Страница 6 из 18
– Встать!
Вылитое на голову ведро воды и грозный окрик по-немецки отвлекают от абстрактных размышлений. Да и резь в отбитых внутренностях им не способствует.
Гауптман делает неприметный знак фельдфебелю, тот отступает на шаг. Всё это напоминает двух бравых орлов с площади Дзержинского, обрабатывавших меня в Казани, – капитан командует, младший чин отвешивает банки. До боли напоминает, в самом прямом смысле слова. Даже удары похожие, приходятся в места, где не зажили побои НКВД.
– Последний раз спрашиваю, Теодор. Или как вас зовут на самом деле. С какой целью вас подставили Мюллеру? Ваш единственный шанс сохранить жизнь – сказать правду. Всю правду!
Вместо ответа меня пробирает идиотский смех, перемешанный с кашлем. Из разбитого рта вылетает мокрота с кровью. Опытные военные стоят в паре метров, чтоб брызги не замарали идеально надраенные сапоги.
– Почему вы смеётесь?
Без сил и без приглашения карабкаюсь с пола на привинченный к нему стул.
– Знаете, герр гауптман, самой познавательной в моей жизни оказалась неделя в тюрьме, – я снова кашляю и пальцем проверяю шатающийся зуб. Оба слушают. Ну, слушайте. – Сначала я верил в мудрого Сталина и светлое будущее СССР. Отца, инженера-путейца и преданного большевика, арестовали по глупому обвинению, меня отправили в тюрьму только как члена его семьи. Наивная вера рухнула. В тюрьме открылись простые истины. Любимая поговорка блатных – ни Родины, ни флага. Здесь я ожидал обрести настоящую Родину, в стране дальних предков. Ворьё сказало правду: не верь никому и ни на что не надейся. Разочарование в фатерлянде – самое большое в моей жизни.
Абверовцы переглядываются, я утираю разбитый фасад. Гауптман неожиданно сдаётся.
– Отдаю должное вашей стойкости, Теодор. Признаю, что за пределами рейха рождаются люди с истинно арийским характером. И у меня нет доказательств вашей службы в ГПУ. Но вы слишком многое знаете о Мюллере и абвере.
Я давно вышел из возраста детской наивности и понимаю, что дальше не распахнутся объятия и не последует: поступайте в абвер, служите в доблестной германской разведке. Альтернатива… О ней не хочется думать.
Фельдфебель протягивает мокрое полотенце, недостаточное, чтобы стереть всю кровь. Оно помогает унять истерику, я окончательно выдавливаю из себя безумный смех. Обстановка совсем не располагает к веселью. Меня выводят наружу, вталкивают в чёрный «Опель». За окном мелькают аккуратные двухэтажные домики, именно так я представлял уютную Южную Германию по рассказам отца. Увы, этим уютом мне не суждено наслаждаться. Впереди катится второй «Опель». Моя похоронная процессия отличается небывалой пышностью.
Говорят, здесь нет диких лесов, каждая сосна принадлежит какому-нибудь барону, графу или разбогатевшему коммерсанту нового времени. Военные игнорируют приватность и сворачивают в чей-то сосновый лесок у склона невысокого холма. Там скучает пара солдат, они бездельничают, выкопав яму глубиной пару метров, длиной под мой немаленький рост.
До этой минуты себя уговариваю: проверяют, бояться нечего, мордобой входит в привычный ритуал… Увы. Гауптман и его спутники потеряли ко мне интерес. Ни о чём больше не спрашивают. Солдат с лопатой протягивает сигарету. Я не особенно-то курил и при жизни, но тут не возражаю, каждая затяжка отодвигает момент, когда… Наконец фельдфебель достаёт «Парабеллум» и равнодушно показывает стволом на край ямы. Становись, мол, не задерживай.
Последняя минута…
Что ещё успеть? Больше ничего не будет. Никогда. Вообще никогда.
Фельдфебель поднимает пистолет. Дуло находит мою переносицу. Смотрю зачарованно в бездонный тоннель, уводящий в бесконечность.
Быть может, в последний миг что-то произойдёт? На поляне круто развернётся третий автомобиль с секретным приказом из Берлина?
Нет.
Я поднимаю глаза к верхушкам редких сосен, таким контрастным на фоне облаков…
Стреляй же! Чего тянешь?
– Герхард! Выведите его!
Хлопает дверца второго авто. Оторвавшись от созерцания неба, вижу Мюллера. Подельник ещё более растрёпанный, чем в день побега.
