Великий князь

Говорил Игорь, рассказывал, как жил в степи, как учился в Осеневом граде у настоятеля Серафима, как волевал84 с дядей Осташем, как хоронили деда Аепу, и каким богам молятся дивии половцы.

Говорил Венец, обо всём сказывал последовательно, день за днём, жизнь свою в монастыре, об учёбе там, о трудах и о том, что хранимо было обителью в великой тайне. Без тени сомнения поведал об этом Игорю.

Тот приостановился, поражённый услышанным.

– Брате, так как же это? Выходит, все старые книги под меч? Все, что было не угодного роду Всеволодову, в погибь? Не знай, не помни! Так?

– Так, княже. На то есть и благословение митрополита Никифора. Указ Мономаший – все старые книги в обители ли, в миру ли, изымать и свозить к Киеву, где оным должно храниться в отведённом для того месте.

– Чудно, – удивился Игорь. – А кто тому указу супротивиться будет, тогда что?

– Не сказано. Но сколь крут великий князь, и без сказа известно. Отныне строгий догляд будет всему, что пишется и читается на Руси.

– Чудно, – снова сказал Игорь. – Говоришь, летопись вести нынче дадено только по новому Селивестрову своду?

Венец кивнул.

– Бог дай игумену болдинскому с братией завершить труд их, – сказал задумчиво Игорь. – Только бы соглядатаи не узрели сего. Спаси тебя Бог за тайну сию, спаси Бог, что доверился мне, – и потянулся рукой к руке Венца. Крепко и надежно было это рукопожатие.

Поведал Венец и о том, что дал ему Господь разумение переложить изустное предание о Святославе Ярославиче на пергамент. Одного не сказал, как чтил его за это игумен и братия, как величали труд его.

– Есть ли список у тебя? – спросил Игорь.

– Есть чернёный.

– Дай читать.

– Перебелю, дам, – пообещал Венец.

Уже в виду Курска, когда солнце золотило земляной могучий вал с дубовым острогом над ним, когда в синеве исходящего дня малиново зрели круглые купола городских божниц и свечным огнём загорались над ними триперстия крестов, договорились братья, что отныне, где бы ни пришлось быть им, вместе либо розно, будут они сыскивать старые книги, уберегая их от великокняжеского сыска, храня у себя не только пергаменты и берестяницы, но и собирая изустные предания старины, сказы и песни по всей Великой Руси.

Ликовало сердце, видя Игоря в разумении и близости к тому делу, на которое был благословлен Венец в святом монастыре, что на Болдинской горе близ Чернигова освящен житием преподобного Антония и возведен стараниями невинно убиенного великого князя Святослава Ярославича.

Помолились на град свой, думая об одном: дал бы Господь мира и тишины их родине.

И ещё порадовал Игорь друга, когда прочитал по памяти:

– Как новорожденные младенцы, возлюбим чистое словесное молоко, дабы от него возрасти нам во спасение.

И Венец продолжил:

– Ибо мы вкусили, что благ Господь… Аминь!

Когда миновали городские ворота и шли к детинцу, Игорь сказал:

– Тебя искать матушка в Русь Глеба отослала. Он по сей день по всем весям мыкается. Молва есть, сюда возвращается…

Увидев сына на пороге терема с незнакомым юношей, Верхуслава и обрадовалась, и озаботилась сердцем. Всё ли ладно и с добром ли вступает в дом сей незнакомец? Игорь почасту, никому не сказавшись, исчезал из дому. Поначалу она не шибко и беспокоилась этим. Считала, что сын бродит где-то рядом, на стогнах курских, знакомится с городским людом, гостюет у бояр, знается с воинами, святыми отцами, стоит на молебнах в храмах и посещает ближние святые обители. Так оно поначалу и было. Но когда матери стало известно, что не токмо Курск интересует сына, но и весь удел, даже самые отдалённые глухие уголки, и паче все далее и далее пролегают пути, почитай до Рыльска, Путивля, Глухова, до самого Новгорода Северского и даже до Трубчевска, сердце её нехорошо заныло, словно бы предвещая беду.

В такие путешествия отправлялся Игорь всегда один, редко когда с двумя-тремя паробцами, но всегда с поводным конём, без всякой поклажи. Она молила Петра Ильинича хотя бы тайно приглядывать за княжичем, посылая по пути его добрых мужей-воинов. Но всегда Игорь каким-то необъяснимым чутьём угадывал опеку и, запутав след, легко уходил от тайной сей охраны, чем радовал и огорчал старого воеводу. Коли ловко может уйти из-под опеки, уйдёт и от опасности. Но то, что уходил он от лучших дружинников, этого Пётр Ильинич не мог простить ни себе, ни им.

