Страница 3 из 11
— Я начну, — сказал Джонатон, — и вы будьте любезны извинить несовершенство моих высказываний. Мое знание вашего языка ограничено. Я полагаю, у вас имеется особый предметный лексикон.
— Техническая терминология. Да.
— Наше светило — брат вашего, — молвил чужак, — или скорей сестра? В периоды наиболее интенсивной коммуникации его мудрость — ее? — безошибочна. Временами, в отличие от вашей звезды, он приходит в ярость, но такие периоды кратки. Они длятся не более нескольких мимолетных мгновений. Дважды его охватывал такой гнев, что существование всей нашей цивилизации находилось под угрозой, однако ни в одном из этих случаев не счел он нужным исполнить свою угрозу. Я бы сказал, что он скорей отходчив, а не крут, вежлив, а не груб. Я полагаю, что его любовь к нашей расе неподдельна и глубока. Среди звезд вселенной место его не столь значительно, однако это наше родное светило, и мы обязаны почитать его. Как мы, разумеется, и поступаем.
— Пожалуйста, продолжайте, — попросил Рейнольдс.
Джонатон продолжал. Рейнольдс слушал. Чужак перешел к своим личным взаимоотношениям со светилом, к тому, как помогала ему звезда в печальные моменты. Однажды звезда посоветовала ему достойного партнера в браке; выбор этот оказался не просто отличным, а божественно идеальным. Джонатон говорил о своей звезде с благоговением, какого можно было ожидать от речей глубокого верующего иудейского священника о ветхозаветном Боге. Рейнольдс впервые пожалел, что ему приказали избавиться от регистратора. Келли ведь ни единому слову не поверит. Рейнольдс следил за тем, не моргнет ли чужак: не моргнул, ни на миг, даже мимолетно.
Наконец инопланетянин замолчал.
— Но это лишь начало, — добавил он. — Мы можем рассказать вам так много, так много, о Брэдли Рейнольдс. Как только я лучше овладею вашей технической терминологией. Общение разделенных видов, великие барьеры языка...
— Я понимаю, — сказал Рейнольдс.
— Мы так и рассчитывали. Но теперь ваш черед. Расскажите мне о вашем светиле.
— Мы зовем его Солнцем, — сказал Рейнольдс. Он чувствовал себя изрядным дураком — ну а что еще он мог рассказать? Как мог он объяснить Джонатону, что желательной чужаку информацией не владеет? Он знал только факты о Солнце. Он знал про солнечные пятна, солнечный ветер, фотосферу. И больше ничего. Добрый ли нрав у Солнца? Свойственны ли ему приступы ярости? Почитает ли человечество его с должными любовью и преданностью?
— Это его повседневное имя. В древнем языке, на котором построена наша наука, его называли Сол. Оно расположено примерно в восьми...
— О, — прервал его Джонатон, — мы это все уже знаем. Но его поведение. Его проявления, обычные и аномальные. Вы с нами играете, Брэдли Рейнольдс? Вы шутите? Мы понимаем ваше изумление, но, пожалуйста... мы простые существа, прибыли из дальнего далека. Мы обязаны получить эти другие сведения, прежде чем пытаться установить с вашей звездой личные отношения. Можете ли вы сообщить вам, каким именно образом Солнце наиболее часто вмешивается в вашу личную жизнь? Это бы нам чрезвычайно помогло.
Хотя в комнате было непроглядно темно, Рейнольдс не потрудился включить свет. Он знал в ней каждый квадратный дюйм, знал так же хорошо при свете, как во тьме. Последние четыре года он проводил тут в среднем двенадцать часов в сутки. Он знал четыре стены, стол, кровать, книжные полки, книги, знал их лучше, чем кого-нибудь из людей. Он прошел к постели, не споткнувшись, не наткнувшись на оставленную раскрытой книгу или развернутой карту. Сел и закрыл лицо руками; морщинки на лбу казались ему широченными рубцами. Он представлял иногда, оставаясь наедине с собой, что каждая морщина соответствует определенному жизненному событию. Вот эта, большая над левой бровью, Марс. Вот эта, почти точно рядом с правым ухом — девушка по имени Мелисса, с которой он был знаком в 1970-е. Однако сейчас у Рейнольдса не осталось сил для подобных забав. Он опустил руки. Он знал, что в действительности символизируют морщины: просто возраст, беспристрастный и неподдельный. И ничего одна без другой не означает. Они указывали на безличную и неотступную эрозию. Внешние приметы разворачивающейся внутри смерти.
