Проклятие Пифоса

И тут Гальба понял, что не так с ковром. И он, и настенные полотна были чудовищными творениями одного рода. Рука даровитого, но чудовищного мастера изваяла ткань из плоти, мышц и сухожилий. Ноги буквально утопали в омерзительном ворсе. Благодаря вплетению волос умело выделанная дубленая кожа стала мягкой, как хлопок, сохраняя при этом гладкость живых тканей, подобную влажному шелку. Узор был абстрактным, а его оттенки и переливы напоминали музыку, что порождала все крики мира. Над ковром явно трудилось множество рук, и Гальба уверился, что их обладатели, в конечном счете, один за другим стали частью своего же детища. Творцы были обречены во веки веков пребывать внутри собственного шедевра, подписанного их же телами.

Мертвые, разумеется, не чувствуют боли. Но почему тогда под ногами бегущих Железных Рук ковер корчился и извивался? «Все дело в материале, — убеждал себя Гальба, — в этом гениальном произведении жуткого ремесленничества». Иного объяснения и быть не могло, ибо оно бы обнажило заражение разума бредовыми фантазиями. А он не собирался дарить предателям и их кораблю такую победу.

Вместо этого он нес им погибель. Он и его братья покончат с жестокостью иной, очищающей жестокостью машины. Бионическая рука казалась ему оплотом против чумы безумия. Болтер был не просто продолжением его тела, но путеводным камнем его странствия, направлявшим на тропу становления совершенным орудием войны.

Каждое его действие на этом корабле, совершенное во имя Императора и примарха, станет шагом к чистому совершенству, не опороченному безумием окружающей его плоти. Совершенству, что разрушит иллюзии, восславляемые Детьми Императора.

— Что стало с этим легионом? — вслух огласил свои мысли Вект.

— Это ничто по сравнению с тем, что сделаем с ним мы, — ответил Гальба.

— На такое нельзя закрывать глаза, — вставил замечание Кхи’дем. — Я никогда не видел подобного безумия. Это уже больше, чем просто предательство.

— В предательстве нет ничего простого, — фыркнул Гальба. — И нет преступления хуже.

— Я имею в виду, — пояснил Кхи’дем, — что в увиденном нами сокрыт кошмарный смысл. Твой брат прав, задаваясь такими вопросами. Произошло что-то поистине ужасное. Отметая это как несущественное, мы делаем себе только хуже.

— Когда всех их убьем, у нас будет полно времени для любых вопросов, — отрезал сержант Железных Рук. Но собственный ответ ему показался пустым и недостаточным.

До бронзовых дверей оставалась всего пара сотен метров, и Гальба уже мог различить украшавшие их рельефные изображения. Даже с такого расстояния стало ясно, что створки сложены из тел, залитых расплавленным металлом. С другой стороны ворот доносились звуки битвы: гулкий барабанный бой болтеров, рев и визги разрубающих кости цепных мечей, крики ярости схлестнувшихся легионеров. Над белым шумом криков гремел могучий грозный голос, но слов его было не разобрать. Вдруг громкость резко возросла, подобно приливной волне, двери с оглушительным грохотом распахнулись, и из них хлынули предатели. Дети Императора собирались дать отпор захватчикам.

И опрометчиво ринулись прямо навстречу горячему приветствию Гальбы.

Сержант возглавил воинский клин. Ширина галереи позволяла целому отделению рассредоточиться так, чтобы у каждого боевого брата был свободный сектор обстрела. Еще до того, как двери распахнулись, Железные Руки открыли огонь из болтеров. Дети Императора бросились в атаку. Они не надели шлемов — от высокомерия или из-за неожиданности, Гальба не знал и знать не хотел. От попаданий реактивных снарядов черепа ведущих воинов взорвались, словно перезрелые фрукты. Следовавшие ряды легионеров уже подняли оружие и начали отстреливаться, сбивая темп наступления Железных Рук.

— Уклоняться, — скомандовал по воксу Гальба, — и идти на сближение.

Укрыться негде. Единственный способ избежать бойни — добраться до врага и сокрушить его в ближнем бою.

