Страница 5 из 10
Пселл говорит:
— Странный обычай. Такого я не видел ни у сирийцев, ни у армян, ни даже у иберов, приплывающих из Колхиды.
— Нет у варягов такого обычая, — отвечает Катакалон. — Но сдаётся мне, что-то задумал этот варвар.
И он велит своим людям принять все надлежащие предосторожности. Но не успевают они к этому приступить, как ветер меняется и с моря слышатся трубные звуки. И скоро в устье бухты появляется наполненный ветром парус. И движется быстро, и приближается.
Катакалон всмотрелся и говорит, усмехнувшись:
— Теперь я вижу, в чём дело.
Ладья плывёт уже посреди бухты, и теперь все, кто был на берегу, видят, что на её парусе изображена дева, скачущая на белом коне, прекрасная ликом. На носу же ладьи стоит трубач и трубит в рог.
Михаил Пселл, протоспафарий, говорит:
— Мне знаком обычай рыцарей пилигримов из варварских стран изображать лик своей прекрасной дамы. Но они рисуют её на щите, а чтобы на парусе — этого я ещё не видел.
И он стал записывать увиденное на своей дощечке. Катакалон же, глядя, как корабль чалит к пристани, сказал:
— Чем больше подвигов он совершит в её имя, тем лучше для священной Империи.
Катакалон с почестями встречает Харальда и ведёт его в город. С Харальдом отправляются Ульв, Чудин и Эйлив с Хальдором, тоже знатные воины. Дружине же было дано вина и мяса, а коням — овса, и она осталась до времени на корабле.
Катакалон ведёт Харальда по городу и с гордостью рассказывает о дворцах и храмах, что во множестве встречаются на пути. А некий человек из свиты без устали играет при этом на длинной дудке, которую греки зовут флейтой.
Харальд говорит греку:
— Ещё охотнее я бы слушал твои речи про форум Августа, если бы не мешал этот трубач.
Грек говорит:
— Флейтист приставлен к тебе повелением василевса, и это великий знак чести у нас.
— Лучше бы мне повидать конунга, — отвечает Харальд, — и договориться, что и как.
— Всему своё время, — говорит Катакалон. — Разве, как истый христианин, ты не хочешь прежде помолиться с дороги в храме святой Софии?
И они подходят к храму, больше и великолепнее которого не было со времён Соломона.
И входят внутрь, и дивятся, сколько в нём золота и серебра и как отражается в нём свет от шести тысяч лампад. Харальд и Чудин вместе с греками творят молитву. А Ульв с двумя варягами в это время только вертят головами, и Эйлив спрашивает Ульва тихо:
— Как думаешь, хватило бы одного корабля, чтобы погрузить всё это добро?
Ульв прикинул и говорит:
— Думаю, трёх кораблей не хватит.
— Это как грузить, — говорит Харальд. — Если, скажем, без дружины и коней...
Тут Чудин оглянулся на них строго, и они замолкли.
— Жаль, Феодора с собой не взяли, — говорит Чудин, сотворив молитву. — Ему бы поглядеть такое диво.
Харальд говорит:
— А теперь можем мы увидеть конунга?
— Ах, Харальд, — качает головой и улыбается грек. — Нетерпение более пристало женщине! Для мужчины же лучшее дело — с дороги искупаться и отдохнуть в термах.
Он почтительно приглашает Харальда идти дальше, и Харальд скрепя сердце идёт, и остальные тоже. И человек, в знак чести приставленный к Харальду, не отстаёт от него и снова заводит свою музыку на флейте.
Они приходят в термы, как называется у греков баня, и снимают с себя одежду, оставаясь наги. И идут с Катакалоном и Михаилом Пселлом в мыльню, сделанную из мрамора и украшенную мозаикой. Спафарий объясняет:
— Эти узоры были свидетелями иных времён, когда люди ещё не знали Бога!
Потом посмотрел на варягов и говорит:
— Мечи могли бы с собою и не брать.
Харальд отвечает:
— Наши мечи, и дело наше.
Чудин, видя, как насмешливо переглянулись греки, говорит Катакалону:
— Не взыщи, спафарий! Тебе смешно, что мы наги, да с мечами, а нам смешно, что писарь твой наг, да с дощечкой и пишет на ней даже в бане.
