Страница 2 из 71
Кондоиди с принесенной охапкой новостей ознакомился, что-то отложил. Из карманов штанов достал разномастные листки бумаги, на которых записаны были объявления, с полки снял старую поваренную книгу, открыл ее на случайной странице.
Из этого всего принялся стряпать газету — стал за кассы, набирая очередной выпуск «Листка». Шрифта было мало, да и тот за долгие годы использования изрядно потерся. Набор газеты представлял некое искусство, которое дядя Костя никому не доверял, хотя Аркадий и был уверен, что он управиться.
Когда, наконец, грек набрал гранки, Аркадий встал за печатный станок с приводом мощностью в одну человеческую силу. За его работой недолго следил Кондоиди, но скоро удалился, сославшись на неотложные дела. Дела эти, как знал его помощник, находились в трактире все на той же Греческой.
Прогрохотал скорый летний дождь, но вместо прохлады принес влажную духоту. Отпечатав половину экземпляров, Аркадий выглянул в окно. Время шло к вечеру. Немного подумав, юноша пожал плечами и отправился на море.
Город стоял в глубине залива, на холме между берегом моря и изгибом реки. В реку по сотням сточных канав сбегали городские нечистоты. Песчаная стрелка у устья реки была усыпана мусором, который оставляли здесь обедающие битюжники и рыбаки. И лишь налетевший шторм устраивал порой здесь уборку.
Оттого Аркадий отправился по пляжу вслед за уходящим солнцем. То и дело ему попадались совершающие вечерний моцион горожане, шумные детские компании. Дальше начиналась Слободка — место невероятно шумное, и грязное, куда даже полиция старалась по темноте не заходить. И к тому времени, как удалось найти спокойное место, юноша уже изрядно вышел за город.
Осмотрелся: вокруг не было ни души. Лишь в верстах трех от берега стояли фрегаты. Английская эскадра к вечеру вернулась и стала на якорь вне досягаемости береговых орудий. Но капитаны рыбацких баркасов и фелюг, было, собравшиеся выскользнуть в море под покровом сумерек снова спрятались в устье реки.
Раздевшись донага, Аркадий спрятал свою одежду в камнях, и подошел к полосе прибоя. Море было ласковое и спокойное. Волны набегали на берег, и шипели словно сельтерская вода, уходя в песок. Воздух понемногу густел, наполняясь туманом. И, хотя еще ярко светило солнце, горизонт был виден не четкой линией, а размытой полосой.
Аркадий потрогал море ногой, счел воду теплой, и, разбежавшись, нырнул. Отплыв саженей десять от берега, повернулся на спину. Над узкой полоской пляжа возвышались заросшие акациями склоны. Они уж отцвели, и в полумраке тени, отбрасываемой обрывами, казались более темными, сумрачными, нежели были на самом деле.
Снова перевернувшись, Аркадий поплыл по-лягушачьи прочь от берега. Корабли были все еще ярко освещены, и из-за марева казалось, словно висят над водой.
Вдруг на одном из фрегатов Аркадий заметил ряд вспышек, а после короткой паузы — еще одну. Кто-то гелиографом, или попросту зеркалом слал солнечные зайчики в сторону берега.
Было ясно: гелиографируют не Аркадию. В темной полосе прибоя юношу едва ли можно было разглядеть. Аркадий развернулся в воде, взглянул на кручу, и почти на ее вершине, освещенной солнцем, увидел движение, краткий блеск.
За четверть минуты Аркадий выбрался на берег, выхватил из кармана лежащих под камнем штанов неизменную записную, и как был голышом, принялся записывать сигналы, которыми обменивался лазутчик с эскадрой. Скоро на лице юноши появилось разочарование: таинственное общение велось шифром: в записную книжку ровными рядами ложились на первый взгляд совершенно бессмысленные строки записанных попарно букв. Все больше гелиографировали с берега, а с корабля отвечали короткими фразами по два знака.
С кручи слали:
— КІ БГ ГѢ ДЩ ХВ ЖД ОЩ ГО ЖЗ ЕО МЬѢО ХЛѢБ ИБ РЖ ЫШ БѢ ВГ ЩР ДЪ РЪ ИЭ ЦЕ БЖ ИК МГ МГ ЪО ОГѢЛѢЧ ЗМ ЬЖѢБѢР ЪО ЗЯ МЬѢГ БЧ ЯБ ПА ШК ГѢ ОЮ УЧ ИД ІѢ ЧЛ МЫ МБ ІР РЪ ОГ БЖѢЛ
— ѢГ ЧШ НѢ БД БЕ БЧ ОД ТХ,
— отвечали с корабля после краткой паузы.
