Умалишённый

Дура, подумала Мия. Просто тупая дурочка. Только и умеет, что растягивать губы в белозубую гримасу на входе. И ещё – подлизывать Руководству. Такие Руководству нравятся. Девочка далеко пойдёт. Сейчас в моде все эти «активные», «целеустремлённые», «энергичные», с мотивирующими лозунгами, типа «покинь свою зону комфорта», с умными мыслями умных мёртвых и не очень людей на стенах пользователей в социальных сетях, с тренингами личностного роста, с коучингами по развитию, йогой, правильным питанием, вегетарианством, заботой об экологии напоказ, hand-made, стартапами и тому подобной хренью со смузи, роллами, фотографиями ног и еды в Instagram, с селфи на беговой дорожке, из раздевалки в спортзале на фоне шкафчиков, с luxury жизнью и толпами подписчиков, мечтающих быть такими же. Таких тысячи. Таких миллионы. Однотипная биомасса с самомнением в миллиард долларов.

Ты никто в нашем мире без регулярно обновлящихся статусов, замызганных пообтрёпанных цитат, улыбающихся аватарок, фотоальбомов, переполненных рафинированным счастьем, перепостов с псевдоумных пабликов.

Но если так подумать, то кто я? Может быть, я такая же? Только с противоположным знаком – с уверенностью в «нетаковости». Вместо фотографий ног в Instagram – фотографии теней, вместо смузи – соя с карри, селфи не на беговой дорожке, а с выставки искусств. Но это одно и то же. Только под разным соусом. А блюдо-то одно.

***

Я посмотрел на себя в зеркало в ванной. Мужчина. Тридцать лет. Холост. Брюнет. Глаза голубые. Рост средний. Телосложение среднее. Всё среднее. На правой ключице длинный шрам после операции. После вчерашнего меня до сих пор бил озноб. Я включил душ, наскоро помылся, какое-то время ещё постоял под горячими струями воды, чтобы согреться. Вылез из душевой кабины и снова остановился перед зеркалом. Я здесь. Я существую. Вот он я – смотрю на себя из зеркала. Мужчина со стекающими по телу струйками воды после душа. Или это не я, а кто-то другой смотрит на меня из зеркала? Тогда где же я? Я с силой мотнул головой, отгоняя навязчивые мысли. Вода разлетелась от меня в разные стороны, как от мокрой собаки. Надо поесть. Со вчерашнего дня я ничего не ел. Вечером только стакан пива и на этом всё.

Размякшая пицца валялась на столе, напоминая своим видом о неудавшемся ужине. Ветчина и грибы увязли в оплывшем куске теста. С шоколадкой ничего не случилось. Я открыл холодильник, пошарился по полупустым полкам, нашёл два яйца, луковицу и пару бутылок пива. Достал сковородку, налил в неё немного масла, поставил на включенную плиту. Мелко нарезал лук, обжарил его в кипящем масле до золотистого цвета, разбил туда пару яиц и посыпал сверху орегано из пакетика. Открыл валявшуюся рядом с пиццей банку с сардинами и ощутил приятный аромат консервированной рыбы, погибшей не своей смертью. Позавтракав, я надел костюм, часы на руку, взял сумку и вышел из дома.

Под палящим солнцем в чёрном костюме медленно шагаю по направлению к автобусной остановке, лавируя между спешащими куда-то людьми. Все куда-то торопятся: большая часть на работу, многие на учёбу, родители тащат несчастных детей в школы, а совсем мелких, громко визжащих, волокут в детские сады или группы развития. На мою неспешную походку прохожие поглядывают исподлобья, злобно, некоторые умудряются будто нечаянно толкнуть в бок острым локтем или задеть плечом. Это непозволительно и просто возмутительно вот так вот, не спеша, идти рано утром в будний день в самый разгар рабочей недели. Кто же знает, что я для этого встаю пораньше, ворую у своего сна лишний час, чтобы вразвалочку пройтись с утра до остановки.

