, и ее поняли. Здоровье Олега было для нее важнее, занимая все мысли и чаяния.

А остальное — жизнь у них такая. И для Марии это не стало открытием.

Николай еще часто приходил, кстати: и ее морально поддержать вроде, балагурил, шутил и вносил веселую, легкомысленную суматоху так, как только он и умел. Однако и с Олегом они то и дело шептались, отправляя ее куда-нибудь под благовидным предлогом. Маша даже делала вид, что верит, в глубине души слишком радуясь, что хоть один брат у нее — действительно «родной». Не по крови или воспитанию, а потому, что не пошел войной, поддержал и не отвернулся.

Еще с Алексеем, как только оба более-менее в себя пришли, Олег постоянно созванивался, решая те вопросы, которые ей раскрывать не хотел…

Слишком много пластов и ветвей властей в одном этом взрыве «спаялись» в клубок, словно комки из нитей пластмассы, которую они в детстве с друзьями плавили на кострах, разжигая ветки в парке. Том самом, где Олег ей нередко встречи назначал. Пластмасса всегда горела противно. С вонью и гарью, которую потом с рук было невозможно смыть. Грязно, липко и некрасиво… И не распутать такой клубок безболезненно, только рвать, резать…

— Я знаю, хороший мой. Понимаю, — так же тихо ответила она, все-таки подойдя к кровати. Села рядом.

Олег тут же протянул руку, требуя ее ладонь. И всматривался, вглядывался в ее лицо, в глаза, точно что в душу этим взглядом пробраться старался. Она не противилась: и руку дала, и глаза не отводила. Только все ещё ощущала себя в той же заторможенной прострации. Словно со стороны смотрела на активно уже разворачивающиеся события, из-за толстого стекла. Вроде бы и масса эмоций, но все как-то приглушенно.

— Я не могу понять твою реакцию и это мне нутро разъедает, Машенька, — так и не перестав пристально ее изучать, вдруг тихо заметил он. — Знаю, что задеваю тебя такими действиями, что он — брат. Но…

Такое признание любимого ее немного встряхнуло.

Выдохнула.

Уткнулась в их руки, которые он крепко держал сплетенными. Кожа к коже ладоней, его грубоватая, еще шершавая от царапин и ссадин, из-за всех растворов, которыми врачи обрабатывали раны, и ее мягкая, тонкая; красная нить — к такой же нити на запястьях, из одного мотка.

Поцеловала его пальцы, а Олег ее на себя потянул. Ближе, теснее, так, что уткнулась лицом ему в плечо с той стороны, которая пострадала меньше. Уже можно вроде, легче любимому становилось.

— Я люблю тебя, — прошептала как есть. — И понимаю все, Олег. Тоже не дура и все это себе представляла. Мне больно и тяжело, только не ты в этом виноват, — повернула голову, посмотрев на него снизу вверх. — Противно, что Петя сделал такой выбор…

Провела пальцами другой руки ему по щеке, аккуратно и нежно лаская кожу. Прижалась на мгновение, то ли его согревая, то ли сама тепло его лица пальцами впитывая.

Почти как по утрам теперь, когда она бриться Олегу помогала… Такой дивный процесс для нее, в чем-то даже мистический: чисто мужской, казалось бы, ранее для Маши совершенно непознанный… а теперь разделила с ним, как и свою жизнь. Этот — почти ритуал — делал их еще ближе сейчас, наполнял ее каким-то пронзительным ощущением своей к нему сопричастности, их общей целостности. Те самые «в богатстве и бедности, в болезни и радости…» Во всем вместе, разделяя все, какие бы испытания ещё ни предстояли. Для Марии это настолько важно было и знаково!

Словно прочитав в ней все такие эмоции, Олег легко повернул голову и поцеловал ладонь Маши.

— Меньше всего в мире я хотел бы тебя расстроить или задеть, душа моя, — прошептал Олег, продолжая всматриваться, выискивать что-то в глубине ее взгляда.

— Знаю, — улыбнулась самыми кончиками губ. — Только меня это так или иначе зацепит тоже. Коваленко же. Да и Колю еще… Мы всегда поддерживали видимость целостности и общности семьи…

Олег резко мотнул головой, прерывая ее предположения.

— Я учел это. Да и Алексей просчитал, что можно в массы пускать. Вас мы по максимуму выгородим. Ты уже вообще — моя семья, и Коваленко номинально, только до тех пор, пока врачи меня за порог этой палаты не выпустят, — усмехнулся с шутливой угрозой.

Маша улыбнулась, поддержав его настрой. Хотя на душе все равно было нелегко и скребли кошки.

Вернуться домой Олегу разрешили еще через два дня, с условием каждый день пока являться на глаза врачам. Он не спорил. Да и сам был заинтересован в том, чтобы в максимально сжатые сроки встать на ноги. Леху вон оставили ещё на неделю минимум. Что, само собой, никак не мешало им решать свои вопросы в предельно сжатые сроки: мобильные и помощники для того и нужны. Самым сложным оказалось это все от Маши отдалить, сделать так, чтоб ее катком его гнева и «обратки» для Петра не задело. И не только потому, что ей слово дал. Сам меньше всего хотел бы задеть любимую. Не ей мстил. Да и для Олега она давно не была «Коваленко». Его женщина…