Человек, которого нет

- Это как... катамаран, - сказал он, чувствуя облегчение.

Сколько раз он удивлялся, откуда взялись уверенность в своих силах и готовность к любым испытаниям в самых первых сессиях - и как эти сила и уверенность сменились невыносимым, побеждающим всё страхом. Куда они делись?

Они никуда не девались. Они вот.

Лу чувствовал себя не просто устойчивым. Он чувствовал себя несдвигаемым. Как базальтовая плита. Непоколебимым.

- Где-то есть предел этой устойчивости, конечно, - сказал он. Подумал, покачал головой: - Я не хочу его знать.

- Здесь мы его вряд ли найдем, - ответила М.

Лу сказал: подозреваю, что им тоже не удалось.

Ему было очень спокойно. Как будто внутри него проступили слова: "Не приведи господи, но если что..."

Если что - он готов и не беззащитен.

Так это было тогда.

Он почувствовал опору внутри себя, тугую и упругую, крепкую.

М. сказала, что теперь расслабятся зажимы, в которых он был эти три недели, когда все время оставался рядом с ужасом. Скорее всего, будет сильно ощущаться физическая усталость.

Он был доволен. Он не совсем ясно понимал, что с ним происходит, но ему казалось, что все идет правильно. Эти недели ужаса, эти месяцы, когда он обнаруживал в себе только страх и бессилие, похоже, не означали, что там и тогда он был бессилен и беззащитен. Как будто была какая-то его часть, от которой пришлось отделиться, чтобы делать то, что должно, и которая пережила в полной мере весь этот ад - в одиночестве. И другая часть его, та, которая отделилась, она именно поэтому могла работать в это время, не умирая от боли, не теряя твердости. Теперь эти две части, наверное, только так и могли бы соединиться обратно, только полностью узнавая друг друга заново. Ему предстояло заново пройти огромные поля ужаса и боли, чтобы снова стать целым.

In treatment: Вон оно как...

Очень трудно говорить об этом. И примешивается ощущение, как будто сам понимаю, что этого не может быть, сам себе не верю. Но главное - страшно называть эти вещи вслух.

Анна предложила рассказывать в третьем лице. У меня не получается. Вот это правда страшно. Как будто я отделяюсь от себя. Как будто отрекаюсь. Рассказываю о ком-то другом. Но это всё - обо мне. Пришлось мучительно прорываться через немоту, стыд, оцепенение.

Кое-как рассказал о своих фантазиях насчет "улитки". Она говорит, что на этот счет стоит поинтересоваться в сторону гипнотических техник, это скорее туда, там такое может быть.

И еще, говорит, по времени, если я предполагаю, что моя подготовка началась около 64 года, управляемая деперсонализация прокатывает.

"Делайте, что хотите, меня здесь нет..."

И вот - мы говорим об этом.

И вот я встаю с дивана и беру стул и показываю ей это - как я обвисаю вперед и вправо, всё, что выше пояса, и как руки обернуты вокруг спинки стула. И: какой к черту стоматолог?!

И она, выслушав моё довольно сбивчивое изложение собранного за полгода с М., сама говорит: ты идентифицируешь это как пытки?

Да, говорю я.

И никто никуда не убегает. Мы здесь. Оба. Мы здесь стоим.

Я рассказываю ей, как стал записывать все, потому что сам себе не доверяю и боюсь нафантазировать, в том числе - и стереть эти картинки и чувства, как будто их не было, слишком они не укладываются в мою картину мира. Как эти записанные куски складываются один с другим. Как бывает непонятное поведение тела, которое приходится постфактум осмысливать, и как бывают картинки, и как одно связывается с другим, или не связывается.

Она говорит о химии, с которой тогда активно экспериментировали в США, и о Грофе, и о натренированной деперсонализации как средстве защиты от пыток, и о ценностях, на которые я опирался.

Я ничего из этого не сказал - она сама называет, суммируя то, что она услышала в моих рассказах - окольных, отрывочных, робких и отчаянных одновременно. Как же мне важно, что она говорит эти слова, которые я сам боюсь произнести...

