Человек, которого нет

Вот как она сама расскажет об этом потом.

"Подсолнух"

Вообще-то у меня был до этого рассказ, в котором дело происходило в какой-то условной латиноамериканской стране, и там была девушка Катерина, и журналист Симон там был, но это была просто мистическая такая страшная детективная история как бы. Очень глупенькая. Очень девчачья. Никакой любви между девушкой и журналистом. Длинный шарф. Все.

Но вот прошло три года или около того, и вдруг.

Сначала был мертвец, упавший с моста.

Мост на самом деле есть, он в нескольких километрах на дороге из нашего города в соседний. Он не слишком высокий, так что с него, в общем, если падать... Но был мертвец, трава и железная дорога (все это там есть, если не в комплекте, то недалеко).

Нет, этот мертвец точно был не реальный. Ну, то есть, я однажды видела реального мертвеца по криминалу возле дома (еще ребенком). Но этот был другой. Очень странно было - мост на самом деле есть, автомобильный, мы под ним сколько раз проезжали... Но "видение" было, как будто там еще под ним, прямо под ним, а не метрах в 200, как на самом деле - железная дорога, и мертвый человек, упавший оттуда на рельсы. И эти рельсы - они от боковой колеи, трава... И я вижу, что из травы высовывается бледная рука. Но человек... может быть, застрелен? Или даже не здесь убит? Крови не очень много, не так, как если с высоты упасть и башка вдребезги...

И рядом со мной кто-то есть. Кто-то - это Моисей потом оказался.

Это "видение" очень стойкое, я до сих пор под тем мостом проезжаю с определенным чувством.

И вот так оно виделось, виделось - сквозь то, что есть здесь на самом деле. И вдруг все это здешнее отдалилось, и со мной заговорили эти люди. Я вдруг поняла, что это почему-то история про Катерину, и что Катерина убегает от какой-то беды.

И что она любит Симона.

И что Симон гей.

Э-э-э, сказал внутренний критик, а ну стопори. Какие еще геи, что ты о них знаешь?!

А ничего, сказала я.

Ну и молчи, сказал Третий голос, свистевший сквозняком, и пиши.

И я стала писать.

В этой истории сразу, очень быстро оформился страх военного переворота. Я сама краешком захватила только одни недоворот 1991 года в Москве. Но тут был совсем другой страх. Он шел из детства, из того, что мне десять лет, я лежу на военной игре в чистом поле и грызу полынь, ожидая "вспышки слева"... И, о нет, еще из более раннего детства...

Я не знаю, как именно получилось, что я этого боюсь. Может быть, важно, что мне в тот день с учетом поясной разницы исполнилось три года. Но я всегда боялась и боюсь до сих пор даже думать и вспоминать - Саньтяго. Вальпараисо. Это для меня крики, а не названия мирных прекрасных городов. Чили - это как вопль просто.

Поэтому я сама не заметила, как город превратился в Барселону (не знаю, почему?), но только не в нашу - с Гауди, домом-шишкой и прочими чудесами, а в Барсину, как она называлась при Гамилькаре еще...

И вот я, двадцатисемилетняя молодая мать, пишу о том, чего вообще не знаю, помещаю этих людей в обстоятельства, которых не знаю, и к тому же отчаянно и нарочно меняю результат на обратный (в тексте у меня мятежников все-таки повыгнали), но я ничего не могу сделать с тем, что погибает главный герой... И только не могу, не могу я убить его так, как мне шептали, и погибает он у меня там от шальной пули, но все же на посту, потому что он там в центре событий...

В этом рассказе были совершенно удивительные, нетипичные для меня тогдашней персонажи - например, знахарка и психолог Уна. Солдат Моисей. Матвей, человек со следами явной промывки мозгов... Сама Катерина, почему-то оказавшаяся чешкой... Симон...

Писать его было для меня, что ходить по льду, да еще и с выкрутасами. Но потребность была очень настоятельная. "Пиши", и все тут.

И я написала.