Гауптман наслаждается моим изумлением.
– Вы комсомолец, Теодор?
– Был до ареста. Намекаете, что марксисты не верят в загробную жизнь?
– Нет. Вам приписывается особая стойкость. Похвально. Поэтому дам ещё один, на этот раз действительно последний, шанс. Мюллер завербован русской разведкой. Ваше участие в его побеге служит прикрытием для правдоподобности истории. Припомните детали пребывания в СССР. С кем он общался? В чём сфальшивил? В чём вызвал подозрения?
Машинально трогаю темя, где кровь запеклась в волосах. Над поляной висит молчание, слышно неуместное над расстрельной ямой пение птиц, что-то трещит в моторе «Опеля». Гауптман терпеливо ждёт, заложив руки за спину. Фельдфебель не прячет пистолет.
– Он меня обманул. Вспомни, Фашист, сука мрачная, что обещал! – пытаюсь передразнить его интонации, но распухший рот слушается плохо. – Мы уедем туда, где казнь большевика – почётное дело. Не сказал, тварь, что казнимым большевиком буду я сам.
– Могила достаточно глубока для двоих.
– Вижу, герр гауптман! Ради спасения жизни подпишу всё и соглашусь на всё. Но если совру, что видел, как Мюллер доверительно шептался с агентом Лубянки, вы когда-нибудь узнаете правду! Я выторгую себе отсрочку и буду дрожать в ожидании, что завтра – расстрел. Давайте уж сейчас.
Офицер подходит ко мне вплотную и берёт двумя пальцами за подбородок. Даже избитый, я могу сейчас схватиться за руку, вывернуть, прикрыться его телом от пуль… И что дальше?
– Вы так искусно врёте, Теодор, что я утверждаюсь во мнении: вас подослала Лубянка. Но не верю, что убийство их агента входило в планы. Вы – изгой для своих, Тео. Вам это не простят. Вот моё предложение: откровенно и в подробностях расскажите про задание ГПУ, связанное с прикрытием Мюллера, и вашим талантам найдётся достойное место в абвере. Вы сможете отомстить за себя и за отца. Не слышу ответ.
– Согласен. Наполовину.
– Что это значит?
– Я не бросил Мюллера у трупа чекиста потому, что надеялся с ним попасть в рейх и служить нашей великой нации. На любом месте, где буду полезен народу и фюреру. Про абвер и мечтать не смел.
– Хорошо. Продолжайте.
– Но я ничего не могу сказать про ОГПУ и ГУГБ! Я не работал в этой дерьмовой конторе ни дня! Я вообще не знаю, вёл ли себя Мюллер подозрительно как агент, потому что ни хрена не знаю, как выглядят эти сраные агенты!
Он разочарованно сверлит меня глазками, выпустив подбородок, и за долготерпение я награждаю его ещё одной тирадой.
– Нет, вру! – делаю паузу, прокашливаюсь и продолжаю: – Двух, на самом деле, видел. Одного придушил, второго пристрелил. А сколько большевиков вы убили, герр гауптман?
На этом комедия заканчивается. Меня пихают обратно в машину. В городок, название которого я не успел разглядеть на указателе, едем втроём с фельдфебелем и водителем. Гауптман с неким Герхардом остался развлекать Мюллера. Как и в первой поездке, в салоне авто хранится гробовое молчание. Если думают, что на меня оно действует угнетающе, то ошибаются. Я наслаждаюсь. Прекратились побои, прямо сейчас не ожидается пуля в лоб… Вот оно счастье, по стандартам Третьего рейха – безграничное! Не хватает только билетов на финал Олимпийских игр.
В каком-то шпионском романе была похожая сцена с имитацией расстрела. Там человека ставили возле рва, втыкали револьвер в висок. Сухо щёлкал курок по пустому барабану, потом контрразведка радостно объявляла: проверка пройдена, вы – наш, добро пожаловать на службу Его Величества! Абверовцы не уважают беллетристику. Они не распахнули объятия. Больше не вижу ни одного из прежних мучителей, сплошь новые лица. А песни те же. Расскажите про НКВД. Чем действительно занимается ваш отец? Как в тюрьме поддерживали связь с куратором ГБ? Зреет ли в молодёжной среде недовольство партией Ленина – Сталина? Была ли ваша бабушка еврейкой?
– Где, вы говорили, прошли спецподготовку?