- Что ты хочешь от нашей работы про это? Для чего тебе это?

- Я в целом от этого укрепляюсь. Я как будто добираю себя, всего.

Неокончательный диагноз: Ориентация во времени и пространстве

Затем был перерыв в работе с М.

Когда они вернулись в кабинет, началась Африка - едва-едва, только бег по тропе среди деревьев, а затем ему попалась на глаза фотография Мигеля Энрикеса, и он задумался о своих связях с MIR, а сразу после начал вспоминать то, как в последний раз видел Кима. Этим были заполнены апрель и май.

Это было трудное и обременительное состояние двойственности. Лу все еще судорожно хватался за привычную картину мира, где "переселение душ" и "прошлая жизнь" годятся для фантастических романов и только. И в то же время он пристально и настойчиво рассматривал высыпавшиеся из прорех в памяти детальки и собирал из них запасной вариант: а если все это было? Потому что если не было - то куда все это девать? Выбрасывать нельзя - нечестно. Вот оно есть, и оно должно было откуда-то взяться.

Все больше крепло ощущение, что он привык проверять и перепроверять информацию, держать в голове несколько вариантов оценки происходящего, допускать все, что следует из той или иной комбинации данных, не отбрасывать те, что ему неудобны. Это было несколько обременительно, конечно. И в то же время - нравилось. Так что он не без удовольствия и азарта балансировал между "этого не может быть" и "этого не может не быть", то и дело спрыгивая то на одну сторону, то на другую, и так же легко возвращаясь к позиции ровно посередине: "я не знаю".

Сторона "этого не может не быть" регулярно подкидывала все новые и новые фигурки на это поле.

В начале мая он в очередной раз ехал из Питера - проснулся около шести утра на нижней полке в плацкартном вагоне, достал планшет и стал пролистывать свои отчеты о сессиях и дневниковые заметки между ними. Он дошел только до шестой сессии, как ему пришлось остановиться.

"И в конце концов я тоже оказываюсь в этой мясорубке, но в самом начале - совсем другие цели и задачи у обеих сторон. И я собранный, с ненавистью и гордостью, и готовый. К чему и как, особенно - как, мать его, я не понимаю".

К этому моменту в его "запасном варианте" - если все это было на самом деле - было представление, что его обрабатывали очень технологично. Но были и куски про реальную мясорубку. Было подвешенный в воздух вопрос об "улитке" - и о том, что ему не давали возможности к ней прибегнуть. Было также выхваченное из первой второй сессии острое чувство победы, и чем дальше, тем сильнее оно связывалось с "улиткой" - еще бы, оттуда они его ничем не могли бы выковырять, а другого способа победить в той ситуации он не представлял.

Ему не удавалось сложить эти куцые и разрозненные обрывки в полную непротиворечивую картину. Но в этот раз, когда он перечитывал свою запись, уже спустя пять месяцев после того, как она была сделана, разворошив за это время так много забвения, пережив столько флэшбэков и ночных кошмаров, в этот раз что-то зацепилось за что-то, какие-то детальки сложились вместе и сощёлкнулись.

Он едва отдышался, потрясенный накатившей волной, и, увидев, что в планшете почти разряжена батарея, кинулся записывать произошедшее, потому что знал уже по опыту: через час сам не поверит, что было так.

Записки сумасшедшего: Срочно, чтобы не потерять

Перечитывал записи - дошел до того, что в конце я оказываюсь в той же мясорубке - как? зачем? - внезапно понял, что оттуда как раз и можно свалить, если бы кто-то продолбал химию - но как я там оказался? - почти акт отчаяния, последняя надежда запугать? - а химию и продолбали, живодеры тупые, - злая и яростная радость - покрутил головой, как все складно! - недоверие - и, сметая его, внезапная почти судорога по всему телу - радость, сильная радость, указательный палец правой руки неконтролируемо задергался.