Страница 16 из 17
«Безмолвствуйте же, безмолвствуйте; умолкните перед лежащим здесь и увидите великое таинство в страшный этот час. Умолкните, пусть с миром душа отыдет: в подвиге великом она содержится и в страхе многом молит Бога: Аллилуия».
Голос о. Константина временами вздрагивает, срывается. Его волнение передается окружающим, но ни шороха, ни рыдания. Все замерли, слушают.
Певчие начинают «самогласны» Иоанна Дамаскина, за истовое исполнение которых всегда так боролся о. Сергий.
«Кая житейская сладость пребывает печали непричастна? Кая ли слава стоит на земли непреложна?..»
«Се лежу, возлюбленнии мои братие, посреде всех молчалив и безгласен. Уста упразднились, язык умолк, руки связались и ноги сплетены… очи угасли и не видят рыдающих… Истинная же любовь никогда не умерщвляется. Темже молю всех знаемых… поминайте меня пред Господом, чтобы в день судный получил милость Его на судищи оном страшном».
Служба близится к концу. Запели «Приидите, последнее целование дадим, братие, умершему, благо даряще Бога…» Духовенство, дети покойного, за ними и все остальные идут прикладываться к лежащему на аналое кресту – прощаться.
Ах, как трудно в это время благодарить Бога, но как это необходимо! Недаром Апостол настойчиво призывает: «Всегда радуйтесь, за все благодарите!» Да, в этот момент и сама переживающая скорбь душа, несмотря на боль, рвется унестись вверх, туда, куда стремится душа покойного. Рвется благодарить Бога за то, что закончился тяжелый жизненный подвиг дорогого усопшего (отмучился, как говорят в народе), что еще один страдалец за правду завершил назначенный ему путь.
А что родным больно, что и ему это трудно досталось, так какая же победа дается легко? Если для получения венца тленного (1 Фес. 5, 16–18; 1 Кор. 9, 25) люди переносят всевозможные труды и опасности и радуются, достигнув цели, то какие страдания не поблекнут в сиянии венца нетленного?
«Потерпеть за правду – это великая честь, и не все ее удостаиваются» (Прот. П. Гнедич).
Не только за это нужно благодарить Бога, даже не только за то, до чего люди обыкновенно додумываются лишь спустя» долгое время. Когда налетят еще новые бури, возникнут новые внешние и моральные трудности, тогда вспоминают, – слава Богу, что этого ему не пришлось испытать.
Не только это. Почти всегда, а особенно в моменты жгу! чего горя, мы забываем, что должны благодарить Бога еще за одно великое благодеяние. За то, что постигшее нас несчастье – любое, а не только смерть дорогого человека – обрушилось на нас лишь теперь. А в прошлом было столько случаев, когда все это могло произойти – гораздо раньше, да еще и в более жесткой форме. Но произошло не тогда, а теперь, и на нашу долю досталось еще столько-то дней, месяцев, а то и лет, может быть, и нелегкого, но большого счастья.
Те, кто указывают нам на необходимость всегда благодарить, знают, что делают. Пусть же еще и еще звучат в надгробном рыдании торжествующие слова – «аллилуия» – «хвали-» те Бога!»; Слава Богу за все!
Маленькая комнатка, где о. Сергий никогда не жил, полна воспоминаниями о нем.
Не то смягчало, не то усиливало горе детей то, что отец умер вдали от них. Хотелось бы видеть его последние минуты, облегчить их хотя своим присутствием, принять его последний вздох; трудно было дышать при мысли, что он умирал один, никем не поддержанный, напрасно призывая своих любимых детей. Но зато не было реального представления мертвого тела, зарытой могилы. Казалось, что он просто уехал» куда-то далеко-далеко, что вся эта скорбь происходит лишь оттого, что они не могут с ним увидеться.
Шли годы, а ощущение, что он не умер, все оставалось. Сколько раз то один, то другой из детей видел его во сне. Содержание снов было самое разнообразное, но начинались они всегда одинаково: «До сих пор мне только снилось, что папа жив, а вот теперь не во сне, а наяву он пришел, живой».
После отпевания осталась еще тяжелая обязанность – сообщить Мише. Они-то здесь все-таки втроем, и кругом люди им сочувствуют, стараются как-то рассеять их скорбь, а он – один.
