Страница 16 из 131
– Лепестки запороли! Ах вы ж, пальцем в ухо деланы…!
Коренастый лапиф оглядел пышный куст, громко сплюнул и раздал подмастерьям по плюхе. Крайнему, который загляделся на меня, влетело сгоряча дважды.
– Сдохли, а все туда же! И после смерти с вами, придурками мучиться?! Кому говорил – вот тут прожилки!
Куст позвякивал друг о друга ущербными листочками. Выточенными из зеленого камня, насаженными на медные стебли.
Каменный сад. Ненужная пышность – Эвклеева выдумка. Царю полагается поражать воображение гостей – раз. Сад какой-то все равно нужен, а растения возле Флегетона не живут – два. Драгоценностей понатащили немеряно – три.
Вот мертвые мастера и трудятся позади дворца – здесь хватает места.
Мелкие осколки драгоценностей неприятно хрустели под сандалиями. Кто-то из подмастерьев позади разинул рот:
– Дядька Телеф, это, что ли…?! – и огреб дополнительно, особенно звонко. Голос мастера забубнил:
– Тебе-то какое дело, ты точи себе, вырезай…
– Так ведь… а чего он черный такой?!
– Сказано – точи и вырезай! Нужно – и черный…
Мастер гудел однообразно, нудно. Под сандалии теперь ложились осколки алмазов. Группа безмолвных теней возилась с литым стволом яблони, яблочки-рубины висели здесь же, недалеко. Какой-то старец охал и крякал, хая работу молодых: «На это смотреть… Мне б на Полях Мук спокойнее было!»
Будущий каменный сад размеренно рождался к жизни; мастера-муравьи обсели каждую кочку: вымеряли, шипели друг на друга, прилаживались с тонкими, звенящими молоточками к мраморным подобиям чаш, сооружали какую-то беседку… Меня большей частью не замечали – а может, и не узнавали, небось, Ананка бы в таком виде не признала.
Какой-то юнец тыкался с корзинкой кованных из золота асфоделей. Его посылали, так изобретательно только мастера умеют: «…через глотку Ехидны и до самого Тартара иди со своими цветочками! Нам бы с деревьями закончить!» Мальчик на берегу хрустального ручья привязывал листья к веткам и напевал что-то нерадостное, про маму.
Размеренный и тонкий звон листьев гасил огонь в крови, заставлял задумываться, замедлять шаг, не торопиться в ставший очень далеким дворец.
Визг раздался, когда я почти достиг двери.
Громкий, в несколько голосов, из внутренних покоев.
И, еще не узнав один из голосов, я перешел с шага на бег. Шел – лезвием меча, стал – ядовитой стрелой. Ядовитой – это потому что насмерть, как только я… как только…
Женская половина – гинекей, я не знаю здесь всех комнат, но это неважно, найду по звуку, как в старые времена, рвануть дверь, визг повторился…
Перешел в смех.
– Леэно, ну сколько можно плескать?! Холодно!
– Госпожа любит, когда холодно!
– Госпожа всё любит! Смотри, ты сделала настоящее море!
Левка завертелась на мокром полу, разбрызгивая воду и сверкая серебром волос. Двое нимф нежились в ванной розового мрамора; три или четыре мормолики с кувшинами готовились подливать воды; в нос ударил аромат притираний и масел; тихо ойкнули струны кифары из угла – там, видно, ютилась какая-то тень-музыкантка…
– Милый?
Бдззынь!
Рыжая мормолика громко уронила кувшин. Нимфы дружно ушли в воду – только пузыри на поверхность всплывают.
Небось, не ожидали, что Аид Угрюмый черен не только внутренне, но и снаружи.
– Уйдите, – бросил я и не повернул головы, когда все, кто был в купальне, бегом кинулись к двери. Левка застыла посреди купальни, сияя мокрыми прядями и удивленно разглядывая меня.
– Милый, что с тобой? Ты без плаща… испачкался где-то…
Я подошел. С опозданием вернул в ножны меч – так и ходил с клинком в руке.
Вцепился Левке в плечи и заглянул в бестревожные бирюзовые глаза.
И увидел то, что ожидал: били только по мне.
– Милый? Где ты был? Что такое случилось?
