Страница 133 из 157
Как бы сильно я не пыталась сосредоточиться и поразмыслить над ситуацией более основательно, потуги на пребывание в вертикальном положение опустошили, небольшой резервный запас сил оказался исчерпан. Единственное, что удалось подметить, это то, что тонкое красное платье в мелкий черный горошек с расширенной плиссированной юбкой и корсетообразным ремнем превращало уже взрослую женщину в молодую девушку, а идеально уложенные в аккуратные локоны рыжие волосы добавляли ей шарма и женской привлекательности.
—Когда ты в последний раз ела? — с холодностью доктора внезапно спросила у меня она и тут же потрясла бумажным пакетиком перед лицом: — Хорошо, что я купила слоеные пирожные в кондитерской по пути, так что мы попьем с тобой чай.
Самоуверенному и подавляющему голосу женщина научилась у пасынка хорошо, только вот ее женскую сентиментальность было сложно скрыть слоем косметики и очками. Зеленые глаза все равно выдавали какую-то детскую взволнованность, будто она собиралась сказать мне что-то важное и жизненно необходимое. Когда я вдруг поняла это, то мой интерес загорелся с новой силой и я уже более бодро проводила Виолу в кухню, совмещенную с залом.
Женщина не стала снимать свою обувь и самоуверенно прошлась по мягкому белому ковру в пыльных туфлях. Будь я в лучшем состоянии, то убила сначала ее, а потом и сама застрелилась до того, как последствия "прогулки" увидит хозяйка персидского ковра – Таня – и доведет нас до кровавых слез.
— Что ты хотела? —указав ей на барный стул, я тяжело облокотилась о деревянный косяк и зажмурилась от внезапного приступа сильнейшей мигрени. Лоб так сильно болел, что сводило щеки и ощутимо отдавало в зубы, но почувствовав, что Виола говорить не собирается, распахнула глаза и более уверенно, как мне казалось, процедила: — Зачем ты пришла? Если Роберт не осведомил тебя, я уже не имею к вам никакого отношения.
Произнеся имя мужчины в слух, я будто с новой силой всколыхнула рану, которая не успела даже немного подсохнуть. Тяжелые слова Шаворского вновь упали на плечи неподъемным камнем и меня повело. Дабы не показаться неуравновешенной неженкой, я просто аккуратно скользнула на диван и оперлась на него всем телом. Руки и ноги облегченно "выдохнули", раскинувшись на мягкие боковые подушки, отдыхая от непосильной ноши, и тут же заныли с новой силой, как при сильной простуде.
— Я не буду говорить с тобой, пока ты не поешь! — ультимативно сказала она и, не дожидаясь позволения, спрыгнула с высокого стула, сняла прозрачную чашку с общей подставки, налив туда воды из позолоченного графина на столике. Мучное и питье были поданы мне прямо под нос со словами: — Поверь, тебе этот разговор нужен больше, чем мне, и я не собираюсь метать бисер перед свиньями, так что ешь, а то я боюсь, что ты в любой момент можешь упасть в обморок и меня не дослушать.
— Я буду есть, а ты говорить... — хрипло прошептала я и, откашлявшись, выхватила чашку из ее рук и жадно осушила ее до дна. Виола тут же встала и пошла за новой порцией, пока я нехотя отщипнула первый кусочек мягкой, не понятной по консистенции, булочки, пахнущей яблоком в корице и лимоне. Меня тут же затошнило и я скривилась, как пятилетний ребенок перед щавелевым супом: — Я жду.
— Ждет она… Все время что-то ждете, как дети… — пробухтела себе под нос Виола и, только вернувшись обратно ко мне и вручив чашку в свободную руку, коротко проинформировала: — Состояние Роберта намного лучше, чем кто-либо мог предположить. По его инициативе остаток лечения переносят в Нью-Йорк и сегодня он будет переправлен туда частным рейсом. Я хочу, чтобы ты полетела с ним и это не обсуждается.
На протяжении ее короткого и очень четкого изречения мои эмоции прыгали как американские горки: от полного оцепенения и жалости к себе до абсолютного не понимания ее мотивов и желаний.
— С чего вдруг? Меня уже освободили от его внимания… — откладывая ненавистный пакет с булкой, я снова жадно припала к воде, в этот раз просто стараясь скрыть таким образом как сильно ее слова взволновали меня.
Виола неожиданно вскочила с места и принялась расхаживать из угла в угол довольно таки просторной комнаты, растерянно потирая ладони и неуютно переминаясь с ноги на ногу, прежде чем выдать отчаянную тираду, с нотками полного сумасшествия:
— Он - придурок, а ты - наивная дурочка! Я клянусь тебе, что Роберт выгнал тебя из лучших побуждений… Блядь, ну сколько раз ты говорила ему, что ненавидишь? Сколько раз просила тебя отпустить? Пожалеть? Он просто выполнил твое желание! — затем она резко замерла и смерила меня пронзительным, до дрожи в коленках, взглядом: — К тому же, он не потерпит твоего пребывания с ним из жалости. Разве не из этих побуждений ты вдруг решила остаться? Я знаю Шаворских не понаслышке, кровь у них одна – горячая, как раскаленный метал, но душа все равно ранимая, хоть они бы не признали этого и под дулом пистолета…— она казала этот как-то гордо, будто это было явное достоинство, к которому она каким-то боком все же прикоснулась, а затем женщина слегка отряхнулась и строго сказала, продолжая вновь свои нелепые движения по комнате: — Все это - философия! Вот, что я хочу тебе сказать… Ты просила меня стать Роберту матерью и я… пытаюсь. Хоть он и упертый осел, настаивающий, что "ее жизнь без меня будет намного счастливее", я прошу за него… Выбери жизнь с ним! Я согласна, Роберт бывает неоправданно жесток, порой слишком холоден и эгоистичен… Но что я могу сказать, вновь, не понаслышке – если Шаворский влюблен, он зависим от пассии, как от наркотика. Любовь такого мужчины ценна, как "Турмалин Параибы". Он будет лелеять тебя, охранять, защищать…