Танго в шкафу

— Жуткая дыра — это место. Давай поищем что-нибудь приличнее, Малфой?

Но дни шли, а ничего в моей жизни не менялось, кроме того, что все это понемногу становилось существованием.

Потом Блейз пропал почти на месяц, и когда он появился у меня вновь, я был на грани жизни и смерти. Он дотрагивался до меня, и лицо его выражало отвращение:

— Во что ты превратился, Малфой?

— Не забывай, это ты сделал меня таким, — зло зазвучал мой собственный голос, усиленный действием смеси кокаина и героина, расплавляющим теперь вены изнутри.

— У тебя всегда был выбор.

— Уйти на улицу?

— Начать работать. Делать дела. Как я.

— Работать? Ты же сам говорил, что Малфои не созданы для работы.

— Работать на меня, Драко! Но лишний раз я убеждаюсь: как был ты идиотом, так им и остался. Я давал тебе деньги, давал порошок, но ты даже не начал барыжить, а я надеялся, черт тебя дери, что ты слезешь с меня, Малфой.

— Я не лез к тебе и на тебя.

— Ты должен был как-то платить.

— То есть…

— В любом случае, — перебивает меня Забини, — я вынужден уехать. Мои дела в Лондоне идут не так, как я рассчитывал, а посему мы с Пэнси улетаем во Францию.

— Ты бросаешь меня здесь одного?

Блейз садится в кровати и взъерошивает кучерявые волосы — это выдает в нем раздражение.

— Я могу оставить тебе тысячу или пару тысяч, но тебе это не даст ничего. Ты просрешь эти деньги, не умея зарабатывать на них, и окажешься в том же дерьме, что и сейчас. Знаешь, Малфой, когда я отселил тебя сюда, я надеялся, что хотя бы убогость этого места заставит тебя шевелиться, но нет, ты готов нырнуть на самое дно, лишь бы не оставаться верным своим идиотским убеждениям.

Он был прав.

Он во всем, мать его, оказался прав. И когда, молча, ушел, хлопнув дверью, и когда все же оставил на обеденном столе пачку мятых банкнот — вытащив из кармана все, что там было:

— Я не могу тебе помочь, Малфой, и никто не сможет. Пока ты не проснешься сам.

Безнадежность.

Теперь берег моего одиночества пах ею.

А еще немного тухлым мясом и спиртом.

Я не мог спрятаться от действительности даже в наркотическом бреду.

Да, и мне было одиноко настолько, что я надевал старую мантию и гулял по магическим кварталам, спрятав лицо в капюшоне. Пару раз я встречал знакомых и тогда, протянув руку для приветствия, я получал вежливый кивок, и все мои псевдо друзья спешили покинуть место встречи, не поинтересовавшись даже, почему я так выгляжу. Я видел в их глазах страх.

Блейз во всем оказался прав. И в том, что деньги закончатся быстро. Хотя на случай ломок у меня была справка о несуществующей болезни, и я получал дозу морфия в маггловской клинике, но мне было нечего есть, и нечем платить за квартиру.

Хозяйка грозилась выставить меня за долги и не делала это только потому, что боялась тех ребят, что заходили ко мне по вечерам.

Я нашел способ сводить концы с концами.

Сложный. Неприемлемый для старого Малфоя. Для нового это входило в привычку.

Наркота становилась все более дешевой и гадкой. У меня начали крошиться зубы и выпадать волосы. За полгода такой жизни я стал похож на старика — тощего и зловонного. Смотреть на собственное отражение в зеркале становилось противно.

Все чаще и чаще морфий, и призрачнее видения.

Те временем на город опустилась осенняя непроглядная мгла.

Сырая осень. В ее завершении небо собралось выплакать все слезы, что сдерживало месяцами. Я заблудился где-то в этих ноябрях.

Земля расправила вены деревьев точно в ожидании дозы, как и я. А ее все нет, я вижу красные капли крови, падающие на мостовую. Это не листья, а жажда. Если ее не утолить, они свернутся, почернеют, так же, как жизнь внутри меня.

…

Но грязное покрывало осени сменяет чистый, белый лист зимы. Можно писать историю заново, да сломалось перо. Растекаются кляксы.

В один из декабрьских вечеров, похожий на другие, словно брат-близнец, я возвращаюсь к себе. Я получил инъекцию в маггловской больнице, и мне, можно сказать, повезло. Удалось раздобыть мелочи на еду. И теперь я прижимал к себе бумажный пакет с сэндвичами.

