Страница 8 из 13
Страница из дневника А.Н. Формозова 1917 г.
В целом к восемнадцати годам Александр Формозов был уже очень неплохо подготовленным биологом. Он был превосходным наблюдателем, хорошо читал жизнь животных по их следам, твердо знал видовые названия всех встречавшихся ему зверей и птиц, умел добывать их и делать тушки, освоил литературу о них, различал их следы, выяснил многие черты их поведения, прекрасно рисовал животных и разнообразные проявления их жизни. А главное – он искренне и бескорыстно любил этих тварей и хотел посвятить их изучению все свои силы. Выработались навыки полевого исследователя, оставшиеся неизменными до конца дней. Труд зоолога – это прежде всего непосредственные наблюдения в лесу, в пустыне, в горах, а не занятия в кабинете с книгами, тушками и скелетами, это несчетные километры, пройденные пешком или на лыжах, в дождь и в снег, проваливаясь в болота, но не отступая ни на шаг. За плечами – рюкзак, у пояса сумка с дневником, куда заносится и зарисовывается все, заслуживавшее внимания. Так было в 1912 году. Так было и в 1972.
Когда в Московском университете поднимался вопрос, кем надо пополнять Биофак, профессор Формозов всегда подчеркивал, что нужно отдавать предпочтение молодежи с рано выявившимися интересами, уже на школьной скамье тянущейся к природе[38]. К этой аудитории юных натуралистов в первую очередь адресовался он в своих популярных книжках и статьях. Им – школьникам-юннатам, – не жалея времени, посылал он длинные письма с ответами на вопросы (даже сверхнаивные – например, “каким клеем лучше пользоваться, делая выставку в школе?”). Конечно, он вспоминал тогда о собственном детстве, о своих замечательных наставниках – отце Николае Елпидифоровиче и хранителе земского музея Николае Александровиче Покровском.
Трудные перепутья (1917–1920)
27 октября 1917 года Александр Формозов записал в своем дневнике: “В ночь выпал снег, окончился он около 7 часов утра. Пороша неглубокая, мягкая и очень неясная. У с. Высокова на задах среди огородов и картофельников заметил надметины русачьего следа, пошел по нему, несколько раз терял. Русак сделал петлю на картофельнике и круто повернул вправо. Тут я потерял след и остановился. Вдруг сзади послышался шорох, и русак уже несся по полю, легко перескакивая через межи и кочки. Преследование его по гонному следу было безрезультатным, так как он лежал очень сторожко и подымался далеко. У Графского дола по бугру несколько заячьих следов, один спустился вниз и здесь шел по осокам болота, затем заяц вышел к бугру и лег на водомоине, густо заросшей желтыми травами. Оказался небольшим белячком. Вылинял, и сильно-бурый цвет только по спине и на голове, весом он около 8 фунтов. Русак еще линяет, на следу по кустам оставляет клочья рыжей шерсти. Кое-где следы хорьков, горностаев и ласок. Следов мелких грызунов мало. Утром кричали пуночки”.
28 октября в Нижнем Новгороде была установлена советская власть. Это событие в дневнике не отмечено.
Перевернулась страница мировой истории, но уяснить сразу же значение происходящего было отнюдь непросто. В одной из опубликованных биографий Александра Николаевича читаем: “Революцию встретил радостно и с оружием в руках отстаивал ее завоевания на южном фронте в армии Уборевича”[39]. В первом утверждении нет никаких оснований сомневаться, второе же – требует уточнений. В семье с устойчивыми демократическими традициями ни малейшего сочувствия к павшему самодержавию, конечно, никто не высказывал. Надеялись на обновление России, на возникновение “на обломках самовластья” нового справедливого строя. Но ни сорокашестилетний Николай Елпидифорович, ни его двадцатилетние сыновья не думали о том, что им следует участвовать в этом процессе.
В Нижнем Новгороде с 1916 года находился в эвакуации Варшавский политехнический институт. 8 июля 1917 года Александр подал туда заявление о приеме[40]. Конкурс был достаточно трудным: из 4000 подавших заявления отобрали всего 403 человека[41]. 30 июля 1917 года А.Н. Формозов обратился к директору института с новым заявлением: “Вследствие высокого конкурса я, имея средний балл 4, не попал по конкурсу в число студентов вверенного Вам Института. Дороговизна жизни и крайне ограниченные средства, которыми располагает моя семья, лишают меня возможности продолжать образованье вне родного города, ввиду чего почтительнейше ходатайствую перед Вашим превосходительством о принятии меня на химическое или горное отделение Института как нижегородского уроженца”[42]. 10 сентября последовала резолюция о зачислении просителя на химическое отделение.
