Страница 9 из 12
Заканчивая обзор первой русской смуты, ее причин и последствий, подчеркнем еще раз, что здесь больше вопросов, чем ответов. Но сопоставление ряда черт первой и второй смуты напрашивается само собой. Главное внимание следует обратить на явление национал-большевизма и связанный с ним феномен самозванства. Как показывает опыт первой смуты, народный большевизм может совмещаться и с формальным православием, и с народным монархизмом, будучи по существу глубоко враждебен и Церкви, и монархии. Отрыв от подлинной церковности и христианской нравственности, отсутствие здорового правосознания (как показал это проф. И.А. Ильин) было той почвой, на которой возрос народный большевизм. Но главной основой народного большевизма была религиозная. Это мечта о земном «светлом будущем», которое должно начаться после прихода к власти своего мужицкого царя. Это мечтание выразилось в движении самозванства, и потом несколько лет питало энергию тогдашних большевиков (болотниковцев и тушинцев). Эти мечтания созвучны мессианским хилиастическим мечтаниям религиозного иудейства, но весьма далеки от православного христианства.
Можно утверждать, что в основе и первой, и второй русской смуты лежал глубокий религиозный кризис, переживаемый русским народом. Этот кризис проявился спустя сорок лет после окончания смуты в расколе старообрядчества, в котором вопрос об антихристе (а вовсе не об обряде) стал центральным и вызвал новое, необратимое разделение в народе. Внешняя церковность и непритворный монархизм тогдашних русских людей не предотвратили ни смуты, ни раскола – главных трагедий русской истории XVII века.
Преодоление духовного наследия большевизма, восстановление подлинно христианской религиозности и нравственности, здорового правосознания представляются главной задачей русского национального движения. Без этой основы подлинное возрождение монархии в России невозможно, а возможны лишь лжемонархические карикатуры. В наше время опасен лжемонархизм, который проповедует монархию неотушинского типа, самозванную, беззаконную и безнравственную, тем более связанную с мировой закулисой, служащую делу грядущего антихриста и несущую на себе его отпечаток. Опыт смуты показывает, что может быть монархия как ограждение народа, общества и Церкви от разрушительных сил, и может быть монархия как орудие такого разрушения. Вдумчивое изучение нашей истории может помочь нам в распознании подделок и избавить нас от опасных ошибок.
2005 г.
Война и революция
В год столетия революции в России, второй русской смуты, много было сказано в православно-патриотической среде о ее внутренних и внешних причинах. К внутренним причинам принято относить разложение имперской аристократии и бюрократии, предательство в высшем правящем слое, стремление к власти крупной российской буржуазии, падение религиозности в народных массах, господство революционных настроений в интеллигенции. К внешним причинам относят широкий международный заговор еврейских банкиров и масонских лож, субсидировавших революционные партии и национал-сепаратистов. Поскольку факторов указано много, и все они имели место (хотя бы в какой-то мере), то любой историк, пытающийся осмыслить всю их совокупность, выделяет главное, на его взгляд. Так, «конспирологический» подход решающим считает заговор мировых банкиров, а «историософский» взгляд рассуждает об анафемах, под которые попала Русская Армия, Русская Церковь и весь народ за то, что не покаялись перед староверами или «имяславцами», Распутиным и т. п. Такие обобщения содержат в себе рациональное зерно и объясняют нечто из причин революционной катастрофы. Но, игнорируя целые пласты исторических фактов, они не могут воссоздать и целостной картины.
Между тем история, как наука, сначала устанавливает непреложные факты, и лишь затем пытается выстроить между ними причинно-следственные цепочки. В этом отношении всякий историк вначале ведет добросовестное следствие, «допрашивая» свои источники, т. е. показания современников, свидетелей и участников событий. Затем, как психолог, он старается понять мотивацию самих свидетелей, их взгляды, интересы, и вытекающую из всего этого их достоверность. В отношении разных свидетелей приходится вводить разные «коэффициенты искажения». Но совсем игнорировать некий «сектор свидетельств» на том основании, что эти свидетели не разделяли историософский взгляд самого историка, – это значит сознательно искажать историческую картину и заниматься мифотворчеством.
