Страница 28 из 35
– Ладно, ты рассказывай.
– Слушай. Лу Ши-эру не удалось подобраться к этой планетке вплотную, но орбиту ее он вычислил достаточно точно. И вот первая неожиданность: наши обнаружили планетку совсем не там, где ей полагалось быть по расчетам Лу Ши-эра.
– Лу ошибся, – проворчал Богдан.
– Допустим. Чтобы не изжариться, командир оборудовал планетолет зеркальным экраном. Сначала все было хорошо. Планетку нашли и устремились в ее тень. Она очень мала – яйцевидная глыба кристаллического железа в несколько десятков километров в диаметре. Вращается быстро и не успевает остывать, но наши надеялись провести наблюдения, укрывшись за ней от Солнца. Но не тут-то было… – Юрковский сделал эффектную паузу и торжествующе взглянул на Спицына. – Чем ближе планетолет подходил к Солнцу, тем сильнее давали себя знать новые и странные явления. Солнце меняло цвет, оно темнело и становилось красным, его видимые размеры росли гораздо быстрее, чем этого требовали законы перспективы. Наконец… – снова торжествующий взгляд в сторону Спицына, – оно стало греть и светить сразу с двух сторон! Тени не было. Федор говорил, что это страшно. Планетолет почти касался раскаленной поверхности Вэйяна, но тени не было! Солнце, огромное, пышущее нестерпимым жаром, будто обступило планетолет со всех сторон. Там, где ему не полагалось быть, с противоположной стороны, так же жарко и тускло светилось багровое пятно, заслонившее все небо…
– Мираж, – нерешительно предположил Богдан.
– Мираж в пустоте! Мираж, который обжигает и испускает потоки протонов! Ну хорошо, положим. А то, что все гироскопические устройства на планетолете вышли из строя, – это тоже мираж? А то, что все хронометры, в том числе и обыкновенные ручные часы, отстали, как оказалось после возвращения, ровно на двадцать три минуты каждый, – это тоже мираж?
Богдан молчал.
– И чем же все это объясняется? – не вытерпел Быков.
– Разумеется, тем, что поле тяготения в такой близости от Солнца исковеркало, изменило «абсолюты» пространства и времени. Тебе остается только одно утешение. – Юрковский картинно протянул к Богдану руку. – Все эти явления не могут быть объяснены даже эйнштейновской теорией. Но факт остается фактом: пространство – это не «просто пространство», о котором ты так легкомысленно разглагольствовал перед нами полчаса назад. Порукой тому седые волосы Феди, которому удалось увести планетолет от Вэйяна только после пятой или шестой попытки.
Юрковский замолчал и стал, посвистывая, ходить по кают-компании; Быков напряженно думал, что могли означать странные слова «тяготение изменило время и пространство». Но едва он собрался задать вопрос, как Дауге, уже с минуту иронически поглядывавший на Юрковского, положил конец дискуссии:
– Владимир, хватит болтать! Накрывай на стол и зови Анатолия Борисовича. Пора ужинать.
После ужина за столом остались все, кроме Крутикова, ставшего на вахту. Ермаков, чуть заспанный, но, как всегда, гладко причесанный и подтянутый, сидел над маленькой чашкой тонкого фарфора и с удовольствием смаковал горячий кофе. Богдан и Юрковский, по обыкновению, пересмеивались, вспоминая какие-то смешные случаи из их студенческой жизни. Дауге серьезно и сосредоточенно составлял какой-то фантастический напиток по меньшей мере из десяти различных фруктовых соков. Мягкий матовый свет озарял каюту, все было устойчиво, уютно, спокойно, и Быков в сотый раз подумал о том, как не вяжется такая обстановка с мыслью о металлическом ящике, с бешеной скоростью поглощающем миллионы километров черной пустоты.
– О чем задумался, Алексей? – спросил Дауге.
Быков виновато улыбнулся:
– Так, понимаешь… мысли! Вот сидим, чаи распиваем… Я совсем не так себе это представлял.
– Да как ты это вообще представлять мог? – Иоганыч комически изумился. – Ах, по книжкам? По газетным очеркам?
– Хотя бы…
Юрковский напыщенно изрек:
– Героические межпланетники отважно преодолевали все трудности опасного перелета, мужественно шагая навстречу опасности…
– Да… вроде этого. И кроме того, я ожидал невесомости и всяческих новых ощущений.