Миши в то время уже не было в Острой Луке. Он проработал там до осени, а осенью отправился в Чапаевск и устроился землекопом на заводской стройке – самая тяжелая и низкооплачиваемая работа, другой для него не было. Но и там ему не пришлось долго работать: подошло время идти на военную службу. Как лишенца, его взяли не в армию, а в так называемое тыловое ополчение – на работы где-то около Гомеля.
Долго думали, как написать, чтобы хоть немного подготовить Мишу к тяжелому известию. Не было смысла начинать с наводящих слов, годных только тогда, когда известие передается лично. Почувствовав недоброе, он все равно не станет читать по порядку, а сразу найдет основное. Так лучше с основного и начать, а уж потом написать что-нибудь утешительное. А как же подготовка? Решили сделать то, о чем читали только в книгах, и что раньше считали для себя таким же неуместным, как скажем, креп на шляпе, – сделать траурную кайму на конверте. Не широкую, чуть пошире тех, что иногда делались, как отделка, чтобы не очень бросалось в глаза, а все-таки настораживало.
Почему-то написать это письмо вызвалась Наташа, а Соня и о. Константин не возразили. Наташа уселась на крылечке с бумагой и карандашом и задумалась», а Валя тут как тут, пристроилась около нее.
– Ты чего делаешь? О чем думаешь?
– Да вот думаю, как письмо Мише написать, как сообщить, что у нас плохое есть.
– А что у нас плохое?
– Как что? Вот о. Сергий умер.
– Его Боженька к Себе взял. А разве у Боженьки плохо?
Вот тут и потолкуй о ней! Ведь права!
Миша потом рассказывал, что получив письмо, ушел в лес и там наедине переживал свое горе.
Известие о смерти о. Сергия с диагнозом «плевропневмония» было получено от администрации Челябинской тюрьмы по старому адресу – тому, откуда он был взят. Его-то в тот памятный день и принесла старая хозяйка Марина Михайлов на в собор о. Константину.
Интересна одна подробность. Уходя утром в храм, о. Константин в первый раз за все время служения забыл дома свой священнический крест. Второй раз он забыл его через два с половиной года, в день, вечером которого его арестовали.
В это ли время или несколько позднее к двоюродной сестр» о. Сергия, Серафиме Серапионовне, заехала знакомая матушка. Она только что вернулась от высланного мужа и заехала по его поручению. Оказывается, этот батюшка и еще некоторые были в Челябинске одновременно с о. Сергием; он чуть ли даже не присутствовал при его смерти. Батюшка проси передать родственникам о. Сергия, что они, его товарищи, как могли, по памяти, отпели умершего. Потом собрали оставите ся после него вещи и отправили в Пугачев. Но адреса у них не было, лишних денег, конечно, тоже, поэтому отправили не почтой, а по железной дороге, малой скоростью. Об этом батюшка тоже просил известить детей о. Сергия, чтобы они могли получить посланное.
А как получить? Серафима Серапионовна сама не знала их адреса, а когда через других родственников, наконец, со общила племянникам, прошло более полугода; вещи по железнодорожным правилам, должны были уже продать как невостребованные. Конечно, это правило не всегда точно соблюдается. Если бы вещи начал искать кто-то опытный и настойчивый, можно бы потолкаться и туда, и сюда, где-нибудь, пожалуй, и выгорело бы. Но у Сони, которой пришлось взяться за это дело, не было ни опыта, ни, откровенно говоря, желания. Что там вещи, если нет того, кому они принадлежали! Жалко было не самые вещи, а то, что они пропали попусту. Гораздо лучше было бы, если бы ими воспользовался кто-то из товарищей отца, кому они в тех условиях были бы полезны.
А главное, хотелось узнать совсем не о том. Батюшка, вероятно рассказывал жене и какие-то подробности о последних днях жизни о. Сергия, но написать об этом было нельзя. Оставалась надежда когда-нибудь встретиться с теткой и расспросить у нее, что ей известно.
Встреча произошла несколько лет спустя. За это время Серафима Серапионовна сама много пережила и, если она что и знала раньше, то теперь все забыла. Забыла даже и то, что кто-то к ней приезжал.