Проклятие Пифоса

Птерон на секунду задумался над сказанным.

— Разумная тактика.

— Согласен. Но дело ведь не только в этом.

— Нет. Мы слишком долго оставались в системе. Без серьезных на то причин.

— Мы — нет, — поправил Кхи’дем. — Они так решили. Мы с тобой здесь гости незваные.

Птерон коротко и горько усмехнулся.

— Как думаешь, наше участие в этом рейде задумывалось как знак благосклонности или оскорбления?

— И того, и другого, полагаю. Зависит от того, когда об этом спросить капитана Аттика.

— Ты считаешь, он не в ладах с самим собой?

Кхи’дем на протяжении десятка шагов размышлял над ответом.

— Я не уверен.

— Как и я, — мягким голосом поддержал товарища Птерон. — Независимо от успеха нашего бегства, меня беспокоит решение заложить мины. Эта тактика неразумна. Аттик прав насчет стратегического преимущества Пифоса. Но он рисковал потерять нечто критически важное ради сомнительной победы.

— Его одолевает жажда мести. Как и всех Железных Рук.

— А нас разве нет? — возразил Птерон. Даже в тусклом свете Кхи’дем видел, как зарделось его лицо. — Разве мы пострадали меньше их?

Саламандра оставался спокоен.

— Я не это имел в виду.

Они дошли до конца зала и повернули обратно. Они шагали по центру мраморного пола, и далекие стены казались иллюзорными.

Птерон умерил свой пыл.

— Прости, брат. Я расстроен не из-за тебя.

Кхи’дем примирительно махнул рукой.

— Твой гнев меня ободряет. Он показывает, что нас с тобой беспокоит одно и то же.

— А именно?

— Железные Руки изменились в самом своем естестве. Смерть их примарха опасно сказалась на них, — сержант Саламандр позволил себе скорбную улыбку. — Возможно, мы льстим себе, заявляя, что не поступили бы так безрассудно. Но мне хочется верить, что мы бы удержались.

— Их гнев ядовит.

— Да. Он отравляет их.

— А нас? — спросил Птерон.

— Наши судьбы теперь прикованы к ним, — изрек Кхи’дем.

— Что верно, то верно.

Некоторое время они шли в тишине. В центре зала, где мрак и громадное пространство надежнее всего скрывали их от посторонних глаз и ушей, Гвардеец Ворона заговорил снова:

— Таким образом, главный вопрос — что нам делать дальше?

— Я открыт для твоих предложений.

Птерон снова усмехнулся, но радости в его голосе было не больше, чем в прошлый раз.

— Как и я для твоих. Как ни крути, вариантов у нас немного. Не мы принимаем решения, определяющие ход операции, но мы вынуждены им подчиняться. И вряд ли у нас получится сместить капитана Аттика.

Кхи’дем смерил Птерона холодным взглядом.

— Я знаю, ты шутишь, брат. Но я не потерплю даже мысли о предательстве в моем присутствии.

Птерон вздохнул, закрыл глаза и потер переносицу. На мгновение Кхи’дем увидел в Гвардейце Ворона отражение собственной усталости.

— Прошу прощения, — заговорил Птерон. — Я ляпнул, не подумав. Я был не прав. — Он поднял глаза. — Мы живем в странное время, брат. Мы видели невозможное. И сами стали жертвами во многом потому, что произошедшее на Исстване V до самого последнего момента казалось невообразимым.

Ветеран понизил голос до шепота.

— Мы больше не можем позволить расценивать что-либо как невозможное. Мы обязаны учитывать любые перспективы, включая наихудшие. Особенно наихудшие.

Кхи’дем поднял глаза к потолку. Мрак казался осязаемым. Он цеплялся за знамена, скрывая победы и обращая их в призраки бессмысленного прошлого. Сами полотна безвольно обвисли, отягощенные горечью трагедии. Сержант поймал себя на мысли о чудовищной галерее на «Калидоре», где обрели форму извращенные фантазии Детей Императора. И это место точно так же отражало урон, нанесенный психике Железных Рук. Нечто жуткое произошло с X легионом — нечто, что выходило далеко за рамки военного поражения, траура, потери. Кхи’дем испытывал те же чувства. Он жил с ними. Они определили его мучительное существование после Резни. Не зная ничего о судьбе Вулкана, он словно оказался прикованным к вечному маятнику, качающемуся между надеждой и скорбью.

