Страница 11 из 13
Среди отступавших свирепствовал тиф. Три тяжелых приступа перенес и Александр Николаевич. Сперва он старался не отстать от колонны, но быстро обессилел и был брошен вместе с другими больными, мертвыми и умирающими в разбитом здании железнодорожной станции Устье Белой Калитвы на Северском Донце. Мучаясь от жара, он снял с себя гимнастерку и положил под голову. Когда проснулся, увидел, что гимнастерку украли, а с ней и все деньги и документы. Тогда он обратился к окружающим: “братцы, неужели мы друг у друга красть будем?” Гимнастерку с документами подкинули, а деньги собрали в фуражку.
Медицинской помощи не было никакой. Еды тоже не было. Оставалось или лежать и ждать смерти или ценой крайнего напряжения сделать попытку спастись – уйти со станции, найти людей, которые помогут и накормят. В жару с затуманенной головой отец вышел в степь и побрел наугад по какой-то дороге. Было уже холодно (вероятно – декабрь). Если упадешь – наверняка замерзнешь. И он шел и шел, пока вдали, уже на рассвете, не закричали петухи. То был хутор Кочевань станицы Екатерининской. Пленный тифозный красноармеец переступил порог хаты донских казаков, выбрав самую бедную. И совершилось чудо: одни из тех, кто восстал против новой власти с ее дикой политикой “расказачивания”, приняли, накормили и приютили больного. Всю зиму он прожил на хуторе, выздоровел, дождался прихода своих.
Я знаю имена людей, спасших отца: Федор Иванович Губарев и жена его сына Анна Яковлевна. Вернувшись на родину, и вскоре после переезда в Москву Александр Николаевич переписывался с ними. Потом перестал. В его архиве я нашел трогательное полуграмотное послание “начальнику Московского университета”. Федор Иванович просил сообщить, что сталось с Александром Формозовым, поступившим, как он слышал, туда учиться, и приводил свой адрес, – может быть, новый – хутор Синегорский станицы Екатерининской. Ответил отец или нет – неизвестно. Письмо он во всяком случае сохранил. В тридцатые и сороковые годы Губаревым он определенно не писал. Как сложилась судьба казачьей семьи в период коллективизации, можно только гадать. В 1949–1950-м годах экспедиция А.Н. Формозова по степным лесопосадкам работала недалеко от Белой Калитвы, и В.И. Осмоловская уговаривала его поискать старых знакомых. Он не захотел. Повторялось то же, что было с Покровским и Нижним Новгородом.
Как бы гостеприимны ни были Губаревы, а зимовать приходилось в тылу у белых. Но красные день ото дня приближались. 5–13 ноября они уже на Хопре, 7 декабря – в Вешенской. 25 занят Донбасс, 7 января 1920 года – Новочеркасск, 10 – Ростов-на-Дону. В марте развернулась победоносная Егорлыкская операция. В район Екатерининской красные пришли между 25 декабря 1919 и 2 января 1920 года[50]. Но и белые сопротивлялись, организовав в декабре 1919 года контрнаступление на участке от устья Хопра до устья Медведицы.
Глухо доходили сведения об этих превратностях судьбы до занесенного снегом маленького степного хутора. Сперва больной был без сознания. В бреду его даже привязывали к кровати. Потом полегчало. Отец вспоминал, как приходили в хату девушки, пели казачьи песни. Поправившись, он стал рисовать. Мельник заказал ему изображение своей мельницы и дал за него мешок муки. Будущее казалось туманным. Александр бродил по окрестностям, возобновил записи о жизни встречавшихся ему птиц и зверей (“в конце января видел самца тростниковой овсянки”).
Где-то весной он покинул Кочевань. Его назначили в 143-ю стрелковую дивизию, но тут же для проверки отправили в тюрьму (за февраль – март в дневнике нет ни одной записи). В итоге это оказалось благом. Подразделение, куда его сначала направили, погибло в боях. Выйдя и из этого испытания, отец присоединился к направлявшимся на фронт частям. Вместе с ними он двинулся на Кавказ в роли чертежника оперативного отдела штаба 9-й армии. Есть записи его апрельских наблюдений в районе Ростова-на-Дону и Екатеринодара.
