Страница 59 из 75
Он записал в своем дневнике всё течение этого дня, эту ярость, горе и страх, почему-то накрепко привязанные к Школе Америк в зоне Панамского канала. Ничего не понял, но отметил факт. В полглаза разглядывая едва допускаемую возможность того, что он все-таки был на самом деле, он удивился: такая ярость, откуда бы? Конечно, она много читала о выпускниках Школы, пыточных командах и "эскадронах смерти", специалистах по антипартизанским действиям и ведению допросов, - но применительно к более поздним событиям в Центральной Америке, к партизанской войне. А он-то всего лишь был журналистом, довольно далеко от Панамы и значительно раньше. В общем, к тому, что он позволял себе думать (тогда еще не очень-то доверяя своим мыслям) это приходилось как-то по касательной, а чувства были такие - как от прямого попадания. Но тогда он не стал дальше думать об этом. Не хотел фантазировать, да и события текущей жизни занимали слишком много времени и сил.
Так или иначе, от применения простого психотерапевтического приема "побудь с этим" ему стало легче, ярость сменилась горем, горе отрыдалось, страх... страх он честно рассмотрел и записал и на какое-то время забыл о нем.
Оставим и мы этот случай пока что в стороне, но запомним. Сейчас, кажется, подходящий момент, чтобы начать рассказывать эту часть истории. Ради этого придется вернуться к началу - когда сессии едва перевалили за десяток. Вернуться к тому времени, когда Лу еще очень неуверен в себе, еще ни разу не видел Африки, ничего не знает о своей подготовке и навыках, но уже встретился с поразившей его готовностью и собранностью на пороге ада, а затем - с огромным страхом, который был, кажется, намного больше его самого, который невозможно преодолеть. Словом, мы возвращаемся к началу и пройдем этот путь еще раз, по параллельной дорожке.
Выписки:
Но не в том дело, что красота - свет у него был, свой собственный свет. И сила - как будто он знал, что за ним - стена. Не перед ним, такие бывают - всю жизнь стену перед собой толкают, геморройщики... За ним. Хочешь - упрись, но и отступать некуда... А сам открыт, и потому ничего ты с таким не сделаешь против воли его - ни словом, ни делом.
Юлия Сиромолот, "Подсолнух и яблоки"
Записки сумасшедшего: "Старая фотография"
Не фотография, конечно, но раньше для меня эта картинка такой и была - что-то вроде старой, потертой фотографии, чего-то, что было когда-то значимым и важным, но сейчас уже привычно и обесценено, да и нового разного появилось, более яркого и внятного.
Но тут случилось, и я это сюда запишу.
После двух вечеров подряд, когда я читал свои стихи о Вальпараисо ("стихи о смерти и жизни, поэтическое безумие с комментариями", как я аккуратно охарактеризовал действо, чтобы людей не пугать) я упал в вагон и спал. Надо сказать, в поезде я сплю очень хорошо. Крепко, сытно, много влезает, наслаждаюсь процессом. Поезд - единственное место, где я могу спать даже днем без последствий.
И вот, еду я из Питера, сплю, все прекрасно. А в три пятнадцать поднимаюсь в туалет. И потом не могу уже заснуть. И постепенно погружаюсь в одну старую картинку, которая вообще у меня самая первая была, до того, как что-то вообще еще появилось, она чуть ли не семилетней давности. Сразу, как только я свел воедино координаты во времени и в пространстве, сложил начало семидесятых с Андами, через пару дней эта картинка и появилась у меня. Я знал, что это очень близко к самому концу. Может быть, последние кадры кино.
Описывать ее трудно, хотя она совсем простая. Трудно вообще говорить об этом.
Я лежу на полу, пол бетонный, стены бетонные, помещение, кажется, вовсе без окон, электрический свет, я приподнимаюсь на локте, на левом, поворачиваю голову и смотрю на себя, вижу свои ноги, на них брюки, серые, довольно светлые, и поэтому на них хорошо видно, что они мокрые вверху. И я как-то ничего не чувствую, некоторое внутреннее отупение или оцепенение.