По поводу эпохи, предшествовавшей революции, в частности о Первой мировой войне, сохранилось огромное количество материалов, которые были изданы в последние годы. На наш взгляд, именно в эти материалы следует вникнуть более пристально, чем это обычно делается, – и тогда вся картина предстанет более полной и цельной.
Если посмотреть на предыдущие три столетия русской истории после первой смуты, то мы увидим, что почти все перечисленные выше факторы имели место уже тогда и, однако, не привели Россию к катастрофическому исходу. Аристократия времен царя Алексея Михайловича, Петра I, Екатерины II или Александра I была ли в своей массе более патриотичной и самоотверженной, более преданной монархам, менее корыстной и властолюбивой, чем их потомки времен Николая II? Очевидно, что нет. Народные массы, то бунтовавшие с Болотниковым, с Разиным, с Булавиным и Пугачевым, то бегавшие от государственных повинностей по окраинам и раскольничьим скитам, – были ли они более лояльны к монархии и господствующей церкви, чем их потомки, жившие в 1917 году? Тоже нет. Масонские ложи, проникшие в Россию еще в начале XVIII века, еще с тех пор вели работу по ее разложению, но не смогли этого сделать ни в XVIII, ни в XIX веке. Проклинаемая правыми авторами за свои левые убеждения русская интеллигенция, как показала мировая война, была в немалой части и единственной носительницей сознательного русского патриотизма, честно воевала и полегла на фронтах мировой и гражданской войны.
Современники революции в своих воспоминаниях говорят о решающем факторе мировой войны в деле разжигания революции. Революция была невозможна в 1913 – 1914 годах и стала возможной через три года затяжной и неудачной войны. Так же, как и первая революция в России не могла бы даже начаться в 1903 году и стала возможной через пару лет из-за поражения в японской кампании. Подобное было и на Западе. Парижская коммуна стала возможной только после поражения наполеоновской империи во франко-прусской войне в 1871 году. Да и самой французской революции 1789 года предшествовала череда неудачных войн (за испанское наследство, за австрийское наследство, Семилетняя война), ответственность за которые легла на французскую монархию.
Неудачная война всегда ставит под вопрос компетентность руководства страны. Если, по выражению Бонапарта, «проигравшие армии были на самом деле побеждены еще до того, как были разбиты на полях сражений», то и побежденные правители отвечают перед страной и историей за неподготовленность к войне, за поражения и потери, за неумение вовремя заключить компромиссный мир, исключающий полное поражение. С самых древних времен и у всех народов проигравшее войну руководство или само уходило в отставку, как в республиках Греции и Рима, или устранялось насильственно, как в восточных деспотиях. Относительно долго и благополучно мог править только тот правитель, кто был умелым в войне или дипломатии, но на обоих направлениях умел принести успех своей стране. Как минимум избежать больших провалов. А неудачники долго не правили нигде. Неудача правителя воспринималась малорелигиозными людьми как следствие его некомпетентности и неспособности, а глубоко верующими – как признак отсутствия на правителе благословения Божия. Кстати, и сам титул императора, принятый некоторыми европейскими монархиями от римлян, означал у последних победоносного полководца, провозглашенного таковым своими легионами после победы.
Победоносная война всегда снимала многие внутренние проблемы государства. Она приносила не только трофеи и контрибуции, новые территории, отодвинутые рубежи, укрепление безопасности страны, экономические и торговые льготы, но и чувство морального удовлетворения у народа, сознание того, что принесенные жертвы не были напрасны, что дети победителей будут долго пользоваться выгодным миром. Проигранная война везде оставляла в народе горечь от напрасных жертв и национального унижения. Победоносная война всегда укрепляла национальное единство, сглаживала сословные противоречия. Проигранная война всегда обостряла внутренние болезни государства, разжигала классовую и партийную рознь. Начинался поиск виновных в поражении, а также предателей и лиц, нажившихся на войне, часто заканчивающийся междоусобием. Таков опыт почти всех государств в истории.