Страница из дневника А.Н. Формозова 1917 г.
На I курсе Александр изучал математику, физику, неорганическую химию, начертательную геометрию, кристаллографию, геодезию, ботанику, основы технологии металлов, техническое черчение, рисование, топографическое черчение. Ботанику вел Михаил Семенович Цвет (1872–1919) – известный физиолог и биохимик растений[43].
Но нужно было не только заниматься, а позаботиться и о заработках, выбрав службу, хоть сколько-нибудь отвечающую душевным потребностям. Николай Елпидифорович болел все серьезнее. Уже давно он подчинил жизнь семьи строгой экономии, вкладывая деньги во всякие банковские бумаги в расчете накопить к старости некую сумму, бросить канцелярию и скромно, но спокойно провести последние годы на лоне природы. И вдруг все рухнуло. Вместе с капиталами финансовых магнатов революция аннулировала жалкие сбережения мелкого чиновника. Потом и казенную палату ликвидировали. Бывшему надворному советнику помимо старости и болезней грозила настоящая нищета. 5 мая 1924 года он писал сыну в Москву: “ищу себе место службы, но пока ничего не наклевывается. Чувствуется отсутствие знакомства и связей в большевистском мире, без чего трудно получить сколько-нибудь подходящую должность. Большевички поговаривают, что, если де мы продержимся еще годика два – три, то никого из старых работников не останется, всех заменим своими. В области науки, конечно, это им не удастся, но в повседневной жизни это вполне возможно. Во избежание неприятных случайностей с партийными держу себя с достоинством, но мирно”. Только незадолго до смерти Николай Елпидифорович устроился в нотариальной конторе. Елизавета Федоровна не могла сдержать упреки. Обстановка в семье накалилась. Все члены ее должны были теперь вносить свою лепту в домашний бюджет.
Сразу по окончании гимназии, весной 1917 года отец нанялся старшим рабочим и практикантом в изыскательскую партию Министерства путей сообщения, совершавшую плавание на брандвахте № 34 по Сухоне и Северной Двине. Жизнь на великой реке подсказывала наиболее интересный вариант работы. 22 апреля Александр выехал пароходом в Ярославль, оттуда – поездом в Вологду и далее проплавал до 22 сентября в районе Великого Устюга. Назад вернулся поездом из Архангельска[44]. Записи, сделанные на Камарницком, Красногорском, Аристовском, Пускинском перекатах, в Приводине и Затоне, посвящены все тем же сюжетам: птицы у реки и звери в окрестных лесах. Рядом – зарисовки следов. Вокруг можно было увидеть тогда многое другое. Революция пришла и сюда, в северную глушь. Начинались продовольственные трудности. Наверное, не гак легко давалось недавнему гимназисту матросское житье. Но обо всем этом нет ни слова. Все мысли сосредоточены на природе, животном мире. Он похож на знакомый средневолжский, но заметны и новые черты, северные, таежные.
38
Формозов А.Н. О работе студентов-зоологов в природе // МГУ, Учебно-методическая конференция 7–13 июня 1945 г. Тезисы докладов. М., 1945, с. 38.
39
Попов В.А. К семидесятилетию профессора Александра Николаевича Формозова // Зоологический журнал. 1969, т. XLVIII, вып. 5, c. 767.
40
Нижегородский обл. архив. Ф. 2082, оп.2, ед. хр. 1684, л.3.
41
Горьковский политехнический. Очерк истории института. Горький. 1971. с. 5, 7.
42
Нижегородский обл. архив. Ф.2082, оп.2, ед. хр.1684, л.2.
43
Абрашнева Е.М. Нижегородский период жизни и деятельности А.Н. Формозова (рукопись), с. 20–21.
44
Ряд читателей заметил противоречие: с 22 апреля по 22 сентября 1917 года А.Н. Формозов плавал по Северной Двине, а 8 и 30 июля писал заявления в Нижнем Новгороде. В дневниках нет ни слова о приездах в Нижний в июле. Видимо, документы подавались письменно.