И вот в эту картинку я погружаюсь. Не сказать, что я стал больше чувствовать каких-то чувств, или что появились ощущения. Нет, там какое-то мутное бесчувствие и как будто мало сознания вообще. Одно зрение, одна регистрация видимого. Но из картинки тихой, глуховатой, это видимое вдруг становится таким... глубоким и явственным, наползает на все вокруг. И остается. Я нормально вижу то, что вокруг меня находится сейчас, вижу внутренность плацкартного вагона, простыню, белеющую в темноте. И одновременно я вижу бетонные стены, пол, желтый свет.
Я даже пытался дремать. Но "там" оставалось со мной, как будто связь не разрывалась, даже когда картинка не видна.
Меня мутило, подташнивало. Я чувствовал довольно сильную дурноту, как при отравлении едой, но я точно знал, что отравиться мне было нечем. И никаких сигналов отравления со стороны пищеварительного тракта не поступало. Только муть, дурнота - и тошнит.
Так я проваландался до прибытия поезда, благо, оно случилось в половине шестого. Мы нашли на вокзале открытое кафе, чтобы пересидеть до открытия метро. Я понимал, что мне надо рассказать об этом моему спутнику, но невозможно было сказать, челюсть каменела, горло сжималось, и пока я пытался это преодолеть каким-нибудь способом, мысли уходили в сторону. Оставалась только дурнота и опасения, как же я в этом состоянии, вот-вот грозящем сместиться гораздо ближе к обмороку, поеду с рюкзаком в метро. Потом я вспоминал про картинку и решал, что сейчас расскажу. Но челюсти сжимались и в горло стискивалось. В конце концов, с большим трудом, мне удалось начать говорить.
Спутник мой не испугался и выслушал меня очень внимательно и с сочувствием.
Вскоре после того, как я рассказал, всяческое физическое недомогание рассеялось, как его и не бывало. То есть - вообще бесследно. Мы дошли до метро и разъехались в разные стороны, тогда мы еще не жили вместе. Я чувствовал себя вполне бодро и уверенно. Тошнота не возвращалась, день прошел нормально.
Это было утром 3 марта, в воскресенье, по дороге из Питера.
Разговоры на полях: Об этой книге
- Ты пишешь об этом книгу?
- Да.
- И чем она закончится?
- Ну, как-то вот... Открытый финал. Мы ведь не можем сказать ничего определенного - до сих пор.
- Не можем.
- Я просто расскажу о том, что происходит.
- Это будет книга о процессе, а не о результате?
- Да. Это будет книга вопросов, не книга ответов.
Записки сумасшедшего: Девочки играли
Воскресенье, 17 марта 2013
...
Равви Шеломо спросил: "Каково самое дурное из дел Зла?" И сам себе ответил: "Заставить человека забыть, что он - сын царя".
...
Если "улитка" действительно существует.
Вот я посмеюсь.
Понедельник, 18 марта 2013
Недостоверная информация, досужие домыслы с головокружением и тяжестью в груди, завиральные теории и прочее.
Мы просто играли - они просто играли, она, моя девочка, и ее подруга. Играли и сочиняли истории, придумывали героев и ситуации. Порой их "несло", и они рассказывали друг другу такие байки, что только диву давались сами. Откуда что бралось... Сочинять не успевали, каким-то наитием выдергивали из воздуха, из ничего, из полного незнания детали и обстоятельства. Было это почти четверть века назад - не удивительно, что я об этом и думать забыл давным-давно. Но все чаще мне вспоминается кое-что из этих их баечек.
"Сокровище", руководство, как выстоять (не обязательно выжить, об этом вообще речи не идет) в жесткой обработке, когда пытаются получить информацию, которую ты не намерен отдавать. Ну и разное такое. Собственно, текст является, можно сказать, художественным переложением полученных при подготовке принципов плюс собственного опыта автора. Автор был ими придуман, так же как и текст. Нет, текст мне не известен. Им тоже не был.