Страница 2 из 3
Ни разу не получавший выговоров от руководства, после укуса он стал частым гостем в кабинете заведующего отделением. Неадекватное поведение Николая привело к тому, что он был принудительно отправлен в двухнедельный отпуск.
Шёл девятый день изоляции Иваськова от семьи. Жуткое, разрывающее изнутри, высасывающее, неутолимое чувство дикого голода стало постоянной проблемой отшельника. Николай ежедневно опустошал целый холодильник, но легче не становилось: жор не отступал. По началу спасали мясные и рыбные изделия, но, надо сказать, ненадолго. Бутерброда с колбасой или пары кусков жареной рыбы хватало едва ли на час. Чем больше времени проходило, тем ненасытнее становился Николай. Порой он сам себе удивлялся: куда всё это помещается, ведь ел он уже не порциями, а килограммами.
К концу третьей недели он питался исключительно мясом, все же остальные продукты для него не имели ни вкуса, ни запаха, вызывая лишь отвращение.
Естественно, домой Иваськов так и не вернулся. Ему не хотелось пугать своих близких не только приступами голода, но и выходками, которые становились всё более частыми. Порой Николаю казалось, что он себя не контролирует. Начались проблемы с памятью, мысли становились несвязными и запутанными, мучала сильнейшая, нестерпимая головная боль. Лекарства и алкоголь не помогали, с каждым днём делалось всё хуже. Благо профессия давала доступ к наркотическим препаратам, от них становилось немного легче, но отдельное мгновенье истинного блаженства без страдания сменялось новым «ударом молота по наковальне».
Про себя Николай радовался, что когда-то не зря учился в медицинском институте. Окажись сейчас он каким-нибудь инженером или финансистом, кто знает, как бы спасался от этих мук. Хотя, с другой стороны, если бы он не был врачом, то и тот припадочный не укусил бы его. Сожаления терзали всё сильнее. Злость на самого себя, на то, что не может быть с семьёй, что приходится питаться в столовых и забегаловках накрывала его с головой. Всё чаще отчаянье овладевало Николаем, но больше всего бесило, что как врач он не мог поставить себе диагноз. Симптомы подходили под абсолютно разные заболевания, анализы крови показывали наличие какого-то вируса, но самые разные препараты его не брали. Николай пробовал даже переливание крови – ничего не помогало. Постепенно в голову приходило осознание, что он, скорее всего, обречён – если не на смерть, то на беспамятство и одиночество.
Коллеги посоветовали ему обратиться в областную больницу, и он, осознавая, что сам уже использовал все возможности вылечиться, согласился. Шёл 25-й день инкубационного периода…
На улице становилось всё теплее. Солнце делалось ярче и красивее. Всё-таки весна – месяцы пробуждения всего живого, время, когда так остро хочется жить, меняться, что-то доделать, переделать, довести до ума, переосмыслить свои неудачи и начать всё с чистого листа.
Иваськов сидел на скамейке возле домика, где проживал уже не одну неделю, и бесцельно смотрел на светило. Взгляд его, то отрешённый, то безумный, скользил по голубому небу. Отрывая зубами сырое мясо несколько минут назад ещё живой и ласковой кошки, он поглощал кусок за куском и наслаждался чувством сытости, отсутствием боли, с трудом уразумевая, во что он превращается. Густая кровь капала с его рук, лица, она залила всю одежду Николая, если его ещё можно было так назвать…
Красивое тёплое солнце начало свой путь к закату, стало заметно прохладнее. Мурашки пробежали по спине Иваськова и привели его в чувство. Он резким движением отбросил обглоданный труп кошки и направился к домику.
