Страница 7 из 18
Допросная камера в тайной абверовской тюрьме трогательно напоминает подвал в Казани. Аккуратнее крашены стены, побелен потолок, пахнет какой-то дезинфекцией. Сути это не меняет.
– Говорил. В секции самбо общества «Динамо» и в тюремной камере.
Обер-лейтенант с удовлетворением откидывается на стуле, опускает недопитый чай на столешницу. Одинокая электрическая лампочка под потолком заливает камеру пронзительным жёлтым светом, отчего тени кажутся более резкими.
– Вот вы и прокололись, агент Теодор. Общество «Динамо» входит в структуру НКВД.
– Да, герр обер-лейтенант!
Он неподдельно оживлён. Только верзила-ефрейтор непробиваемо равнодушен, не радуется успеху начальства. Мой очередной мучитель скинул китель и остался в белой рубахе, рукава закатаны до локтя. Штаны держатся на подтяжках. Волосатые кулаки размером с арбуз, правый обмотан полотенцем, чтоб не сбить костяшки о мои зубы.
Поэтому направляю поток красноречия исключительно к офицеру.
– Туда берут всех желающих. Пишите: четырежды в неделю с шести лет посещал НКВД. Стало быть, у меня пятнадцать лет выслуги в органах!
– Вы издеваетесь! Одно моё слово, и Пауль превратит вас в отбивную… Да, а что вы имели в виду про спецподготовку в тюрьме?
– Проще показать.
Делаю шаг к столу и сметаю на пол стакан с остатками чая. Краем глаза вижу, что ефрейтор чуть повернул голову. Такова человеческая природа – реагировать на неожиданность. Он отвлёкся на миг, этого вполне достаточно.
Чуть присев, бью его наотмашь по серым галифе, где две штанины сходятся в одну. С разворота удар левой под диафрагму. Тут же падаю обратно на табурет и больше не провоцирую обер-лейтенанта. Он и без того нервно вытащил пушку из кобуры.
– Не сметь!
– Да, господин обер-лейтенант. С вашего разрешения я только ответил на вопрос. Тренеры «Динамо» учили нас боксу и самбо в честных боях, по правилам, рассчитывать силы на долгий раунд. В камере меня чуть не убили в первый же час. Воры дерутся иначе. Вся схватка заканчивается в секунду. Отвлечение внимания и удар на поражение в уязвимые точки.
Офицер критически осматривает помощника. Тот пытается встать, сипит, смешно сучит сапогами. Нет сомнений, при команде «фас» отыграется сполна.
Конечно, расчёт у абвера правильный. Об инсценировке расстрелов слышали многие. Как только человека уводят от могилы, он расслабляется, воображает: худшее позади, испытание выдержано. На дальнейшее сопротивление нет моральных сил. А на меня накатило равнодушие. Снова будет череда допросов, возможно, пыток, затем новый поход к могиле, один из них станет не театральным, а реальным.
Боль смывает шелуху, сознание приобретает кристальную ясность. Если и есть какой-то шанс спасения, то он в одном – ни шагу с избранной линии.
Ефрейтора сменяет другой ефрейтор, за ним – сержант, чередуются и следователи, только я один и тот же, вынужденный отвечать на тысячи однотипных вопросов. Спать не дают, пока не вырубаюсь, уже не чувствительный ни к чему – ни к пыткам, ни к яркому свету, ни к ведру ледяной воды.
Месяц однообразно-мучительных дней и ночей заканчивается, когда меня оставляют в покое на несколько часов в одиночной камере. Гром замка нарушает уединение. Но это не дюжие парни, что поволокут в допросный кабинет. Фашист собственной персоной, в идеально отглаженной форме, чисто выбритый, сапоги блестят до боли в глазах. Затхлый запах камеры перебивается благоуханием одеколона. Выпрямившись, рассматриваю звёзды на его погонах…
Доннерветтер, как галантно восклицали мои предки! У меня в шестёрках на зоне ходил целый майор!
– Здравствуйте, герр офицер.
– Здравствуйте, Теодор. Не поднимайтесь. Сожалею, что процедура проверки в абвере столь брутальна.
– А уж как я сожалею…
– Ваш сарказм неуместен. Если надеетесь сделать карьеру в рейхе, извольте укрощать свою дикую фантазию. Вы специально провоцировали следователей?
Тут он прав на все сто.
– Учту, герр…
– Вальтер фон Валленштайн.
Вот это да! Простецкая фамилия Мюллер, der Müller означает «мельник», подходит ему как свинина к еврейскому столу.