В Екатеринодар 9-я армия, которой в марте – апреле 1920 года командовал двадцатичетырехлетний Иероним Петрович Уборевич (1896–1937), вошла 17 марта. Перед этим 20 февраля Деникин предпринял последнюю попытку перейти в контрнаступление, но она была сорвана. 27 марта красные заняли Новороссийск, 8 апреля – Туапсе, 29 апреля – Сочи, 2 мая 1920 года Кубанское казачье войско капитулировало. В том же месяце Уборевич был переброшен на польский фронт. Тогда же демобилизовался и А.Н. Формозов. Я не слышал от него, что в дни гражданской войны он бывал в Туапсе иди Сочи. Когда он писал в своей автобиографии о демобилизации после выхода 9 армии к Черному морю, он скорее всего не имел в виду лично себя, а говорил об общем положении дел. С фронта Формозов был отозван как работник отдела речных наблюдательных станций управления водного транспорта Волжского бассейна Нижегородского совнархоза по отношению отдела от 2 мая 1920 года. При демобилизации выдали хорошее английское обмундирование, но по дороге его украли.
Запись о куропатках, замеченных 10 мая 1920 года у хутора Кочевань, показывает, что по пути домой Александр Николаевич заехал к своим спасителям. К лету 1920 года он был уже на родине, а 1 июля отправился в очередной рейс на брандвахте. Она спускалась вниз по Волге – к Сызрани, Вольску, Хвалынску, Саратову. В дневнике, как всегда заполненном данными о животных, прорываются признания, что команда голодает. Вся надежда на рыбную ловлю иди удачную охоту. Плавание длилось более пяти месяцев. В Нижний вернулись 5 декабря. Важным результатом поездки была привезенная с низовьев Волги соль. Ее можно было обменивать на продукты, поддерживая бедствующую семью.
Война для А.Н. Формозова закончилась. Виделся конец ее и для всей страны. Начиналась новая жизнь. Нужно было думать, как найти в ней свое место.
Студенческие годы (1920–1925)
25 июня 1918 года на базе ликвидированного Политехнического института в Нижнем Новгороде был создан университет. После демобилизации А.Н. Формозов продолжил там свое обучение, выбрав, конечно, биологический факультет. В 1921 году факультет был закрыт, и отец уехал в Москву. С тех пор он бывал на родине лишь наездами.
До осени 1922 года Александр выполнял обязанности техника-топографа в отделе речных наблюдательных станций. Возобновились его экскурсии в окрестностях города, по-прежнему велись дневники. На дневнике 1921–1922 годов поставлен эпиграф – слова К.Ф. Рулье, которые впоследствии профессор Формозов часто повторял своим ученикам: “Приляг к лужице, изучи подробно существа – растения и животных, ее населяющих, в постепенном развитии и взаимно непрестанно перекрещивающихся отношениях организации и образа жизни, и ты для науки сделаешь несравненно более, нежели многие путешественники”[51]. Уроженец Нижнего Новгорода профессор Московского университета Карл Францевич Рулье (1814–1858), о чьих лекциях восторженно писал Герцен, стоит у истоков отечественной экологии. Александр Николаевич считал его своим научным прадедом, а дедом – Николая Алексеевича Северцова. Обоим он посвятил содержательные очерки.
У молодого Нижегородского университета не было ни сильного преподавательского состава, ни хорошего оборудования. Тем не менее, занятия шли по положенной программе. На пароходе “Горный инженер Белямин” проводилась летняя практика, студенты изучали рыб и планктон. Однокурсники отца Е.Я. Шапошникова и Л.А. Самойлович рассказывали Е.М. Абрашневой, что он выделялся среди студентов по уровню своих знаний, много времени проводил в университете, выступал там на кружке “Зоологические вечера”, много работал в Естественно-историческом музее. Пароход для практики достал якобы именно он, пользуясь старыми связями с водниками. С 26 января по 24 марта 1921 года он входил в курсовой студенческий комитет. Вышел из него по собственному желанию[52].
50
Агуреев К.В. Разгром белогвардейских войск… С. 157.
51
Рулье К.Ф. Жизнь животных по отношению ко внешним условиям. М., 1862, с. 118.
52
Нижегородский обл. архив. Ф. 377, оп. 1, ед. хр. 810, л. 52, 127; Абрашнева Е.М. Нижегородский период жизни и деятельности А.Н. Формозова (рукопись). С. 28–30.