Подъезжает мой автобус. Я сажусь в самом конце, у окна, и достаю толстую книгу. Артур Бьорн «Путешествие внутри себя». Книга попала ко мне случайно: я зашёл в букинистический магазин, чтобы порыться там в безбрежних завалах старых книг, как плотный томик в прямом смысле слова свалился мне на голову с верхней полки, когда я потянулся за «Пуританами» Вальтера Скотта в кожаном переплёте. Я счёл это знаком и ушёл из лавки с неизвестной мне книгой в бумажном шуршащем пакете. Ладно, шучу я. Это было бы слишком банально. На самом деле всё гораздо проще. Банальнее некуда. Продавец впарил мне её в довесок к заказу. Неликвид по очень привлекательной цене. Дешевле рулона туалетной бумаги. Почему бы не взять? 583 страницы размышлений неизвестного автора за 43 условные денежные единицы. Я тогда посчитал, что совершаю удачную сделку. По 0,07 за страницу – это неплохо.

У Артура Бьорна странный роман: ни о чём и обо всём сразу. Я не всегда понимаю, о чём он пишет и что в конце концов хочет донести до читателя. И почему Бьорн, кстати? Сначала я подумал, что это один из древних писателей прошлого, ещё имеющего такую роскошь, как фамилия вместо набора цифр и букв, давно уже принятого повсеместно за основу идентификации личности. Но поиски в Google ничего не дали. Видимо, слишком уж неизвестный автор, либо это просто-напросто псевдоним. «Путешествие…» влечёт меня к себе и я продолжаю упорно карабкаться по громоздким метафорам и затаившимся тут и там архаизмам, неторопливо переселяясь со страницы на страницу. Осталось дочитать половину книги. Я пробегаю глазами первые строчки: «Он ощутил тягучий привкус во рту. Волосы на руках послушно встали в ряд остроскалых частиц. Вены вздулись и вышли наружу лавиной горького холода. Он ощутил странный запах. Запах разложения. Это гнила его нервная система. Тлетворный запах плотной стеной повис в центре комнаты: это гнили его воспоминания о детстве, его успехи и неудачи, миг первой любви и горечь утраты родителей. Клетки головного мозга сцепились друг с другом, боясь этого нового, последнего в их жизни, рокового ощущения неизбежности».

Я задумался. Сколько себя помню, я всегда любил читать. Особенно в транспорте. Или в обеденный перерыв. Или дома, лёжа на диване. Где угодно, лишь бы читать. Даже такие чудные книги, как эта. Они мои единственные союзники, мои молчаливые бумажно-страничные товарищи и родственники. Из книг я почерпнул такие понятия, как честь и достоинство, добро и зло, правда и ложь, услышал и радостно принял истины великих, отложившиеся во вне слоями самовоспитания. Эти сборные инстанции частного и общего помогают пережить омерзительное время поездки до работы или после неё. Да и саму работу помогают пережить. Да что уж говорить – саму жизнь!

Я прижимаюсь лбом к холодному стеклу автобуса, вздрагивая вместе с ним в унисон на кочках и колдобинах нашего сектора. С внешней стороны дребезжащего стекла перед глазами прыгают грязные мутные пятнышки, прочно осевшие снаружи. Если внимательно присмотреться к окну автобуса, то можно увидеть следы когда-то разыгравшейся здесь грандиозной драмы: всё стекло усыпано трупами капель-самоубийц, разбившихся после падения с многокилометровой высоты. А, может быть, эти капли вовсе и не самоубийцы, а безымянные воины, полегшие здесь на никем не замеченном поле битвы в никому неизвестной войне.

Автобус плавно останавливается. Я выхожу и, медленно перебирая ногами, плетусь в метро. Спускаюсь вместе со всеми во чрево кита. Еду на эскалаторе с человеческими нолями и единицами. Их кучи, их множество множеств, они впереди и позади меня. Славно едем, равномерно, словно детальки на конвейере Генри Форда. Голоса выше и ниже стоящих, злой предупреждающий рёв по громкой связи, скрежет поездов: нет ничего милее гула ранне-утреннего метро. На платформе вливаюсь в бесформенную неоднородную массу и заплываю со всеми в вагон. Кое-как достаю книгу. Ехать десять станций. Пахнет немытыми подмышками с дезодорантом и откровенным потом. Где-то пролетела струйка свежего воздуха из открытой форточки. Но нет, я зря надеялся, ненадолго. Кто-то попятился при тряске вагона и встал мне на ногу. Уходить, похоже, не собирается, – вяло подумал я. Мне всё равно. Я абстрагируюсь. Я в чёрном костюме от HUGO BOSS со стоящим на моём чёрном ботинке человеком, с книгой в руках, двигаюсь вместе со всеми: с вагоном, с поездом, с этой стремительно несущейся жизнью, двигаюсь в одном направлении, от дома к работе, этим бесконечным путём от рождения к смерти.