– Позор на мою седую голову! – гремел воевода. – Как же так – мальчишку сыскать не можете. Позор! Позор!

– У него, воевода, талан такой! Молод он, конечно, летами. А разумом – князь. Хитёр и оборотен, что вещий волхв, – оправдывались доглядчики.

Пытался вразумить Игоря сам Пётр Ильинич:

– Не пристало одному в походы хаживать…

Игорь слушал, внимал каждому слову, вроде бы соглашался, а когда замолкал воевода, то всегда находил что ответить либо спросить. Хотя бы такое:

– Скажи, боярин, отцу моему сколь годков было, когда утек он от дяди Всеволода из Чернигова?

Воевода мялся, не спешил с ответом, будто счислял в уме тогдашние лета Олега Святославича, отвечал с неохотой:

– Девятый годок…

– А мне сколь? – озорно посверкивая глазами, но строго, даже супя брови, ждал ответа.

– Ты старше, – вздыхал Пётр Ильинич.

– Вона! А ближний ли свет – Тьмуторокань? Из конца в конец степь пересечь надо! Дикое поле! А тата один бежал, не было у него опеки! Так?

Петр Ильинич согласно кивал, в душе радый за такую Игореву речь. А тот впряка подступал:

– И тебя у него не было?

– Не было… – соглашался, вспоминая, как, будучи тогда уже стременным у князя, готовил побег из Всеволодовой неволи. А потом, спустя три дня, сам бежал из Чернигова с пятью охотниками до лихих дел, с поводными конями и нужными для столь долгого похода припасами. Однако в условленном месте Олега не нашёл. В рыск пошли по всей степи, путали погоню, манили за собой, выказывая, что с ними Олег. Пришли к Тьмуторокани, уже и уверенные, что не спасся мальчик, сгинул в великом степном просторе. С повинными головами шли на правёж85 к князю Роману, а встречу им из терема – вот он и есть – Олег Святославич.

– Кровь в нём отцова. Не сгинет, не пропадет, – как мог успокаивал воевода княгиню.

Поэтому и обрадовалась Верхуслава возвращению сына и озаботилась потому же, увидев рядом незнакомого юношу. А когда признала в нём Венца, то и слез не сдержала. Прижала к груди голову, как маленького обняла:

– Господи, крестник! Радость, радость-то какая! Нашёлся! А тебя Глеб по всем весям ищет… – Поглядела на сына, добавила: – Игорь тоже. Нет ему покоя, как вернулись на Русь… – И опять обняла крестника.

Пахло от княгини чисто, домовито, по-матерински, но тело ее, горячее и всё ещё молодое, вдруг ощутил Венец вовсе по-иному, нежели прежде, и, ощутив, залился до корней волос краскою великого стыда. Она это поняла, отпустила от себя.

Как быстро вырастают дети! А ить крестнику шестнадцатый годок – в мужья вышел. Рада была Верхуслава Венцу, в радости и просила, ничуть не чинясь, прощения у него. А тот не винил никого, кроме как себя.

Но более всех обрадовался возвращению названого брата Святослав. И не потому, что тревожился за Игоря, зная его обет – всю Русь пройти, но сыскать Венца, но оттого, что любил по-детски преданно и беззаветно.

– Ишь, какой витязь вымахал, – крепя Святослава в объятьях и ощущая немалую силу его, говорил Венец. И Ольгович, забирая в замок руки, натуженно тиснул его плечи.

А когда встали рядом, ободва – Игорь и Святослав, отметил Венец, что младший чуток, но обогнал старшего в росте.

На следующее утро первым с постели поднялся Святослав. Ещё не шибко и обвиднелось, а он затрубил во весь голос:

– Айда, братцы, в городки играть або в лапту!

И вымело его ветром на волю. Посвистал боярскую да челядную парнишню; с ором, хохотом расхватали ребята биты, установили на конах фигуры, слепились в две дружины и, поконавшись, кому первому идти на швырок, отдались не потехе – состязанию…

84

       Волевал – мотался на воле (по степи и т. д.).

85

       Правёж – допрос с пристрастием, взыскание долга, денег с истязанием.