Клин потерял прежнюю симметричную форму — легионеры теперь мчались вперед произвольными зигзагами, кидаясь то влево, то вправо, одновременно стреляя на подавление. Точно прицелиться в таких условиях было невозможно. Но даже летящие веером снаряды оставались смертоносными. На глазах Гальбы один предатель упал, захлебываясь кровью в разорванной глотке.

Шквальный огонь Железных Рук выиграл для них несколько драгоценных секунд и метров. Когда ответная стрельба началась всерьез, они уже были гораздо ближе к врагу. Но Дети Императора, похоже, жаждали яростной жестокой сечи не меньше сынов Ферруса Мануса. Они не останавливались, чтобы прицелиться, а неистово рвались вперед с упоенными воплями вперемешку с воем ярости на устах.

Две группировки стремительно сближались, и теперь Гальба мог отчетливо рассмотреть лица предателей. Преображения, которым подверглись его бывшие братья, вызывали беспокойство ничуть не меньшее, чем их теперешнее искусство. Они терзали свою плоть. Гальба разглядел руны, нарисованные ранами по плоти. Скальпы, порезанные на лоскуты и сдвинутые с черепов металлическими стержнями. Шипы, колючая проволока, исковерканная лепнина и другие болезненные осколки развращенного воображения уродовали облик легионеров. А те смеялись, упиваясь собственной болью.

То, что бежало навстречу Гальбе, являло собой мрачную издевку над догматами его легиона, провозглашавшими единение с неорганикой. Но если Железные Руки заменяли слабую плоть силой металла, то Дети Императора использовали одно, чтобы губить другое. Железные Руки стремились к чистоте. Эти же создания погрязли в адском кутеже в погоне за новыми, все более сильными и острыми ощущениями. Голод, который им никогда не утолить, заставлял их предаваться истязаниям и ликовать в агонии. Дети Императора теперь упивались чувствами, но абсолютное блаженство оставалось для них недостижимо, и это терзало их невыносимыми муками.

Эти мысли проносились в мозгу Гальбы, пока он рвался навстречу убийствам — подсознательное знание, инстинктивная реакция, которую внешность Детей Императора воззвала из глубин того, что в древние, объятые мраком невежества времена назвали бы его душой. К ярости от предательства примешалось отвращение. Честь требовала истребить предателей. Нечто менее рациональное требовало выжечь все следы их существования.

Еще несколько секунд болтерный огонь расчерчивал пространство между двумя группировками. Легионеры с обеих сторон замешкались. На глазах Гальбы еще двое Детей Императора пали, сраженные точными выстрелами в головы, тогда как все его братья сражались подле него — кулак возмездия оставался невредимым. А затем воины двух легионов сошлись врукопашную, словно схлестнулись две волны. Галерея наполнилась грохотом сталкивающихся доспехов, звоном скрещивающихся клинков, хрустом костей, раздробленных ударами пудовых кулаков, и гортанного рева гигантов, вышедших на войну.

Буквально за секунду до столкновения Гальба закрепил болтер в магнитной кобуре на бедре и взялся за цепной меч. Удерживая рукоять обеими руками, сержант рубанул им из-за головы, вкладывая в удар всю свою силу и инерцию. Ближайший из сынов Фулгрима попытался парировать атаку. Охваченный экстазом битвы, он забыл сменить оружие для ближнего боя, а болтер оказался паршивой защитой от меча Гальбы. Зубья цепи взвизгнули, рассекая ствол, и с влажным чавканьем вгрызлись в череп предателя. Пролив первую кровь, Гальба ощутил удовлетворение. С самого предательства в Каллиниде за Железными Руками оставался должок, и теперь он наконец мог истреблять врагов собственными руками во имя своего павшего примарха.

Разрубая голову предателя надвое, он видел, как зрачки его противника расширяются в агонии и в то же время сияют от возбуждения новизной жутких ощущений. Но в конце концов глаза предателя заволокла смертная тьма, и лишь это по-настоящему имело значение. Гальба рывком выдернул меч из трупа и блокировал выпад другого космодесантника, который перепрыгнул через тело погибшего собрата, целясь своим жужжащим клинком в горло сержанта. Он пригнулся под ударом и с силой врезался в отступника, выбив того из равновесия, а затем, не теряя ни секунды, глубоко вонзил клинок в нагрудник врага.