– Да побойся бога…
– Нет-нет, я знаю, что в корабле, движущемся с постоянным ускорением, невесомости быть не может. Но все-таки это было разочарованием.
Богдан и Дауге расхохотались.
– Поверьте, Алексей Петрович, – серьезно сказал Юрковский, – без невесомости гораздо удобнее. Вам ведь посчастливилось. А вот, помнится, тому назад лет шесть совершали мы рейс на Луну. И с нами отправился – тоже в свой первый рейс, заметьте, – некий специалист. Только не по пустыням, а по селенографии. Много времени он писал о Луне, изучал Луну, спорил о Луне, а на Луне никогда до того не был. Боялся лететь. Но… так уж устроена наша жизнь…
– Это ты про Глузкина? – спросил Дауге.
– Про него, про Глузкина, – усмехнулся Юрковский. – Так вот, стартовали мы. Летим. Выключили реактор, освободили пассажиров из амортизационных ящиков. Все им было сверхинтересно – невесомость, понимаете ли, новые ощущения и прочее. Этот Глузкин тоже радуется, хотя и бледен немного. Часа через два подбирается он ко мне и спрашивает: «Где здесь умывальная комната, товарищ?» А я, видите ли, забыл, что он новичок. «Идите, – говорю, – по коридору, последняя дверь направо». И ничего больше не объяснил. Он, сердешный друг, и отправился.
Теперь улыбались все: Дауге, Богдан и даже Ермаков. Быков слушал насупясь.
– Ну, заперся там, как полагается, – продолжал Юрковский. – Проходит пять, десять минут, четверть часа – нет его! Потом появляется… весь мокрый с ног до головы. Ругается, водяные пузыри вокруг него целым облаком летают… Мы все кто куда прятаться. Включили на полную мощность вентиляторы, насилу очистили коридор. Ругался селенограф – спасу не было! До сих пор краснею, когда вспоминаю. А ведь там с нами были женщины. Вот что иногда невесомость учиняет, Алексей Петрович! – торжественно заключил Юрковский.
– Да, в общем, невесомость – удовольствие ниже среднего, – подтвердил Дауге, когда смех утих. – Пока научишься, как себя вести, намучаешься изрядно…
– Я помню, – сказал Богдан, – как один товарищ…
– Погодите-ка, – прервал его Ермаков.
Тонкий, едва слышный звук доносился сверху, то стихая, то усиливаясь волнообразно, словно писк комара в лагерной палатке. И Быков увидел, как медленно сошла краска с окаменевшего лица Ермакова, как внезапно до синевы побледнел Дауге, широко раскрыл глаза Спицын, а на скулах Юрковского выступили желваки. Все смотрели куда-то поверх его головы. Он обернулся. Под самым потолком, в складках стеганой кожи обивки, разгорался, пульсируя, красноватый огонек. Кто-то хрипло чертыхнулся и вскочил. С сухим стуком упал стакан, по скатерти расползлось красное пятно. И в то же мгновение оглушительный звон заполнил кают-компанию. Потолок, лица, руки, белая скатерть – все озарилось зловещим малиновым блеском.
– Излучение! – проревел над самым ухом чей-то незнакомый голос.
Быков как завороженный глядел на судорожно вспыхивающую красную лампочку-индикатор, похожую на палец, торчащий из стены. «Дзанн, дзан, дзззанн!» – надрывался сигнальный звонок. Дверь распахнулась, на пороге появился Крутиков.
– Излучение! – крикнул он.
Осунувшееся лицо его было покрыто потом. Ермаков спокойно проговорил, едва разжимая белые губы:
– Видим и слышим.
– Почему, откуда? – пробормотал Богдан.
Юрковский пожал плечами:
– Праздный вопрос.
– Не праздный, не праздный! – словно задыхаясь, торопливо сказал Дауге. – Может быть, еще можно закрыться…
– Спецкостюмы?
– А хотя бы и спецкостюмы!
– Ерунда, – убежденно сказал Богдан. – Ведь пробило оболочку и защитный слой…
«Дзанн, дзззанн, дззан…»
– От этого не закроешься, – прошептал Крутиков.
Дауге криво улыбнулся.
– Так, – сказал он. – Что ж, будем ждать.
Крутиков с какой-то чопорной торжественностью поднял упавший стакан и уселся между Ермаковым и Быковым.