Страница 6 из 13
Нижегородская первая мужская гимназия, помещавшаяся на Благовещенской площади и основанная в 1809 году, была неплохим учебным заведением, с сильным составом преподавателей и определенными литературными традициями (тут в 1839–1846 годах преподавал П.И. Мельников-Печерский; среди выпускников разных лет – китаевед В.П. Васильев, историк К.Н. Бестужев-Рюмин, математик и механик А.М. Ляпунов, химик А.Е. Фаворский). Для учащихся устраивали экскурсии. Так, в июле 1914 года отец побывал на Урале: в Екатеринбурге, Нижнем Тагиле, Кунгуре, Златоусте, Перми. Благодаря школе он овладел латинским, французским и немецким языками, полюбил классическую русскую литературу.
И все-таки гимназическая жизнь для мальчика значила куда меньше, чем охотничьи походы. Вне класса никакого общения с учителями не было. Как-то, разглядывая старую нижегородскую фотографию, где при выпуске были запечатлены все педагоги и ученики, я увидел среди первых портрет Сергея Ивановича Архангельского – известного специалиста по средневековой Англии, выбранного в 1940-х годах членом-корреспондентом Академии наук. Я спросил о нем отца, но он не смог припомнить об историке ничего, кроме одной шалости, с ним связанной.
Для того, к чему лежало сердце, гимназия давала мало. А мальчик, вступавший в юношество, чувствовал, что его знания о мире природы скудны, и жаждал их расширить. Сперва он кинулся искать книги. Попросил тетю подарить на очередной день рождения книгу о животных. Та купила альбом, где были нарисованы лягушки, поющие по нотам и крот в очках с ножницами в лапах. Схватил тургеневские “Записки охотника”, принесенные из библиотеки старшим братом, – опять не то, все про людей, а не про зверей. Наконец удалось достать “Из жизни русской природы. Зоологические очерки и рассказы” профессора Модеста Николаевича Богданова. В 1914 году вышло первое издание “Жизни леса” молодого Сергея Ивановича Огнёва. Оттуда взят эпиграф к самому раннему дневнику А.Н. Формозова 1914–1915 годов: “Образ жизни наших мелких млекопитающих изучен еще очень мало, а между тем как много интересного можно сделать в этой почти нетронутой области… Собирайте поэтому мелких зверьков, записывайте наблюдения над их образом жизни, привычками, и вы несомненно внесете много нового в эту еще слабо изученную научную область”[31].
Но ближе всего по духу и настроению оказались для юного натуралиста повести канадского писателя Эрнста Сетона-Томпсона (1860–1945). Их выпускало издательство толстовцев “Посредник”, чтобы пробудить любовь к животным в народе, и эти брошюрки, стоившие копейки, были доступны школьнику из бедной семьи.
До конца дней хранил их Александр Николаевич, а тогда в подражание Сетону принялся рисовать птиц и зверей. Копировал иллюстрации из книг самого Сетона, из охотничьих журналов, иногда попадавших к Николаю Елпидифоровичу, зарисовывал следы, встретившиеся при походах за город, цветы и деревья, трофеи отца – убитых зверей и птиц, и живых – по памяти. “Из года в год его неутомимые попытки изображать овсянок, дятлов и синиц оставляли бесчисленные следы на тетрадях для алгебры и французского, даже на обложках учебников” – говорится в “Шести днях”[32]. “Опять Формозов синичек рисует”, – ворчал учитель латинского языка. С тех пор он привык, сидя на скучных заседаниях, набрасывать что-нибудь на подвернувшемся клочке бумаги, и нередко соседи выпрашивали эти листки и берегли их годами. Занимался он с ранних лет и акварелью, но здесь отсутствие какой-либо школы более сказывалось. Иное дело – рисунки пером, сперва чернилами, а потом тушью. Рука становилась все увереннее, фигуры зверей и птиц все лаконичнее и одновременно – живее.
