Великий князь

– Почто с пути своего сбились и к нам пришли? – И хотя против этих вооружённых, по всему видать, умелых ратных людей у Игоря не было никакой силы, добавил определённо: – Коли с добром – с добром и пожалуйте. А коли зло какое замышлено, то не взыщите – от ворот поворот.

– С добром, с добром, князь, – закрестился на сенную икону Прокоп и все люди его. – Бездождие у нас, Игорь Ольгович. И у нас всё как есть выжгло. Уж не дождя, снега бы поболе у Господа попросить, дабы напоил земельку нашу. – Прокоп заскорбел лицом, снова закрестился, кланяясь уже не иконе, но Игорю почти что в самые мысочки сапог.

– За водицей мы пришли, за водицей к святому роднику – Веннице. Тебе ль не знать, князь, о чудодейственной ея силе. Помолимся пред святые струи, начерпаем святой воды, да и к дому. А там и окропим пажити и луга наши с молитвою. За этой водой и приведёт Господь воду небесную либо снега высокие. Ради того и тут мы.

Игорь обрадовался сказанному. Слава Богу, отошли прочь от сердца самые худые подозрения. Не хотелось верить в злонамеренность пришельцев.

Пригласил в гридницу, приказал домашним накрывать столы да метать на них угощения.

За трапезою преобразились лица пришельцев, отмякли души. Тут и поведали в подробностях о кончине Давыда Святославича, чего сами не видели, но о чём наслышаны довольно и о чём гудит на всех площадях и стогнах Чернигов-град.

А когда немало принял боярин Прокоп хмельных талежских медов, то и высказал, что таили при встрече, что пугало их и заставляло переглядываться.

– Зачем, княже, ты нас всё о том да о том пытаешь? Али тебе самому не сведано, как было то при скончании Давыда Святославича и опосля, и многое ещё чего, что нами токмо слышано, а тобою видено?

– О чём ты? – не понял Игорь.

– Так ведь был ты сам в Чернигове?

– Бог с тобою, – отмахнулся Игорь. – Я тут безвылазно всю годину просидел. Только однова и выходил на Лопасню…

Прокоп, не сторожась, прервал:

– Аль не останавливал солнышко во имя дяди, аль не хоронил его, аль не езживал по стогнам черниговским и не кланялся народу? Не тебя ли видели молящимся на Чёрной могиле за город и народ его?

– Окстись, боярин! Ужель меды талежские хмельней черниговских? О чём ты говоришь?!

– Так! Так это! О том весь Чернигов-град гудит, – забожились остальные. – Да не един Чернигов, по всей Руси бают люди о тебе. То в одной окраине видят тебя, то в другой! Зачем это?

– Родова твоя в смятении – зачем, исчезнув тайно, тайно явился и, не сказавшись, снова исчез, – плёл своё Прокоп, не замечая удивления княжеского и досады. – Феоктист митрополит сказывал, что то по воле Господа, а зачем, так и не объяснил – скончал дни свои Феоктист. Так может, сам нам, грешным, скажешь – зачем? – хмельно говорил боярин. Да и остальные разом как-то опьянели, несли каждый что попадя.

Свои люди за столом переглядывались весело, улыбались:

– Ну и гостюшки. Слабы в коленках пред талежными177 медами.

– Ведите гостей в опочивальню, – приказал Игорь.

Рано поутру, не сговариваясь, собрались селяне и пришлые на молитву к Святому источнику.

Всё ещё не имело село своего духовника, и читал и вёл службу князь.

Ах как пел в то утро Игорь Ольгович, уже не своим прежним высоким и звонким до горних высот дискантом, но глубоким, из самого сердца, слух ласкающим могучим баском! Как истово подпевали ему люди, откликаясь на добро добром, как любили Господа и друг друга…

Поистине Благодать сошла на сей народ, на чистые родниковые струи, на поток, бегущий к Самородине, и на саму реку, на ту святую поляну, осредье двух потоков, на коей, в последний раз пришедши сюда в год смерти своей, молился великий Нестор Летописец – сын возлюбленный сего святого места. И на века, до скончания времён молитва та. Она и звучит ныне в устах Игоря и каждого из малых сих, преклоняющих колени пред Вечной и Святой Тайной Бытия Господня. Слышал молитву ту младенец Игорь, да что там младенец, смышлёный уже в слове о пяти летах жизни своей на земле. И пролилась она в сердце князя и наполнила до краёв, а нынче вдруг излилась каждым словечком, хранимым столько лет душою:

– Владыко мой! Господи Вседержителю, благим подателю, Отче Господа Исуса Христа, приди на помощь нам и просвети сердца наша на разумение заповедей твоих и отверзи уста наша на исповедание чудес Твоих и на похваление святых угодников Твоих, да прославится имя твое, яко Ты еси помощник всем уповающим на Тя в веках. Аминь!

