Страница 2 из 10
Когда частное привязывают к общему, а общее выводят из частного вне зависимости от того, что выходит – живое явление или логический уродец, – получается либо исторический нонсенс, как у Плеханова, забывшего о своем собственном существовании, либо “чистый как слеза” идеализм Ленина, “когда масса есть неодухотворенный сырой материал, над которым производит свои операции отмеченная печатью духа святого интеллигенция”.9
Скептическое отношение Плеханова к теоретическим способностям конечно можно понять. “Он представляется мне…более инстинктивным, чем сознательным марксистом; но я верил в благодетельную силу его “ортодоксального” инстинкта и надеялся, что он лучше усвоит, если не метод, то вывод марксизма…”10
Думается, Ленину в свою очередь трудно было обольщаться политическими способностями Плеханова, ибо, судя по всему, политический инстинкт делал Ленина на практике куда большим диалектиком, хотя при этом весьма страдала от неосторожного обращения теория марксизма.
Действительно, в условиях слаборазвитой экономики самосознание русских рабочих далеко отстало от уровня западноевропейских пролетариев, частью которых в идейном и практическом отношениях была в общем-то русская социал-демократическая интеллигенция; верноподданность же русского буржуа по той же причине исключала его всякую сколь-нибудь серьезную революционность и требовала гегемонии пролетариата в буржуазной революции. Рассуждения Ленина о предназначении интеллигенции и пролетариата можно понять с точки зрения наличной ситуации: то, что не могло стать общим законом, может быть его специфическим выражением для данного места и в данный момент времени, когда один и тот же закон, всякий раз по новому, находит себя в новых обстоятельствах.
Плеханов, видя идеализм теоретических построений Ленина и не замечая политический реализм его действий, оказался рабом ограниченного знания и Ленин, с его теоретической дешевкой и здоровым политическим чутьем, оказался большим материалистом, чем человек “верно использовавший метод марксизма”. Можно сказать, что Ленин, хотя и думал о себе как о российском интеллигенте социал-демократе, на деле всем своим существом принадлежал “стихийному росту русского рабочего движения”, а Плеханов, хотя и отождествлял себя с русским пролетариатом, был, тем не менее, в силу своей приверженности к отвлеченному знанию стопроцентным интеллигентом скорее западноевропейского толка.
Тот “чрезмерный централизм” и “избиение либералов” были неизбежны для РСДРП в условиях империи, если хотели ее свалить, и Плеханов сам – прямо или косвенно –это признавал, когда не горячился, реагируя на теоретические глупости большинства РСДРП.
“До сих пор социализм был делом интеллигенции; рабочие проникались его идеалами лишь в качестве отдельных лиц, в лучшем случае – отдельных кружков, которые тем более отдалялись от массы, чем яснее становилось их социалистическое сознание. Но социализм, отдалившийся от массы, обречен на полное бессилие… И это бессилие отдалившегося от массы социализма составляет силу царского правительства, опиравшегося на бессознательность массы”.11
Нужно овладеть массой. Мало того, необходимость “чрезмерного централизма в отношении массы пролетариата, диктатуры над пролетариатом было предопределено как главное необходимое условие социального переворота.
Поэтому-то “у Ленина профессиональные революционеры создают союзы, по своему усмотрению распоряжающиеся судьбами всего рабочего движения”.12 Только так РСДРП, как политическая организация рабочего класса, могла противостоять существующему порядку.
Возмущение Плеханова и меньшевиков отходом от норм классического марксизма выглядит несколько дико в царстве сохи и самодержавия. “Разве в чрезмерном централизме заключается преступное покушение на жизнь РСДРП”? Не скорее – наоборот? Во всяком случае, до завоевания власти “в условиях свирепой схватки с самодержавием” централизм опасен не рабочему классу, а скорее его врагам, ибо гораздо вероятнее, что партия скорее развалится от ударов извне, чем от внутренних происков “ограниченных честолюбцев” или внутреннего вырождения. Аналогично, слабость российского верноподданного буржуа необходимо заставляла, если хотели много достичь в области буржуазных политических свобод, в осуществлении демократического переворота, оттеснить либералов более радикальны элементом – пролетариатом, точно также как на место пролетариата поставить социал-демократическую интеллигенцию.
Так неравномерность развития капитализма создала ситуацию, когда известная часть интеллигенции отсталой России, адаптируя европейский марксизм, оказалась в политике в роли пролетариата, пролетариат приобрел революционные устремления буржуазии, а русский буржуа стал поклонником конституционной монархии. Только сами монархисты (помещики) становились ничем и оттого ожесточенно противостояли всякому изменению самодержавного порядка.
Социал-демократия, нашедшая в себе самосознание развитого пролетариата, оттеснив буржуазию, превращала стихийное движение народа из буржуазного, по своим целя и задачам, в пролетарское. На прочувствовании этой объективно возможной ситуации основывал свою уверенность Ленин, до сих пор повергая в изумление своих недалеких противников и соратников своим пророческим даром.
“Неужели вы в самом деле думаете, – спрашивал некто Валентинов Ленина в марте 1904 года, – что в России в близком времени может быть социалистическая революция? Но ведь по всем правилам марксизма… можно доказать, что в России нет и долгое время не будет никаких возможностей такой революции. Социалистической революции ни вы, ни я во всяком случае не увидим.
– А вот я, позвольте вам заявить, – отвечал Ленин, – глубочайше убежден, что доживу до социалистической революции в России”. 13
Советские партисторики заявляют на этот счет и поэтому поводу, что “Ленин относился к правилам марксизма не догматически, а творчески, и потому ясно видел величайшие революционные возможности российского рабочего класса”.14
К каким же правилам марксизма творчески отнесся Ленин? Может быть к соответствию производительных сил и производственных отношений, из которого следует, что революционные возможности и самосознание пролетариата объективно зависят, основываются на экономическом базисе общества? Тогда, как же он увидел то, чего еще не существовало? И творчество его, надо полагать, по мнению товарищей из Истпарта, состояло в полном отходе от марксизма? Лишь бы досадить Валентиновым, Плехановым и прочим? Лишь бы напророчествовать, а затем осуществить свои пророчества на деле вопреки всякой реальности, как господь осуществил землю за семь дней.
Ленин видел отнюдь не величайшие возможности рабочего класса в России, так как нельзя увидеть несуществующего; он видел величайшие возможности марксизма в России в отношении рабочего класса и, конечно, крестьянства; он видел возможность соединения марксизма, как руководящей доктрины, с массовым революционным движением, все равно отдавал ли он себе в этом ясный отчет или нет.
Ленин собирался дожить до “светлых дней, социализма и мог с уверенностью об этом заявлять, потому что марксизм уже существовал, хотя бы и вне России, подъем масс против самодержавия уже имел место, и дело оставалось за организацией, за внедрением идей Маркса в массы. Большевизм насильно совал азиатское существо России в гущу европейской цивилизации, намереваясь тащить ее через толщу отсталости чуть ли не вперед всего существующего.
Было ли это идеализмом? – Несомненно. В объективном мире русского хозяйства и русского общества конца девятнадцатого, начала двадцатого веков социализм оставался несбыточной мечтой.
Но всякий идеализм материален, во всяком случае, в своих результатах, когда имеет дело с идеальными предметами, с умами пролетариев, с сознанием масс.
Поэтому на вопрос: мог ли рабочий класс помочь социал-демократии в ее переустройстве России? Можно ответить: только как активный, но еще бессознательный элемент, самостоятельную деятельность которого нельзя было рассчитывать, поскольку нельзя было рассчитывать на существование в стране развитой экономики.