Теперь задумались на берегу.
— ЛѢ ФЫ ЫМ КЮ ЕѢ ЧВ ЪР ЕЗ ЖО ТХ
— ЕО БН АЛ ДН ПД ФТ ЕБ МЦ ВГ РГ МЬ
Кажется, от этой тарабарщины не было никакого проку. Однако рука продолжала записывать знаки:
— МГ ДЕ ВГ ВѢ ТР ЕВ ФЫ,
— слали с берега.
— РП БѢ ІЖ ЧД ЧТѢБ ЕГ ВЕ ХВ ФЫ ЪЖ ОЪѢБ,
— отвечали лазутчику англичане.
И лишь затем в голове мелькнуло: там, на вершине кручи лазутчик. Он наверное, опасен. Но если его хотя бы зарисовать — то это будет настоящей сенсацией! Губернские, а то и столичные газеты выйдут с его заметкой!
Натянув штаны, и бросив рубаху через плечо, Аркадий заспешил по склону. Ветки и огрубевшая летняя трава кололи ноги, земля норовила осыпаться. Юноша повторял себе, что надобно подобраться к шпиону тихо, незаметно, не спугнуть того. Он взял чуть в сторону, рассуждая, что после подъема начинается приазовская степь, и всякий желающий выбраться от края обрыва к Бердянскому шляху будет виден версты за две.
Но когда юноша все же поднялся, площадка с которой слали сообщения, та оказалась пуста. Лазутчика не то что-то спугнуло, не то он закончил свое дело.
Аркадий осмотрелся: степь и шлях были пустынны.
Темнело. На Левом Береге загорался маяк. Порывом ветра донесло, как на кораблях заскрипели механизмы, поднимая из воды тяжелые якоря. Дующий с траверза бриз не был помехой для пароходофрегатов. Где-то в них задышали паровые машины, зашлепали по воде плицы и корабли пришли в движение. Иногда из дымовых труб вылетали искорки, и казалось будто там, в море кто-то пускал фейерверки.
Ну и напоследок над морской гладью раздался гудок. Корабли прощались только с кем? С городом, со шпионом, с упустившим его Аркадием?
Кто знает…
Когда предместья были уже видны, за спиной Аркадия затопали копыта. То вороной жеребец влек за собой бричку протоирея.
— Садись, сын мой, подвезем.
Юноше пришлось сесть на скамейку рядом с кучером: место, рядом с митрополитом было занято господином Ладимировским и его неуклюжим этюдником.
— Что же вы на ночь глядя за городом делали?… — спросил журналист у художника как бы между прочим.
— Выбрался рисовать подсолнухи, да увлекся. Если бы Его Высокопреподобие не подобрал — шел бы по темени.
Отец Афанасий милостиво кивнул: истинно так.
Долгого разговора не вышло — жеребец уже влек бричку по единственной городской мостовой. Аркадий сошел на ходу, заспешил к дому полицмейстера, но еще за улицу услышал пьяное пение…
Уже в совершенной ночи Аркадий добрался в типографию, открыл дверь, зажег, заправленную прогорклым рыбьим жиром лампу. Дрожащее пламя отражалось на печатной машине, в металле типографского набора и казалось, будто они сейчас подмигивают Аркадию — своему единственному повелителю. Господину не на час, но на ночь…
…К полуночи выпуск листка был допечатан.
Нервное чаепитие
Гас маяк…
Город пробуждался рано почти по-деревенски после третьего крика петухов, которые, к слову имелись чуть не в каждом дворе. Первыми просыпались дворники, и принимались мести брусчатку Екатерининской улицы. Шелест метел кого-то убаюкивал, а кого напротив, будил. Просыпались хозяйки, шли на рынок, что был между Благовещенским собором и хлебной биржей. Вчера из-за бомбардировки многие рыбаки в море не выходили, и цены на свежую рыбу, даже речную взметнулись вверх, а за ними — на все остальное. На базаре здешние пиндосы торговались до одури, до крика и угроз убийства. В ярости продавцы теряли свою обычную смуглость превращаясь в темно-пунцовых.
Играли побудку на батарее. Просыпались дети. Наскоро поужинав, они бежали к морю, но расходились разочарованными: английских кораблей сегодня не было.
В садах и огородах, пока не установилась жара, завозились хозяева.
По пыльным дорогам к Бирже загрохотали телеги с налитым южным зерном.