Страница 26 из 26
Но потом, как повелось, утрутся слезы, а вкупе с ними – скорбь. И снова обнажатся камни на порогах, загремит, зашумит бурный поток жизни, завертится круговорот.
Похоронный град на Руси – самый мирный град.
Одни лишь древляне, запершись в городе, сидели виноватые и тихие, таращась сквозь бойницы стен и оструг частокола. Их подмывало выйти из крепости и крикнуть: “Это мы, древляне, славянского рода люди!” И слиться с русью в тризне, однако вид за городской стеной сковывал уста, и перст не поднимался: что сотворили-то? На чью жизнь покусились? Не миновать беды!
Меж тем на самой круче единым духом был воздвигнут помост, а топоры искусные корабль заложили – летучую насаду. Добрая тысяча рук ваяла волнорез, подобный лебединой стати, крутые борта и высокую корму. Топоры стучали песнь печальную, пилы тянули колыбельную, и им подтягивали Гои, вознося славу мореходу, коему назначен срок отплыть за те моря, откуда боле не приходят.
Потом корабль пропитали огненной живицей, покрасили смолой, а сверху начертали охрой слова прощальные – гимн Пути небесному. И, наконец, выправили снасть и вздернули ветрила с ликом бога Ра. Буйный ветер в тот же час наполнил их, вдохнул тугую жизнь, и чудилось, сними подпорки и растяжки – подобно птице взлетит корабль с помоста и сядет на воду…
Да не плыть насаде сей земным путем, не познать речной волны, а суждено вкупе с мореходом предаться огню-сварожичу – оставив дымный след, уплыть на небеса.
Пока лелеяли корабль и снаряжали снасть, его гребец и кормчий бездумно почивал в сырой земле, последний раз вбирая силы для дороги дальней: Последний Путь был вечным и не имел причалов. Над ложем морехода светил огонь-сварожич на высоких столбах. Яркое пламя бездымно колыхалось над головами близких – княгини Ольги, сына Святослава да отрады Игоря – наложницы Креславы. Смерть примирила их!
Обычай древний запрещал им возбуждать иные страсти – лишь скорбь была в умах и душах жен, поскольку между ними был усопший. И если бы кто-то из жен сейчас затеял свару, ее бы подвели к могиле и принудили переступить через мертвого мужа, свершить кощунство и навеки лишить себя пути. Покуда не умчался покойный ввысь на огненных ветрилах, он будет на земле чертой – суть коном, за коим Тьма, бездна, пустота. И посему переступить за кон подобно смерти.
Жены в сей час напоминали сестер в глубокой скорби. Всякая из них, которую поял усопший, совокупившись на земном пути, обязана была предстать перед мертвым мужем и проводить его в Последний Путь. Иначе бы покойный не обрел покоя в вечности и стал бы каждый день являться, чтобы забрать с собой жену – часть своей плоти.
К могиле князя явились только две…
Вокруг могилы и жен с малолетним князем стояли плачевные сосуды, и плакальщицы-жены, словно старые лебедицы в белых одеяниях сидели тучно, распустив крылья. Долгая причеть, словно облако, клубилась над огнем-сварожичем и проливала дождь на лики жен.
И вот настал тот миг, когда средь белого дня похоронный град на время омертвел. Его насельники застыли кто где стоял: скрипучая телега, запряженная тройкой белых коней, громыхая вползла на середину стана. Кося кровавым глазом, ударили кони в землю, встали, и трубный их глас оледенил живых!
То явилась сама Княгиня Смерти со дочерьми – непорочными девами в одеждах ослепительно белых. Они в тот же час у телеги поставили свой шатер, снесли пожитки и распрягли коней. Княгиня Смерти – старуха с непокрытой головой – обрядилась в черемный саван, рдеющий как угли, перепоясалась ремнем и с дочерьми направилась к могиле.
Гои, расступаясь, кланялись ей и отводили взоры.
Плач у могилы оборвался. Княгиня торопливо вскочила, покрыла Святослава плащом – чтобы даже тень старухина не пала! Тут же подвернулся кормилец Асмуд и унес прочь княжича, спрятал в шатре и остался охранять: неразумный младенец мог ненароком убежать и явиться перед очи Княгини Смерти. А стоит ей взглянуть на дитя – и очарование смерти погасит радость жизни.
Старуха же в саване ступала властно, ибо весь похоронный стан был ее уделом, а насельники его, от князя до холопа, платили дань и были под десницей.
