Человек, которого нет

Сейчас, когда я это пишу, я собрал уже много таких примет. И мне весело думать, что любой охотник на привидений или на НЛО может похвастаться гораздо более обширной коллекцией доказательств. Что ж, я начал совсем недавно, сам себе НЛО, сам себе привидение... Сам себе охотник.

Здесь все так туманно, неопределенно и практически недоказуемо.

Но что я могу сказать совершенно точно, так это вот: пока я делал вид, что я не я, и всячески отказывался помнить себя, я был довольно беспомощен в жизни, кое-как справляясь со своими обязательствами и проживая день за днем наугад, без надежд и без надежной опоры. Сейчас, когда я трачу огромное количество сил и энергии на восстановление моей памяти, а она такая, что я очень хорошо понимаю свое прежнее нежелание к ней прикасаться, сейчас, когда кошмары приходят ко мне во сне и наяву - едва уловимой тоской или яростными флэшбэками, - я становлюсь все сильнее и увереннее, все ловчее и удачливее, все крепче и... счастливее. И по тому отклику, который приходит извне, по результатам моих действий из новой позиции, из нового понимания, из признания себя тогдашнего - я вижу, что это не иллюзия. Что я действительно становлюсь крепче и сильнее, возвращая себе потерянную память.

Таким образом, мне становятся доступны уже два "архива". В одном все документы сохранны и содержатся в порядке. Второй пострадал от пожара и наводнения, был неаккуратно перевезен в новое помещение, перепутан, неполон, многие документы невосстановимы, а то, что сохранилось, нуждается в тщательной и трудоемкой реставрации и упорядочивании. Поскольку с первым все в порядке, а второй имеет для меня огромное значение, немудрено, что я больше времени и сил уделяю ему. Для равновесия в "сейчас" я больше опираюсь на "тогда". Посмотрим, как оно будет, когда я с ним разберусь, какое установится равновесие. Но пока, конечно, для меня драгоценна в том архиве каждая размытая или выцветшая строчка, каждый крохотный обрывочек, любой обгорелый листок.

На них записаны страшные вещи, и я ужасаюсь и плачу над ними. Но порой я нахожу между страниц высушенные травинки - белые, выгоревшие на солнце, и лепестки роз, так похожие на хрупкие пыльно-розовые сердца, и поблекшие, но все еще целые незабудки.

Неокончательный диагноз: Необходимое примечание

Здесь важно, я полагаю, внести ясность. В тех отрывках, которые называются "Записки сумасшедшего" и "Неокончательный диагноз", содержатся разнообразные суждения, доводы, умозаключения, предположения, домыслы и выводы, гадания на кофейной гуще, мысли по поводу и прочее в том же духе - Лу и мои.

В отрывках под общим заголовком "Харонавтика" - только и исключительно то, что Лу видел, слышал, чувствовал и понимал во время сессий с М. Без толкований и умозаключений.

Харонавтика: "Страх"

Сессия N3, 18 ноября 2012

На следующую встречу с М. он ехал с готовностью, полный интереса, желания разобраться. Он уже верил. Он еще весьма скептически относился к тому, что происходит. Это было одновременно: вера, скепсис. Непонятно. Ему был интересен сам процесс: как из ничего, из рассеянных мыслей, из старания ничего не придумывать, из опасения, что все-таки придумаешь - вдруг обнаруживаешь себя разглядывающим картинку... совсем другую, чем старался не придумать. Неожиданную. И в голову не пришло бы! Как та пишущая машинка.

Еще удивительнее, когда проявляется едва заметное, но настойчивое ощущение в теле: дергаются губы, немеют ноги, тяжелеет и каменеет лицо. Неожиданно. Непонятно.

Как будто внутри тебя есть какой-то склад, где все это скрыто и замуровано, и ты представления не имеешь, что оттуда вынесут на дневной свет. Невозможно предугадать. Удивительно. Интересно.

Но перед самым началом вдруг все перевернулось. Страх. "Ни за что туда не пойду".

Однако он не изменил решения, и М. начала работу.