Ее волосы липли к пальцам, перемазанным черной смолой. Я отстегнул пояс. Стащил пропахший смолой и дымом хитон, отбросил в сторону лук неизвестного мальчишки из Стигийских болот.
– Устал. И измазался. Давай, отмывай, что ли. Раз уж затеяла купание.
Левка всплеснула руками, засмеялась, потащила в наполненную пеной купальню. Радостно что-то лепеча принялась намыливать волосы, оттирать извозюканные, липкие щеки.
«Может, ты замерз? Замерз, да? Я прикажу подлить горячей воды!»
Горячая вода не помогала: по спине струился противный холодок дрожи.
Танат явился позже, когда мы перебрались в скудно обставленную комнатушку возле талама. Я полулежал. Левка хлопотала над моими царапинами: обтирала благоуханной губкой изодранные колени и локти.
– Садись, Убийца. Угощайся.
При виде бога смерти, хозяином шагнувшего в комнату, нереида потупила глаза, опустила плечи. Он скользнул по ней острием взгляда, потянул к себе миску с темным медом со столика, оторвал кусок ячменной лепешки, фиников в кулак прихватил. Опустился в кресло, прозвенев крыльями, снедь пристроил на колене.
Скажи кому, что бог смерти – отчаянный сладкоежка… у виска крутить будут.
Но не все ж ему кровь у алтарей хлебать.
– Лучника видел?
Танат молча тронул рукоять своего клинка. Покосился на колчан в соседнем кресле, призвал одну из стрел с красным оперением, задумчиво повращал в пальцах. Тронул наконечник.
– Хрис Стигийский. Из потомков Мормо. Ни у кого в свите не состоял. Об остальном спроси Гипноса. У него есть привычка пировать в болотах.
Отложил стрелу и принялся за мед с лепешкой, только зыркнул на мои исцарапанные колени.
– Великаны?
– Ага.
Левка, обтирая мне руки, подавилась испуганным вздохом.
– Что это, по-твоему, Убийца?
Он наконец откликнулся взглядом.
«Заговор».
«И чего они хотят? Свергнуть меня? Занять мое место?»
Кивнул и тут же качнул головой. Свергнуть, но не занять.
«Ты слышал о том, что у мира есть своя воля?»
«Когда впервые сюда спустился. От Нюкты».
«А про то, что здесь не задерживаются цари…?»
«Перса отравила Геката…»
«Были другие. Они правили еще меньше, и Мнемозина стирала их имена со своих дощечек. Они сходили с ума, прыгали в Тартар, обращались в горы, пропадали бесследно… а мир оставался ничьим. Или вернее: оставался своим».
«Я пока не собираюсь в Тартар».
Танат остановил кусок лепешки, не донеся до рта. По белым пальцам, кованным в подземных горнилах, стекла одинокая капля меда.
«В том-то и дело».
И закончил с лепешкой. Ладонь Левки вздрогнула на моем лбу от невольного омерзения. «Чернокрыл ест как убивает, - веселился как-то Гипнос. – Он пьет как убивает, ходит как убивает… наверное, если бы он делил с кем-то ложе – из его спальни каждую ночь выносили бы тела».
– Оставь нас, – попросил я тихо, и нереида покорно выскользнула из комнаты.
Мы сидели в полумраке утлой комнатушки – я и первый учитель. Незадачливый Владыка, потирающий зудящий след на руке. Чудовище подземного мира, заедающее мед медовыми же финиками.
– Еще что-то?
– Спроси Гипноса. Меня они с собой не звали.
– Боялись, что мне донесешь?
– Опасались, что соглашусь.
Мы говорили не о том. Бросали неверные копья фраз, не глядя друг на друга. А вопросы тонули в полумраке – незаданные. Правильные, хорошие вопросы. О том, сколько заговорщиков и кто они. О вождях, об оружии…
Только вот это достойно мальчишки – задавать вопросы, на которые ты недавно получил ответ.
Кто они? Все. Сколько? А посчитай жильцов подземного мира, невидимка. Может, десяток-другой на твоей стороне… надолго ли?
Похоже, как царь я устраиваю только Нюкту, вечно спящего Эреба да Стикс, если горстку прихлебателей не считать.
Кто вожди? А про кого мне так настойчиво нашептывала Ананка, когда подданные только являлись на поклон? Харон, Эринии, Керы… стигийские…