Но с Железными Руками происходило нечто совершенно иное. Они менялись. И Саламандра боялся, что эти перемены необратимы.

Он снова посмотрел в лицо Птерона.

— Итак? На чем остановимся?

— Будем наблюдать. Пристально.

— Думаешь, стратегия Аттика безумна?

— А ты нет?

Кхи’дем покачал головой.

— Она рискованна, безусловно. Я не согласен с некоторыми его решениями. — Он пожал плечами. — Но она точно не безумна.

— Пока нет.

— Пока нет. Значит, нам стоит попытаться быть голосом разума?

— Боюсь, что так.

Теперь уже рассмеялся Кхи’дем — то ли в ответ Гвардейцу Ворона, то ли от собственного отчаяния.

— Но кто услышит наш голос?

— Сержант Гальба, например.

— Может статься, он единственный.

— Лучше, чем вообще никого.

Кхи’дем вздохнул. Его не готовили к такого рода войне. Он знал старших офицеров со склонностью к политике, но сам никогда ей не отличался. Но, в конце концов, война есть война. Какая бы задача ни выпала на его долю, он не будет бежать от нее.

— Аттик может прикидываться глухим, но ему придется меня выслушать, — заверил он. — У него не останется другого выбора.

Птерон кивнул.

— Да будет так.

Они направились к огромной входной арке. Когда до дверей оставалось еще добрых полсотни метров, Кхи’дем внезапно замер, задержав дыхание. Он ощутил нечто, чего не испытывал с самого момента принятия его в легион Астартес.

— Брат? — спросил Птерон. — В чем дело?

Ощущение прошло. Только кожу слегка покалывало.

— Ничего, — сказал он. — Ничего.

А иначе и быть не могло. Имперская Истина отвергала любую иную возможность.

Дурных предчувствий не существовало.

«Веритас феррум» следовал петляющему пути по эмпиреям на волнах безумия, постоянно перемещаясь из одного потока в другой и нигде не задерживаясь надолго. Его движения не подчинялись логике. В мире, где понятие направления теряло всякий смысл, ударный крейсер бежал, словно испуганный зверь, не разбирающий дороги.

Но на самом деле все обстояло иначе. Маяк на Пифосе настойчиво звал корабль обратно. Аномалия не собиралась терпеть бегство. Для Балифа Штрассны она была точкой столь же яркой, как прежде Астрономикон. Но вместо яркого луча маяка его психическим оком она воспринималась как царапина на сетчатке. Навигатор видел аномалию сквозь варп во многом так же, как и луч Императора. Но она не светила, а выглядела рваной раной на полотне имматериума. Пока бесконечная смерть реальности и бурлящий поток мыслей омывали его сознание, Штрассны один за другим видел образы проявления аномалии, которые мимолетно проносились перед его мысленным взором. В какой-то момент он увидел путь, затем трещину, а после — разлом. Один-единственный раз — и этому он был несказанно рад — он увидел в аномалии дверь. Значения ее изменялись бесконечным потоком, ибо в варпе нет и не могло быть единого смысла. Однако, несмотря ни на что, аномалия оставалась на своем месте и даже становилась сильнее.

Ридия Эрефрен тоже это чувствовала, ибо ее темному зрению возвращалась чистота и ясность. Астропат и ее хор терпели изо всех сил, пока варп раскрывал перед ними свое естество. Ей казалось, что видения становятся ярче и простираются дальше, чем в тот раз, когда корабль впервые подошел к системе Пандоракс. Нечто, похожее на шепот змеиных языков, ласкало ее разум. Вкрадчиво намекало на возможность идеальной ясности, грозило абсолютным прозрением. Женщина вздрогнула. Она приняла знание, погружаясь все глубже в бритвенно-острую реку и возводя вокруг себя защиту, чтобы не утонуть и не истечь кровью. Чувство долга дало ей возможность дышать. Она заговорила со своими подчиненными, ободряя их как могла, и при необходимости взывая к дисциплине. Так Эрефрен держала вместе группу хрупких, измученных людей. Не все они могли воспринять силу, что она им давала. Один человек умер от разрыва сердца. После удушливой агонии его последний вздох прозвучал благодарностью. А прямо перед тем, как «Веритас феррум» достиг Пандоракса, другой мужчина начал истошно кричать. Он не мог остановиться.