Нежелание идти туда росло и крепло. Но он оставался на своем месте на стуле и следил за "отверткой". И в нем поднималась ненависть - много ненависти, много упорства и гордости.

Он очень осторожно рассказывал М. о своих ощущениях. Он стеснялся говорить даже о ненависти, хотя дышал ею. Там, в этих ощущениях, он знал точно и определенно, кого ненавидит, но здесь, сейчас - знал, что всего этого не могло быть на самом деле. Но в том-то и вся штука, что когда он чувствовал свою ненависть, это была именно она. Не мысли о ненависти, не рассуждения, не догадки - чистое чувство в полную силу. Так же и гордость. Так же и упорство: он знал, что ничего они от него не получат, нет, никогда. Но ведь этого не было на самом деле? Кто они? Что хотят получить? От кого?

Он стал думать, как все это можно объяснить с точки зрения привычной, позитивистской и рациональной картины мира, с точки зрения психологии. Например, это могло бы быть символическое отражение пережитых в детстве травм. Существует так много рассказов о вытесненных воспоминаниях. Например, о сексуальном насилии в детстве. Ну и что, что он не помнит об этом: и не должен помнить, в том и фокус. Оно было, но вытеснено в бессознательное и оттуда напоминает о себе такими причудливыми образами. Он стал думать о ее детстве. Вспомнил подвал дома, в котором они жили до ее первого класса, где соседский мальчик Павлик, "плохой" и "хулиган", того же детсадовского возраста или чуть постарше, показывал им с подружкой пипиську. Еще? Еще всех детей во дворе пугали бабаем, живущим в этом подвале. Это были даже не подвалы, а проходы под каждым подъездом, ступенек пять вниз и столько же наверх, пробежать по узкому коридору, где уличный свет доставал почти до середины с обеих сторон. Там постоянно бегали дети с одной стороны двора на другую, а взрослые пугали их бабаем, и никто из детей не знал, что это за бабай такой, вот и не боялись. Лу вспомнил, как она спрыгнула с крыши сарайки или гаража в высокую траву, босиком, а там лежал железный обруч от бочки.

Тогда мама и брала ее с собой в свой научно-исследовательский институт, потому что в садик ребенка с перевязанными ступнями не отправишь. Там было интересно: аквариумы и чучела рыб, модели научных кораблей, картины, микроскопы и бинокуляры, в которые можно было заглядывать, книги с цветными картинками, на которых были изображены радиолярии и "португальские кораблики".

Потом он вспомнил, как в это же здание уже взрослый, после "перестройки", когда многие помещения были сданы в аренду разным не очень крупным коммерческим фирмам, ходил на работу. Вспомнил, что это было лет восемь назад. Вспомнил, что тогда на нем был тот же ремень, который сейчас, и этот ремень подарила сестра. В Харькове. Где он вспомнил, что он не "жила девочка, оказалась мальчиком", а что он кто-то другой, который не был здесь, а потом стал.

И тут же его опять скрутило страхом, ужасом, неотвратимостью.

Он завел руки за спинку стула и накрест схватился за планки. Вжался в спинку, насколько возможно, как будто пытаясь отстраниться от чего-то ужасного, мучительного. Так он сидел, следил глазами за "отверткой", изо всех сил старался не потерять ее, понимал, что находится здесь и сейчас. Но тело как будто было в другом месте и переживало другие события. И он наблюдал за телом, позволяя ему делать то, что оно делает.

Потом тело расслабилось, и он обвис на стуле. Обвис совершенно, не наклонился, а именно обмяк и повис. Но только то, что выше локтей. Он по-прежнему держал руки за спинкой стула. В голове плыл обморочный туман. Он осознавал, что находится здесь, в кабинете М., в безопасности. Но не мог стряхнуть обернувший его морок, цепкий, затягивающий. М. несколько раз окликнула его, он заставил себя пошевелиться и так освободился от наваждения.

Меня пытали, сказал он. В первый раз он смог произнести это слово, с огромным трудом, сквозь невыносимый стыд.