Страница 71 из 71
Двор Рязаниных напоминал крепость, приготовившеюся к длительной осаде. Ворота, выходящие на Торговую были закрыты на тяжелый засов, для верности взятый на злой амбарный замок. Сам дом стоял с запертыми главным входом, с окнами, закрытыми тяжелыми ставнями.
Привычно Аркадий попытался войти через калиточку в подворотне. Но и она была заперта. Пришлось проделать номер, который когда-то многократно проделывали с Ники, Царство…
«Ники и Царство Небесное?… — подумал Аркадий, перелезая через забор. — Да как бы не так! В аду для него найдется местечко потеплее рядом с иудиным племенем.»
Пройдя через сад, Аркадий постучал в запертую же дверь черного входа. На мгновение дернулась шторка, в окошке, покрытом пылью и паутиной показалось лицо кухарки. Юноша стоял, ожидая приглашения войти в дом, про себя проговаривая подготовленную речь. Он хотел сказать, что все семейство не может и не должно отвечать за паршивую овцу, что его отношение к Рязаниным останется тем же, и весь город должен поступить также…
Ах, то была хорошая речь, на которую Аркадий намеревался употребить все свое красноречие.
Однако ничего не понадобилось.
Вышла Дашенька.
Была она в простой юбке, плотной блузе. Волосы скрывал черный траурный платок. Дашенька шла, скрестив руки на животе, словно обняв сама себя. Из-за того, что руки подпирали грудь, та и без того немаленькая, казалась просто огромной. Сердце Аркадия словно обо что-то укололось: все же насколько изящней, красивей была Конкордия даже в своем трауре.
— Аркадий… Что вы хотели?… — спросила Дарья.
— Я хотел бы объясниться… — речь подготовленная и десятки раз проговоренная про себя вылетела из головы. — Вы не… Я не виноват… Мы могли бы…
— Ах… К чему теперь объяснения. Уместно ли вам далее бывать у нас? Вы все-таки убили моего брата.
— Но он же был английским лазутчиком!
— Ах, это уже тонкости!
После повернулась и ушла в дом. Кто-то невидимый, но ждущий ее, тут же закрыл дверь, лязгнул засов.
Назад из сада пришлось выбираться снова через забор. В голове творился ералаш, и ноги понесли Аркадия вниз по Торговой. Почему? Да потому, что спускаться всегда легче, чем подниматься. И так, сам того не зная, Аркадий, миновал распутье, на которых обычно меняется жизнь.
А день для перемен был самый надлежащий: жара спала, и было просто очень тепло. С базара уже расходились покупатели и даже некоторые продавцы, но солнце еще карабкалось к зениту, обозначая то, что летний день еще не кончен, да и не начат по большому счету.
На площади около почтамта стоял дилижанс. В былые времена это было бы событие, соизмеримое с установкой первого в уезде почтового ящика. Но город, пересыщенный событиями, взирал на новинку с доброжелательным интересом.
Еще весной Кавказско-Малороссийское акционерное общество организовало первую в этих краях пассажирскую скорую линию. В отличие от почтовых карет, дилижансы в иной день проезжали по двести верст.
Скорые кареты отправлялись раз в неделю из Тифлиса и следовали через Таганрог и Екатеринослав в Киев. В Гайтаново ранее они не заезжали, выбирая дорогу прямую. Но в тот день кучер не то перепутал развилку, не то кто-то подкупил его изменить путь следования.
Как бы то ни было, изящная карета, была здесь. Кучер давал воды коням, а пассажиры, устав от тряски, разминали ноги, прогуливаясь по площади. Они не отходили далеко от кареты, но к ним уже спешили продавцы горячей сдобы, кою заезжие покупали весьма охотно.
И неспроста. Ведь купить в новом городе хоть сайку — это все равно, что преломить хлеб, приобщиться к тайнам, породниться. И terra хоть на толику перестает быть incognito. О граде, в котором довелось вкушать хлеб, бывалый путешественник никогда не скажет: «Проезжал». Он скажет: «Был».
Стоянка, меж тем, подходила к концу. Кучер сзывал к отъезду пассажиров, а также приглашал к поездке новых — места в карете имелись. Но, хотя некоторые и ожидали попутной кареты в Екатеринослав, садиться в дилижанс они не торопились — цены на поездку в скорой карете определенно кусались.
Как раз свое место занимала невысокая светловолосая девушка со вздернутым носиком, аккуратным личиком под длинными светлыми волосами. Она совсем не походила на Конкордию или Дашеньку, но что-то внутри Аркадия надломилось, сердце сделало вместо одного удара два.
Девушку сопровождала скучнейшая матрона, одетая в черное словно монахиня. Матрона торопила незнакомку, что-то бормотала ей на ухо с видом недовольным, словно именно эта девушка была виновна в задержке.
Однако чудесная незнакомка, похоже, не торопилась вернуться в опостылевшую карету.
Она уже ступила на подножку дилижанса, при этом юбки натянулись, приподнялись, обнажая изящную ножку, обутую в крохотный башмачок. При этом юная путешественница с улыбкой осмотрела видимую часть города. И Аркадию показалось, словно взгляд задержался на нем, а улыбка девушки в этот миг еще более потеплела.
Затем исчезла, зашла в карету, как заходит солнце за далекий берег.
Эта улыбка и эта ножка окончательно решила судьбу Аркадия. В кармане лежал снаряженный пистолет, два кредитных билета на десять рублей каждый. Жизнь казалась легкой и простой.
Подумалось: а, действительно, не съездить в Екатеринослав, провести несколько часов в обществе очаровательной девушки… Что делать ему в Екатеринославе? Да мало ли? Можно зайти в тамошнюю газету, благо визитка их имеется. Познакомиться с другими журналистами, погулять по городу, посмотреть на Днепр. Ведь, казалось бы — рядом, а все как-то взглянуть не получалось.
Кто знает, что там впереди — может статься, остаток жизни придется провести в городишке, на обозначение которого картографы жалеют чернил.
Кучер дилижанса был неместным, о событиях в городе не ведающий: он легко и с почтением разменял кредитный билет, оставив себе положенную таксу за проезд.
Аркадий занял место в карете. Та была полупуста, и получилось сесть как раз напротив девушки. Матрона оделила Аркадия всеиспепеляющим взглядом, но тот его выдержал — и страшней бывало.
Карета тронулась, образовавшаяся, было, духота отступила.
Дилижанс поднялся по Большой Садовой. Справа мелькнул съезд на Малую Садовую, после слева — широкая Екатерининская. Мелькнули последние дома города, а затем началась степь — от края до края. Где-то в ней было спрятано пять тысяч звонкой, серебряной монетой.
Дорога шла прямо. Никакого выбора уже не оставалось.