Человечность покидала его. Он уже не бился в истерике от мысли, что смог живьём сожрать живое существо. Для него это стало обыденным делом. Странно, но ещё вчера, когда подобное случилось с ним впервые, Николай забился в угол кухни, с ужасом глядя на растерзанного доброго друга соседа, лежавшего в полуметре от него и только что дружелюбно вилявшего хвостом. Сердце билось, как сумасшедшее, глаза расширились от осмысления произошедшего. Руки, все в густой тёплой крови, судорожно тряслись. Стыд, страх, испуг, паника, раскаянье разрывали душу на мелкие части. Но не пройдёт и часа, как вновь Николай склонится над трупом пса-бедолаги, и только чавканье и рычание будут разноситься по небольшому дачному домику…
А началось всё с повышенной температуры утром 28-го дня латентного периода. Николай заподозрил, что подхватил грипп или просто переохладился. Сам себе доктор выписал жаропонижающее и молоко с мёдом на ночь – немного полегчало. Но, возможно, причиной улучшения самочувствия от абстинентного состояния стали не лекарства, а шмат сырой говядины, съеденный за один присест.
Накануне Иваськов скупил половину товара в мясной лавке и, не дожидаясь, когда кусок сварится, откусил от сырого. К его удивлению, вкус сырого мяса оказался очень приятным, а самое главное – исчезло чувство бесконечного голода. Николай встал с постели другим человеком. Головная боль утихла, озноб прошёл, температура пришла в норму. Проблема оказалась только одна – всё это было временно, все симптомы вернулись немного погодя. Вот тут-то и подвернулся под руку бедный молодой пёс, решивший поздороваться с некогда дружелюбным соседом, который время от времени подкармливал его чем-нибудь вкусненьким.
Здравый смысл терялся всё сильнее с каждым днём. Между пониманием того, что происходит, и полным забытьём прошло не более недели. Сознание путалось, отуплялось и больше походило на состояние постоянно перебравших алкоголиков.
К 30-му дню от Николая Иваськова как успешного уважаемого врача не осталось практически ничего. Его поведение сделалось ещё более нестабильным: он стал медлителен во всех делах, крайне невнимателен и рассеян, но как только дело доходило до ловли животных на пропитание, ему мог позавидовать любой хищник. Завидев или заслышав добычу, Иваськов мобилизовал все силы организма, резко кидался на жертву, вгрызался зубами, и его челюсти разжать было уже невозможно. Никогда ещё в своей жизни он не был настолько сосредоточен, быстр, внимателен, как во время этой охоты.
Николай бесцельно бродил по улицам города и, сам того не понимая, начинал заглядываться на людей. Сила воли, что ещё оставалась в нём, удерживала от необдуманного шага вкусить человеческую плоть, но это было только вопросом времени, а его-то у бывшего врача уже и не оставалось.
Жена и дети стали его первыми жертвами. Мозг Николая был болен и уже не способен оценивать обстановку и принимать взвешенные решения, сдерживать голод и поступки. Единственное, что осталось, – это условные рефлексы, выработанные годами. Идти, идти… Домой, домой…
Николай нагрянул, когда вся семья была в сборе и собиралась ужинать. На столе стояло пюре; курица, запечённая в духовке, распространяла свой аромат не только на всю квартиру, но и на весь подъезд.
Глава семейства медленно поднялся до четвёртого этажа по знакомым ступенькам, вплотную подошёл к двери и, ударив по ней кулаком, замер. Послышались детские голоса. Старший сынишка настежь распахнул дверь:
– Папка вернулся! – только и успел крикнуть он, как мощные челюсти впились в его тонкую шею.
Жена кричала, пыталась оттащить озверевшего мужа от сына, била его кулаками, но тщетно. На женщину уставились потухшие карие глаза, а через миг всё было кончено. Вся семья была истреблена и съедена. На столе в залитой кровью кухне остался нетронутый ужин.
Николай очнулся утром, его сердце чуть не остановилось. Он собственными руками убил тех, кого любил больше жизни. Как это возможно? Что с ним такое? Как собака, попробовавшая вкус крови, подлежит усыплению, так и Николай решил убить себя. На автопилоте он зачем-то переоделся в чистую одежду, поставил чайник, а потом сознание снова его оставило.
Серые облака затянули небо: вот-вот начнётся дождь. По улице плёлся уставший, заросший человек. Он смотрел себе под ноги, еле их переставляя. Николай Иваськов, доверившись инстинктам, брёл на любимую когда-то работу.