Круг плакальщиц расступился, и Княгиня Смерти склонилась над ложем спящего, приложилась ухом.
– Усоп, – пропела и распрямилась со скрипом. – Ну, пусть еще поспит. Рано будить, корабль не совсем снаряжен.
И взором острым уставилась на жен. Княгиня Ольга вдруг потупилась и сжалась: прелестный взор смерти был манящим, истомлял скорбящую душу. И лишь образ сына, стоящий перед глазами, пересилил очарование!
Креслава же, напротив, очами встретилась с Княгиней Смерти, встрепенулась, подалась к ней гибкой веткой.
– Кто из вас пустится в Последний Путь с мужем? – спросила старуха гласом Роженицы. – Кто наречется быть ему женою вечной?
– Я! – в тот миг откликнулась Креслава, ибо ждала сего. – Я нарекаюсь женою вечной!
– Добро, – промолвила старуха, и дочери ее в тот миг подхватили наложницу и повели к своему шатру.
Креслава радостно запела, засмеялась от счастья, словно земная невеста. Опомнилась княгиня и, не сдержавшись, вскинула очи, прошептала:
– Не смей избирать ее!.. Верни назад Креславу!
– Не я тут избираю, – вздохнула та. – Сама жена по своей воле. Я слыхала: это Креслава изрекла – “Я”! И муж услышал ее слово!
– Спроси еще раз! – взмолилась княгиня Ольга. – И пусть другая пойдет с ним в Последний Путь! Не посылай Креславу!
– Кто же она – другая? Уж не ты ли?
– Нет… Не я…
– Но вас-то всего две над усопшим. Чужую князь с собой не возьмет, исторгнет с корабля.
– Все одно, останови Креславу! – крикнула княгиня. – Се моя воля!
– Здесь воли нет твоей, – спокойно произнесла княгиня Смерти. – Здесь правлю я.
– Но я – Великая княгиня! Ужели не признала? Мы с тобой виделись, когда ты воскрешала Вещего Олега!
– Признала, – ничуть не смутясь, проронила старуха. – Столько лет минуло, а ты не постарела. Напротив, юной стала. Верно, на земле ты Великая, но – смертью правлю я, не спорь со мной. Быть тому, что сказано: Креслава с князем поплывет. Она не мыслила о жизни, она крикнула – “Я!”
Княгиня Ольга подломилась в коленях, встала перед старухой.
– Оставь Креславу на земле! Коли уйдет женой в Последний Путь, мне уж на земле не отыскать покоя! Где бы ни была, все помнить буду: наложница с ладой по небесам плывет, над головой моей!.. А он ее ласкает, тешит… Сама пошла бы с ним! И нареклась бы!.. Но у меня дитя! Кто Русью станет править, покуда не вырос сын?
– Вот и утешься рождением – не смертью, – бросила старуха. – Се рок твой материнский. А он мудрее нас.
– Нет, не смирюсь! – в гневе воскликнула княгиня. – Услышь меня, мой лада! Отторгни же Креславу!
– Молчи! – прикрикнула Княгиня Смерти. – Не поднимай до срока!.. И не кощунствуй. Не позришь сама, как переступишь через мертвого… Эй, жены певчие! Чего уста замкнули? Воспойте колыбельную. Пусть же усопший спит пока в земле сырой…
Плач безутешных голосов высоких тотчас взметнулся над спятим князем, подобно языкам огня, достал небес и погасил холодный вдовий крик.
Креславу тем часом ввели в шатер Княгини Смерти и нарядили, как подобает наряжать невесту к свадьбе: украсили монистами, запястьями, серьгами и кольцами – завесками, очельем из крупного жемчуга обрамили лик. Прекрасной белой павой представили народу и повели по скорбному граду под руки, как княжеских невест водили… Тая восторг и ликование, ей Гои низко кланялись, кричали вослед:
– Лебедушка наша!
– Лети в Последний Путь!
– Достойна!
Она лишь смеялась! Миг торжества, миг исполнения своего рока возвеселил ее, радость плескалась по сторонам, словно вино из рога. Долгожданный праздник явился ей единственной из всех скорбящих!
И стал наградой!
За все годы, что была наложницей, никогда она не являлась на глаза людей; терем да покои – севот удел и суть мира, в коем проводила жизнь. А ныне же красу ее позрели и вознесли! Экое чудо прятал покойный князь!
Конец ознакомительного фрагмента. Полная версия книги есть на сайте ЛитРес.