– «Фон»… Вы обладатель баронского титула!
– «Фон» – это дворянская приставка. Я – граф, – скромно поправляет он.
– Позвольте мне пропустить «сочту за честь» и так далее. Слушаю вас.
– Из России пришло подтверждение ваших показаний. Включая арест отца. Он осуждён «тройкой» к десяти годам лагерей за контрреволюционную деятельность.
– Уже и приговор… Быстро!
– У меня есть другая неприятная новость. Ваша мать тоже арестована как ЧСИР. Младший брат отправлен в детдом.
Лучше бы меня расстреляли… Отворачиваюсь, чтобы он не видел моего лица.
Мама!
У неё больное сердце. Такое большое, доброе и больное сердце. Ну зачем?!
Сашка… Сама святая простота. Почему-то запомнился в белой панамке и маечке, в руках белый бумажный самолётик с карандашной красной звездой. И он заперт в детдоме, среди отловленной ментами беспризорной шпаны?!
Граф выдерживает паузу, потом продолжает:
– Вы стойкий и умный человек, Теодор. К сожалению, абсолютно недисциплинированный, это поправимо. Касательно сотрудничества с абвером: оно под вопросом, несмотря на мою протекцию и знакомство с главой разведки – Канарисом. При первом же контакте с НКВД вы получите вербовочное предложение. У большевиков слишком много рычагов давления на вас через членов семьи.
Я сжимаю лицо ладонями, не обращая внимания на синяки и ссадины. Эти отметины – такой пустяк! Голос майора бубнит где-то вдалеке.
– Возможно, Тео, красные ограничились бы вами и отцом. Не буду скрывать, арест фрау Нейман явно связан с нашим побегом.
Делаю глубокий вдох.
– Герр майор, я не в претензии. Она жена и мать двух контрреволюционеров. Всему виной большевистская система, а не вы.
– Верили системе и так быстро разочаровались?
Дежурный вопрос каждого из сменявшихся следователей. Под конец их просто посылал. Графу отвечаю подробно.
– Признаюсь, и раньше были сомнения. Но мы, комсомольская молодежь, старались не замечать ничего. Надеялись – всё наладится, образуется. С арестом отца я понял, что зря занимался самообманом.
– Хорошо, что поняли. Россия – это огромная яма, куда ваших предков занесло по несчастливому стечению обстоятельств. У вас будет время осознать, что только германский народ, народ Великого рейха, даст ощущение настоящей семьи. Конечно, в СССР вы почти ничего не слышали об идеях национал-социализма. Большевики смешивают их с фашизмом, обливают грязью…
– Стоп-стоп! – прерываю его, демонстрируя ту самую недисциплинированность. – Не надо лозунгов. Я, конечно, прочту «Майн Кампф» и во всём разберусь. Но, поверьте, и без этого имею очень веские причины бороться с красными.
– Знаю. Вам найдётся достойное, перспективное место в наших рядах. Сегодня вас осмотрит врач. Поправляйтесь и набирайтесь сил.
Снова гремит замок. Снова меня запирают в одиночке. Наверно, по инерции, охрана внутренней тюрьмы абвера ещё не получила новых указаний.
На краю койки оставлена пачка американских сигарет и коробка спичек, напоминание о скрутках с самосадом, что выменяли у блатных на пиджак графа Валленштайна. Курить не тянет совершенно. Я лежу один и мучаюсь от желания вскрыть себе вены зубами.
Глава 5. Сикрет Интеллидженс Сервис
В массивном здании викторианских времён на Бродвей-Билдингс, что у станции лондонского метро «Сент-Джеймс-парк», последствия экономического кризиса совершенно не сказываются на обстановке, тоже выдержанной в стиле конца XIX века. Немногочисленные посетители всё так же видят увесистую деревянную мебель, камины, шкафчики с чайными сервизами, канделябры, ширмы и прочую утварь золотой эпохи империи.
Нищета запрятана глубже, она в мизерных ассигнованиях, выделяемых британским правительством на Секретную службу Его Величества. О масштабных операциях, когда Сидней Рейли тратил миллионы на борьбу с большевиками, сейчас невозможно и мечтать. В Москве сохранился единственный резидент под дипломатическим прикрытием, в штате у него одна секретарша, вне штата – горстка завербованных жителей Советской России. Их число падает день ото дня. Госбезопасность красных считает своим долгом арестовать десять невиновных на одного реального шпиона, лишь бы ни один из сотрудников иностранных разведок не оставался на воле.