Мороз крепчал и ледяными пальцами забирался под пальто. Я ускорил шаг, но все равно чувствовал, что буквально заледенел. Оставалось пройти всего пару кварталов, но на следующем перекрестке можно было сократить дорогу, пройдя массив по диагонали. Недолго думая, я свернул на внутреннюю дорожку. Тихо и совсем темно. Фонари, которые скудно освещали улицы этой части города, еще не зажглись, и я шел, не думая ни о чем, кроме того, как не растянуться на скользкой дороге.

За этим я и не заметил, как ко мне подкрались сзади. Чья-то огромная лапа легла на мой рот, и я почувствовал тычок под ребра. Задыхаясь, я выронил пакет. Громила, который поддерживал меня, что-то пробормотал.

— Ты уверен, что это не Эрни? — раздался сиплый голос.

— Торчок какой-то, — пробасил великан.

— Ну и брось его, валим отсюда.

Хватка ослабла, и пока я сползал на землю, увидел быстро удаляющиеся спины в темных куртках.

Не знаю, отчего это так, но сил вставать, а тем более идти у меня не осталось. Я лежал, понимая, что могу замерзнуть насмерть. И вдруг многолетняя усталость огромной каменной плитой придавила меня к земле так, что я понял, что давно не могу подняться. Пришел мой час — из положения на коленях — переползти себе тихо в могилу.

Я лежал и смотрел в небо, которое в ответ глазело на меня миллионом своих ясных глас. Становилось все холоднее, от дыхания перестали подниматься облачка пара, и нестерпимо захотелось спать.

Проповедь.

— Мистер, эй! Мистер, — слышался резкий женский голосок над ухом, —откройте глаза. О, Мерлин, о… что же делать?!

Я не планировал возвращаться в подлунный мир, но обращение к Мерлину посреди маггловского квартала Лондона заставило меня разодрать веки.

— Грейнджер?

— Малфой?!

Между ее лицом и моим носом меньше фута, и она наклоняется еще ближе, обжигая своим дыханием и запахом какой-то выпечки.

— Что?! О, как ты здесь оказался? Тебе плохо?

— Мне отлично, просто заебись, — отозвался я, чувствуя, как изнутри меня наполняет неожиданно-проснувшаяся злоба.

— Ступай, куда шла, оставь меня!

— Но я просто не могу поверить… ты здесь… в не магической части Лондона… у которой репутация самого криминального района. Послушай, неужели ты…

Взгляд Грейнджер оценивающе скользит по моему лицу и одежде, и здесь надо вспомнить, что она совершенно не глупа и тут же понимает что к чему. За несколько мгновений ее лицо меняет целую палитру чувств. Но совладав со всеми ними, в ней остается лишь хорошо мной изученный за годы совместного обучения образ отличницы, везде и во всем пытающейся поступить по совести.

— Давай я помогу тебе встать, Малфой. Тебе, наверняка нужен врач. Я могу вызвать скорую помощь.

И эта формальная вежливость буквально выводит меня из себя. Если бы у меня оставались хоть какие-то силы, я бы врезал ей хорошенько, но вслух лишь вырывается:

— Что, Грейнджер, каково видеть своего поверженного врага? Мне-то этого никогда не узнать, Золотое Трио всегда на высоте.

— Я никогда не считала тебя своим врагом.

— Какая жалость, а я считал.

Пущенная мною шпилька возымела должный эффект — глаза Грейнджер становятся щелками, и она шипит в ответ:

— С каких это пор Малфои предпочитают маггловские зелья?

— С тех самых, как грязнокровки стали править миром.

Она дышит часто и поверхностно и, кажется, готова плюнуть мне в лицо, а мне безразлично, ибо старая, почти забытая злость горячей волной вернула в тело жизнь и способность ненавидеть ее до последнего вздоха. Но Грейнджер вдруг делает вещь, мною никак не предполагаемую. Встав на колени рядом, она ловко просовывает руку мне под спину и изо всех сил тянет, пытаясь усадить. Этот жест обескураживает настолько, что я хватаюсь за ее плечи, чтобы обрести опору и встать. Через несколько минут и дюжины неловких попыток, получив пару синяков от ее рук и локтей, я все же оказываюсь в вертикальном положении.