Рядом с зарисовками в альбомах появились и записи – что видел в Печорах, около Высокова, на Татинском полуострове и просто в городе, по дороге в гимназию. Самые первые записные книжки относятся к 1911 году. Именно тогда Николай Елпидифорович часто печатался в “Нижегородской земской газете”, и возможно, что и в этом случае сын невольно подражал отцу. Но старый народник писал преимущественно о крестьянах, а мальчик – исключительно о животных. В дневниках нет ни одного упоминания о гимназических событиях, отметках, проказах. Внимание целиком сосредоточено на жизни природы. Детские описания неумелы, многие птицы фигурируют под псевдонимами – “желтогрудка”, “белохвостка”. Но постепенно вырабатывался более четкий стиль, приводились точные видовые определения. Заметно и еще что-то сверх этого: попытки не только зафиксировать те иди иные наблюдения, но и передать свои впечатления в художественных образах – пробы пера будущего писателя – натуралиста. Иногда в дневниках есть поправки рукою Николая Елпидифоровича. Сперва дневник был скорее фенологическим и только позднее стал чисто зоологическим. Но все, что отражает смену времен года, отец заносил в свои тетради до конца дней. Эти явления в жизни природы буквально завораживали его. Уже в ранних дневниках бросается в глаза внимание к мелочам и умение увидеть за этими мелочами что-то важное и общее – качество, и в дальнейшем составлявшее одну из сильнейших сторон Формозова-натуралиста. Пристально всматривался он в каждую сломанную веточку, в каждый след на снегу или песке, погрызенные орехи и т. д.
Экскурсии за город были достаточно частыми. Так, за 1915 год есть 118 записей, за 1916 – 115.
В те же годы Александр получил в подарок от отца свое первое ружье – бельгийскую дамскую двустволку, начал охотиться самостоятельно и порой даже оказывался удачливей своего учителя. Увлекся он и звероловством, ставя капканы в окрестностях города. В январе 1913 года был пойман чудесный горностай в зимнем меху – настоящее счастье! Четверть века спустя об этом написан рассказ “Во времена звероловства”.
Все чаще Александр отправлялся на экскурсии один. Николай Елпидифорович болел и старел. Запас его сведений о зверях и птицах для сына исчерпался. Нужен был новый наставник. И Александру опять повезло. В городе с 1885 года существовал основанный В.В. Докучаевым “Естественно-исторический музей Нижегородского губернского земства”. Размещался он на углу Варварской и Осыпной улиц (ныне улицы Веры Фигнер и Пискунова). Ботаническим отделом заведовал там Николай Александрович Покровский (1881–1943)[33]. Как и H.Е. Формозов, он принадлежал к плеяде разночинцев-народников, шедших в сельские учителя, земские врачи в надежде своими “малыми делами” помочь рассеять темноту русской жизни. Николай Александрович – уроженец Нижнего Новгорода – учился в Петербургском университете, слушал лекции Н.А. Холодковского и В.М. Шимкевича, но в 1911 году, заболев паркинсонизмом, не кончив курса, вернулся в провинцию и посвятил себя краеведению. В одиночку или с немногими добровольными и бесплатными помощниками собирал образцы средневолжской фауны и флоры, (больше всего любил он коллекцию птиц, состоявшую из 3000 тушек), материалы по геологии и почвоведению и систематизировал их в своем маленьком музее. В печати он выступал редко, но знания о природе района за долгие годы приобрел весьма солидные, так что приезжавшие из столиц ученые не раз пользовались его советами и накопленными им данными. Человек болезненный, замкнутый, чудаковатый, холостяк, он любил возиться со школьниками, и дети тянулись к “Николе”, как любовно называли они хранителя музея.
Николай Александрович Покровский.
К нему-то в 1912 году и пришел гимназист Александр Формозов. Он и сам в детстве составлял для себя биологические коллекции, сначала бабочек, а потом птичьих яиц. Один случай, когда сидевшая на гнезде зарянка мужественно защищала кладку своим маленьким тельцем от пытавшегося забрать хотя бы яичко коллекционера, произвел на него такое впечатление, что собирание было оставлено ради бескорыстных наблюдений за жизнью природы.
31
Огнёв С.И. Жизнь леса. М. 1914, с. 28.
32
Формозов А.Н. Шесть дней в лесах. М., 1948, с. 6.
33
Козлов В.И. Краевед-биолог Николай Александрович Покровский. Записки краеведов. Горький, 1988, с. 88–90.