Однако он обрадовался, вернувшись в комнату. Он раньше и не понимал, как важно для его спокойствия знакомое окружение, пока не лишился его на довольно продолжительное время. Внутри чужацкого корабля все оказалось не так плохо. Время там пролетело быстро; он и не успел проникнуться тоской по дому. А вот потом стало хуже. Келли и другие, и эта сырая неуютная дыра, которая служит ей рабочим кабинетом. Те часы были невыносимы.
Но вот он вернулся к себе, и более покидать дома не намерен, пока не прикажут. Он назначен официальным послом к чужакам, хотя ни на миг не обманывается своим статусом. Он получил его лишь потому, что Джонатон отказался общаться с кем бы то ни было другим. Не потому, что его любили, ценили, уважали, считали достаточно компетентным для миссии. Он отличался от них, и в этом состояла разница. В детстве они видели его лицо на старых телеэкранах каждый вечер. Келли хотела бы отправить к чужакам кого-то вроде себя. Кого-то властного, универсально компетентного, компьютерное факсимиле человеческого существа. Вроде себя. Того, кто, получив задание, выполнит его самым эффективным способом за наименьшее возможное время.
Келли была директором лунной базы. Она появилась здесь два года назад, заменив Билла Ньютона, сверстника и друга Рейнольдса. Келли считалась протеже какого-то американского сенатора, могущественного идиота со Среднего Запада, лидера фракции Конгресса, враждебной НАСА. Назначение Келли стало частью хитроумной попытки задобрить сенатора. Сработало, пожалуй. Американцы на Луне остались даже после того, как с нее два года назад ушли русские.
Покидая корабль чужаков, он встретился с Келли у воздушного шлюза, но ухитрился прошмыгнуть мимо нее и натянуть скафандр, не дав себя допросить. Он знал, что связаться по радио она не рискнет: слишком велик риск прослушки. И она никогда не положилась бы на Рейнольдса.
Однако этим приемом он выгадал от силы несколько минут. Буксировочный челнок вернул их на лунную базу, после чего всех потащили прямо в офис Келли. Начался допрос. Рейнольдса усадили у дальней стены, а остальные столпились вокруг Келли, как овечки у ног хозяина.
Келли заговорила первой.
— Что им нужно?
Он ее знал достаточно, чтобы понять истинный смысл вопроса: чего они хотят от нас взамен на то, что мы у них попросим?
Рейнольдс объяснил, что чужаки хотят побольше узнать о Солнце.
— Мы это уже поняли, — сказала Келли. — Но какая именно информация им требуется? За чем таким особенным они прилетели?
Он попытался, как смог, объяснить и это.
— И что ты им ответил? — перебила Келли.
— Ничего, — сказал он.
— Но почему?..
— Я не знал, что сказать.
— Тебе не пришло в голову, что разумнее будет дать ответы на вопросы, какие они пожелают задать?
— Я не мог и этого, — ответил он, — потому что не знал их. Ну вот сама посуди. Добрый ли нрав у Солнца? Как влияет оно на повседневную вашу жизнь? Часты ли у него вспышки ярости? Не знаю, и вы не знаете, и мы не имеем права лгать в этом, потому что они, вполне возможно, поймут, что мы лжем. Для них звезды — живые существа. Боги, даже больше чем боги в нашем понимании, поскольку они видят звезду, ощущают ее тепло и не сомневаются в ее существовании.
— Они попросят тебя вернуться? — спросила она.
— Думаю, что да. Я им понравился. Вернее, ему. Я говорил только с одним из них.
— Ты же вроде сказал, что их там двое.
Он принялся повторять всю историю с самого начала, надеясь, что в этот раз до Келли дойдет, почему чужаки не обязаны реагировать так же, как люди. Когда он приступил к той части, где появлялись два чужака, то сказал:
— Смотри. В этой комнате, помимо нас, шестеро. Но они просто для массовки. За все время беседы никто из них ни слова не сказал и ничего не добавил. Все время, пока я говорил с Джонатоном, рядом с нами в той комнате находился другой чужак. Однако ничего бы не изменилось в случае его отсутствия. Я не знаю, зачем он там находился, и не думаю, что узнаю. Однако не в большей степени понимаю, зачем сюда набились все эти люди.