Протоспафарий Пселл догадался, что речь о нём, но не понял, что сказано, потому что не знал славянского языка, на котором говорили русс, грек и варяги.
Катакалон говорит:
— Этот человек не писарь, но учёный муж и хронограф, и пишет он для того, чтобы потомки знали о делах наших дней. Он и твои подвиги опишет, Харальд, и ты прославишься в веках, коли и вправду их совершишь!
Харальд промолчал, ибо негоже хвастать тем, чего ещё не сделал. Но Ульв сказал:
— Можешь не сомневаться.
А Эйлив прибавил:
— Да только узнают об этом не по его дощечкам, а из песен самого Харальда.
Дерзки были эти слова, но Катакалон не рассердился, а улыбнулся ласково и говорит:
— Правда, Харальд, я и забыл, что ты сам скальд. Как это у тебя поётся: «Русская дева в Гардах меня замечать не хочет?»
Харальд опять промолчал, только нахмурился. А Ульв говорит как бы невзначай:
— Сдаётся, не зря мы взяли с собой мечи.
Но тут в термы вошли несколько синих людей, как мы называем курчавых жителей Африки, и при них были морские губки и ароматные масла. И они принялись мыть и растирать всех с великим искусством, так что каждая мышца загоралась, как в бою.
Потом их сменили семь прекрасных дев, они укутали каждого в белые ткани и отвели в мраморную же, но сухую палату, где накрыт был стол с вином и яствами.
И когда хозяева и гости возлегли за столом, рабы разлили вино, а приставленный человек снова заиграл на флейте, спафарий Катакалон поднял чашу и говорит:
— Рад я, Харальд, что ты принял наше приглашение, ибо, поверь, нет выше счастья и больше проку, чем служить благочестивому василевсу и великой Византии!
Харальд выпил своё вино и говорит:
— Теперь-то уж мы сможем повидать конунга?
Катакалон поморщился и отвечает:
— Я понимаю, что тебе не терпится совершать подвиги во славу Елизаветы. Но не такое это простое дело — увидеть благословенного порфироносца.
— Чего же сложного? — говорит Харальд. — Русского конунга может увидеть всякий, и без церкви и бани.
— Даже ночью, — вставляет с усмешкою Чудин. Но Харальд поглядел на него строго, потому что не время было таким шуткам.
Рабы налили ещё вина, и Катакалон говорит:
— Нет спора, архонт руссов — могучий государь, и велики его владения. Но можно ли их сравнить со Священной Империей ромеев? Она простёрлась от Палестины до Пиренеев, от Африки до Иллирии, и сам подумай, во сколько раз у императора больше государственных дел, чем у русского князя?
Харальд говорит:
— Во сколько же раз мне дольше ждать?
Грек говорит:
— А тебе и не надо ждать, если так спешишь. Всё можешь решить со мной — венценосный дал мне право на это. И договор уже составлен — на греческом и славянском языке.
Табулярий подносит ему два свитка, и Катакалон передаёт один Харальду и ждёт, что тот будет делать. Харальд же ничего делать не торопится, только на Чудина поглядел, потому что не знал грамоты. И Чудин не знал. Он говорит:
— Не пристало боевому ярлу утруждать себя чтением. Прикажи послать за нашим чтецом на корабль, забыли в спешке, а зовут его Феодор.
И вот проходит немного времени, и скороходы возвращаются с Феодором, который выглядит как помутившийся разумом, водит вокруг ошалелыми глазами и одно только бормочет: «Лепота... лепота чудная...»
— Очнись, — говорит ему Харальд и протягивает свиток.
Тогда Феодор как бы и вправду очнулся, узнал, с кем он и где, и говорит:
— Голова кругом пошла, столь чуден град сей зодчеством своим, ваянием и живописью! Дозвольте вина выпить.
Феодору наливают вина, он выпивает, разумом совсем светлеет и разворачивает свиток.
Катакалон говорит:
— Пусть твой чтец поправит меня, если что не так. — И он читает по своему свитку и доходит до главного, где говорится об условиях договора. — «За службу же, — читает Катакалон, — благословенный заплатит пятнадцать тетрадрахм, или три эрийра, на воина и двадцать пять тетрадрахм на рулевого». Так? — спрашивает он Феодора.