Страница 3 из 10
Как, в свое время, Петр первый насильно втискивал Россию в европейский образ жизни, насаждал промышленность и искусства посредством самодержавного государства, так и Ленин собирался прививать социализм России с помощью РСДРП – организации профессиональных революционеров – основы будущего социалистического государства. И если Петр начал с заимствования производительных сил, то большевизм начал с заимствования теории общественных отношений, еще даже не существовавших; и если препятствием на пути петровской технической революции стал помещичий строй, то преградой для марксизма в России должна была стать хозяйственная отсталость. Отсталость, диктующая ограниченность социализма в социал-демократии, ограниченность рабочего верой в социал-демократию, в марксизм, диктующая бешеную гонку за передовой техникой, за накоплением, развитием производства, чтобы преодолеть эту ограниченность.
Насколько справился большевизм с этой задачей, что в конечном счете вышло, нам еще предстоит выяснить. Трудно только осудить за желание изменить мир к лучшему.
Реалистичное восприятие возможностей воинствующего марксизма, объективной ситуации в стране – от ее оценки до практических мер по организации рабочего движения – отстаивал Ленин в своей теории, как бы неубедительна она не была, как бы далеко она не уходила от действительного марксизма, какие бы причудливые формы его восприятие действительности не приобретало в его голове.
Теория Ленина – это теория выдающегося политика. Присмотримся к ней.
“Человек читает книгу,
но понимает собственно то,
что у него в голове”.
(Герцен)
По Ленину история русской социал-демократии явственно распадается на три периода.
“Первый, приблизительно в 1884 – 1994 годах. Это был период возникновения и упрочения теории и программы социал-демократии. …Социал-демократия существовала без рабочего движения.
Второй период обнимает три-четыре года, 1894-1898 гг., …социал-демократы шли в рабочее движение, не забывая теории марксизма, озарившей их ярким светом, ни о задаче свержения самодержавия.
Третий период (1898 – ?) Это период разброда, распадения, шатания”.15
Итак, по мнению Ленина, марксизм взят в Россию со стороны и существовал еще без, независимо от нарождавшегося рабочего движения. Осталась также, в наследство от народовольцев, задача убрать монархию.
Союз русского общества с марксизмом тоже имел свой медовый месяц. “Это было вообще чрезвычайно оригинальное явление. В стране самодержавной, с полным порабощением печати, в эпоху отчаянной политической реакции… внезапно пробивает себе дорогу в подцензурную литературу теория революционного марксизма”.16
Россия настолько, оказывается, была незнакома с пролетарским движением, “что правительство привыкло считать опасною только теорию революционного народовольчества, радуясь всякой направленной против нее критике”. 17
Шло “повальное увлечение теорией марксизма русской образованной молодежи в первой половине девяностых годов… Такой же повальный характер приняли около того же времени рабочие стачки после знаменитой петербургской промышленной войны 1896 года. Их распространение по России явно свидетельствовало о глубине вновь поднимающегося народного движения, и, если говорить о “стихийном элементе”, то, конечно, именно это стачечное движение придется признать прежде всего стихийным… Стачки девяностых годов, несмотря на громадный прогресс по сравнению с бунтами,.. были борьбой тред-юнионистской, но еще не социал-демократической,.. у рабочих не было… сознания социал-демократического”.18
По Ленину, “рабочая Россия только просыпается, только осматривается кругом и инстинктивно хватается за первые попавшиеся средства борьбы”.19 И дело социал-демократов, надо понимать, заключается в том, чтобы Россия схватила наиболее действенное из всех, миновав лестницу эволюции, пройденную пролетариями в Европе.
“Часто говорят: рабочий класс стихийно влечется к социализму. Это совершенно правильно в том смысле, что социалистическая теория всех глубже и всех вернее определяет причины бедствий рабочего класса, а потому рабочие усваивают ее так легко, если только эта теория сама не пасует перед стихийностью, если она подчиняет себе стихийность”.20
“Стихийность массы требует от нас социал-демократов массы сознательности… Чем больше стихийный подъем масс, чем шире становится движение, тем еще несравненно быстрее возрастает требование на массу сознательности и в практической, и в политической, и в организационной работе социал-демократии”.21
“Именно потому, что “толпа не наша”, именно потому, что “толпа может смять и оттереть постоянное войско”, нам обязательно необходимо поспевать за стихийным подъемом со своей работой внесения чрезвычайно систематической организации в постоянное войско, то есть работой, сближающей и сливающей воедино стихийно-разрушительную силу толпы и сознательно разрушительную силу организации революционеров”.22
“В чем же состоит роль социал-демократии, как не в том, чтобы быть “духом”, не только витающим над стихийным движением, но и поднимающим это последнее до своей программы”23, духом, поворачивающим русских рабочих “на социал-демократический путь”.
Точно так. Как в иные времена, буржуа “толкал рабочих” к революции буржуазной, нашедший себя в марксизме русский интеллигент толкает их теперь к революции социальной. Его диктатура над пролетариатом необходима и должна иметь место в России в той же мере, в какой диктатура буржуазии имела место в истории Франции конца восемнадцатого, начала девятнадцатого столетий.
В событиях 1905 года влияние РСДРП было еще мизерно. ”До 9 января 1905 года революционная партия в России состояла из небольшой кучки людей… Несколько сотен революционных организаторов, несколько тысяч членов местных организаций, полдюжины выходящих не чаще раза в месяц революционных листков – таковы были революционные партии в России и в первую очередь революционная социал-демократия…
Однако в течение нескольких месяцев картина совершенно изменилась. Сотни революционных социал-демократов “внезапно” выросли в тысячи, тысячи стали вождями от двух до трех миллионов пролетариев. Пролетарская борьба вызвало большое брожение, частью и революционное движение в глубинах пятидесяти-ста миллионной крестьянской массы, крестьянское движение нашло отзвук в армии и повело к солдатским восстаниям”.24
Но та же “внезапность” не могла не привести к тому, что революционное движение было разрозненно, что размах крестьянских восстаний произошел уже после пика стачечного движения, а влияния социал-демократических организаций в армии практически не было вовсе. Что в декабрьском вооруженном восстании в Москве участвовало “не больше восьми тысяч организованных и вооруженных рабочих”, тогда как бастовало в России “ 370 тысяч чисто политических стачечников в течение одного месяца”.25
Собственный опыт периода первой русской революции и последовавшей реакции видимо вызвал ту сугубую осторожность, с которой Ленин писал в январе 1917 года: “Мы, старики, может быть не доживем до решающих битв этой грядущей революции. Но, думается, молодежь…будет иметь счастье не только бороться, но и победить в грядущей пролетарской революции”.26
Ленин по-прежнему нисколько не сомневается в правильности своего политического инстинкта, делая теперь поправку на непредсказуемость хода событий, возникновения условий, когда русский пролетариат и русское общество будут вынуждены искать спасения в марксизме, в радикальной социальной революции. Политическим инстинктом он продолжает руководствоваться в своей практической работе, в своей теории, совершив в ней ряд – как выразился Плеханов – “метафизических подвигов”.