И как тогда, в солнечное утро лета одна тысяча сто четырнадцатого, обратился Нестор к малой горсточке русских людей, молящихся со своим князем Олегом Святославичем и семьей подле святых струй древнейшего источника божьего, так и нынче, заключив молитву, обратился Игорь со Словом, не истлевшим в сердце, не исчезнувшим в памяти, к людям, молившимся с ним, но видя пред очами всю Русь и народ её:

– Черпайте из сердец и душ ваших доброту и любовь друг к другу, как черпаете воду сию…

С тем и отошли в муромские и рязанские пределы пришедшие сюда с тёмным замыслом, а ушедшие со светлою святой водою.

Черпайте из сердец и душ ваших доброту и любовь друг к другу…

2.

В ту весну затосковал зело старец Нестор о малой своей отчине. Более полувека прожил он в Киево-Печерской обители, мня её единственным местом жительства для себя. Не то чтобы привык к тесной келейке, заставленной книгами, хартийными списками и рукописями, им же сочинёнными, но и не знал иного, не думал и не помнил чего другого. В молитвах, в чтении и писаниях прошла вся жизнь, да и не желала другого душа.

А тут вдруг увиделись во сне, как наяву, зелёные гривы соснового бора, белый снежный угор, голубые затайки вкруг могучих лип, услышалась гугнивая бормотня первых ручьёв, скрытых пока сугробами, но уже и проклёвывающих кое-где ломкую скорлупу наста, накапливающих исподу силу и вдруг разом вырывающихся на волю великим и звонким половодьем. Услышал жаворонков в просторе голубого неба над простором талежских пашенных полей – трепещущие ангельские сердечки, поющие во славу божью. И когда проснулся, сев на жёсткой постельке, всё ещё ясно видел тесовую луковку с дубовым крестом над ней церкви, посвящённой памяти князя Владимира Красно Солнышко, Крестителя земли Русской. С раннего детства всем сердцем любил этот храм, искренне поклоняясь святому имени его. И только в Киеве уразумев, что не по канону церковному освящён храм, что всё ещё не причислен к русским святым Креститель князь, не перестал любить его и поминать в молитвах Владимирским.

Весь тот день безвыходно молился Нестор у себя в келейке, и всю ночь, и следующее утро, вплоть до полудня.

По заведённому преподобным Феодосием нерушимому порядку никто из братии не мог постучать, а тем паче войти друг к другу в келью, кроме как игумен, но и он не спешил нарушить уединение чтимого всеми мниха. Может, в сей самый миг, когда отверзешь дверь кельи, творится то самое главное Слово, дарованное Господом Нестору.

Оттого и сам игумен не тревожил затвора летописца. Уж коли не вышел к общей молитве, значит, на то есть особая Воля.

В полдень другого дня, появившись пред очи игумена, попросил Нестор исповеди. На ней и поведал обо всём, что вдруг так внезапно переполнило душу.

– Молись, – сказал игумен.

– Молюсь, отче, но страдает душа моя. Стоит закрыть глаза, и вижу одно только – светлую церкву и могилки родителей своих на кладбище. Отпусти, отче, на срок из обители поклониться родным гробам.

– Пожди, брат. Спроси у Господа, а там, как скажет…

Господь сказал, и собрался в одночасье в дорогу старец. Всей братией провожали его, отслужив общий молебен. Довольно пожил лет Нестор, осилит ли дорогу туда – на север, в Вятичи, вернётся ли в родную обитель. Многие предлагали себя в попутчики – и из братии, бояре и князья сулили помочь и конями, и сопроводителями, и ратными бывалыми землепроходцами.

177

       Талежный мед – пчелиный мёд особого качества в верхней части гнездовой рамки.