Так этот рассказ и лежал у меня в папочках, а через пару лет я устроилась на работу в здание с подсолнухом на стене. Точно как в том рассказе.

И я стала чего-то ждать внутренне. Непонятно чего.

Это было вполне производственное здание, подсолнух был совершенно сельскохозяйственный, но все же - абсолютно реальный бронзовый подсолнух. Его при мне привезли и на стену прикрепили (завод был с иголочки, новехонький).

Прошло еще несколько лет с момента появления подсолнуха, и я познакомилась с Лу.

Одна из первых мыслей, когда я узнала о нем немного больше, была: "А вот и геи...".

Да, а потом была еще Прага. И я, впервые в жизни туда попавшая, села в метро.

"Укинчуйте виступ а наступ", - сказал диктор, и у меня оборвалось сердце. - "Дзвери ся зачиняй".

Ну, или как-то так. Видите, я не знаю чешского. Совсем. И дело было не в том, что понять ее было просто, даже если бы он сказал "халимали абубу харабарас" - что еще могут сказать в метро при отправлении поезда? А в том, что я слышала эту фразу раньше. Часто.

Я живу в некрупном городе, и метро у нас нет. Нет его и в соседнем большом городе. Я жила шесть лет в Москве, но слышала-то именно это: фразу на чешском.

Я постаралась как-то забыть об этом.

И только несколько лет спустя погуглила - метро в Праге открыли в начале 70 годов. После 68. Отчасти как бы в виде компенсации.

Что они мне шептали про его смерть? Ох, что шептали. Что бы ни шептали, тут важнее было, что я им сказала - нет, я не могу. Ну не могу и все. Сил не хватит сказать, и слов тоже нету, что хотите делайте, не могу.

Как будто они меня перед дверью держали, откроют - и я все увижу, а я слезами умолила не открывать.

Выписки:

"...Отталкивает неестественное, а в нём не было ничего против природы. Вопреки очевидности, и здравому смыслу, и тому, как это касалось меня лично. Может быть, я никогда до этого не встречала мужчины с таким чувством собственного достоинства. Обычно ведь демонстируется совсем другое... А тут - обаяние, ясное, как летний воздух. Вечный дух июня".

Юлия Сиромолот, "Подсолнух и яблоки"

Записки сумасшедшего: Подсолнух

Однажды я прочитал книгу. К сожалению или к счастью, она мало известна. Как по мне, так это замечательная книга, трогающая до самого сердца и хорошо написанная. Но если бы она была широко известна и популярна, вроде "Гарри Поттера" или "Трех мушкетеров", и если бы мне пришло в голову считать себя героем такой известной книги, вы могли бы совершенно справедливо рассмеяться мне в лицо, или покрутить пальцем у виска, и я бы с вами согласился.

Бог миловал, я оказался героем почти совсем неизвестной книжки, и не книжки даже... Но записанной истории.

Я узнавал себя медленно и трудно, я отказывался верить - не сходству даже, сходства я никакого не видел, - но навязчивому чувству узнавания, тянущей пустоте в груди. Я пришел к своей знакомой, которая тоже читала этот текст, она филолог, литературный редактор, она разбирается в текстах, я спросил ее: "Скажи мне как редактор, найди десять отличий, ну или хотя бы найди три отличия между мной и человеком в этом тексте". Я просил ее найти отличия не потому что мне казалось, что я похож на героя. Я был уверен, что сходства нет. Но не мог отделаться от мысли, что он - это как будто я.

Однажды в юности ей, той, что была здесь раньше, пришлось услышать свою собственную историю, рассказанную ей подругой о третьей подруге, с ее слов. То есть эта третья рассказала второй ту историю, как будто это с ней самой случилось. И пока моя девочка слушала, ей становилось не по себе, потому что ход событий и даже детали были знакомыми, но звучало это со стороны, как чужое. И была растерянность, а потом возмущение: как так? Это же мое! Что-то такое же было и со мной, когда я читал. "Что этот тип делает в моем пиджаке?!"