Страница 85 из 85
И всё равно он добрался до «пасти», просунул голову в ледяную решётку и включил фонарик. Алефтину он не увидел — услышал голос:
— Уходи отсюда!
Услышал и обрадовался, хотя сказано это было жёстко и недружелюбно. Причём голос доносился откуда-то снизу, будто из чрева кашалота. Терехов нашёл место, протиснулся между белых сосулек и чуть не рухнул вниз: под ногами оказалась каменная яма, выбитая когда-то водопадом на склоне обрыва. Её наполовину затянуло льдом, и всё равно оставалось значительное пространство, где можно было легко спрятаться. Спутница сидела на дне, словно на троне, и внешне выглядела целой и невредимой — по крайней мере, без бинтов на голове, руках и ногах.
— Ты что, оглох? — спросила она грубо и чужим голосом. — И выключи свет!
Андрей погасил фонарик и уцепился за сосульку, чтобы не сползти вниз. Он не язвил и не хотел сарказма, напротив, обрадовался, что отыскал Алефтину, по крайней мере, живой.
— Это твой портал? — спросил он и сам услышал издевательский тон.
— Да, это мой портал! — тут же словно по зубам получил. — Иди отсюда! И не смей больше приходить!
Он не стал задавать занудных вопросов.
— Сама идти можешь?
— Могу!
— Вылазь, пошли!
— Я никуда не пойду! Уходи.
Терехов уже в который раз вспомнил Репьёва и его слова о невыносимом характере Ланды.
— Тогда объясни, что ты тут делаешь?
Она тоже где-то нахваталась ядовитости, которую изрыгала, когда хотела.
— Если это портал, то жду депортации!
И этот её ответ даже обрадовал, по крайней мере, он говорил о её трезвом уме и здравой памяти.
— Сейчас я тебя сам депортирую.
Он попытался нащупать ногой опору и спуститься, но внизу оказалась пустота.
— Не смей! — прошипела она змеёй. — И не прикасайся ко мне!
— Ты обещала повиноваться!
— Ничего я не обещала! Исчезни с моих глаз!
— Думаешь, я тебя оставлю здесь тихо умирать? — Терехов всё-таки нащупал уступчик, поставил ногу. — Не дождёшься!
И получил чем-то по ноге, похоже, камнем.
— Не смей трогать меня!
— Ты же истечёшь кровью, дура!
— Какое тебе дело?
Когда Андрей упал и расшиб нос, пришла мысль, что Алефтина могла так же упасть и напороться на сосульку: они торчали в русле речки повсюду — коварные, полу-занесённые снегом и острые, как винтовочный штык. Можно запросто просадить даже оленью шкуру.
— Где у тебя рана?
— У меня нет ран, иди!
— А зачем ты выгребла из рюкзака весь перевязочный материал?
Пожалуй, минуту из темноты не доносилось ни звука. Это притом, что она только что отлаивалась на каждое слово, как задиристая собака.
— Терехов, — вдруг послышался какой-то бабский вздох и насмешка. — Ты иногда бываешь такой тупой! До невозможности.
Он почуял, что попал в точку и надавил:
— Объясни, зачем тебе бинты, и я уйду. Если посчитаю нужным.
Алефтина усмехнулась злобно, с гортанным звуком.
— Да месячные у меня начались! Ты знаешь хоть, что это? Или первый раз слышишь?
— Месячные? — и в самом деле туповато переспросил он.
— Вот представь себе! Они самые! И льёт, как из ведра.
— Ну и что? Нельзя их пересидеть в чуме?
— Нельзя! — отрезала она. — Ничего нельзя! Пошёл вон!
— А что ты на меня орёшь? — возмутился Терехов. — И бросаешься, как...
— Как кто?
— Как затравленная собака! Подумаешь, месячные... Это же у вас в порядке вещей.
— Это у вас там в порядке! — огрызнулась она, но уже без прежнего азарта. — А у меня нет.
Он опять начал тупить, и происходило это по причине какого-то трепетного и неосознанного прилива радости.
— Почему у тебя — нет?
— Ты остолоп, Терехов! Я дала обет безбрачия!
— Обет обетом, а природу не обманешь, — сказал он, наконец, что-то умное, но и тут не попал в яблочко.
— У меня шесть лет ничего не было! — теперь уже с отчаянием произнесла Алефтина. — Весь срок обета! Я уже забыла, как это происходит. А тут заболела грудь... Подумала, что о лёд ударилась... Потом пошло раздражение, нервы, страсти! И — на тебе!
Терехов вспомнил, как массировал ей грудь, и с облегчением подумал, что это был не сон и не бред.
— Ну, ничего, — попытался вдохновить спутницу. — Три дня — и пройдёт...
— Да ты понимаешь, что произошло?! — опять взвинтилась она и снова долбанула его камнем по ноге. — Ты же разбудил во мне женщину! И это уже не пройдёт. Хоть соображаешь, что натворил?!
Терехов выдернул ногу из ямы.
— Соображаю! В общем-то, этого и хотел, если честно признаться...
И только чудом, спиной почуяв, увернулся от камня. Крупный и увесистый, он вышиб сосульку в «пасти» — и «кашалот» стал щербатым.
— Ты хотел?! Ну, ты ещё пожалеешь об этом! Он хотел!
— А кто бы не хотел?
— Теперь я никогда не смогу войти в портал! — вслед камню визгливо прокричала Алефтина. — Даже если найду его! Ты всё испортил!
При этом она метнула в него ещё один ледяной булыжник. Андрей поймал его и на всякий случай нырнул в образовавшийся прогал между «зубов».
— И не смей больше являться ко мне! — уже истерично прокричала она. — Чтоб ты! Чтоб тебя! Ненавижу!
Держась за ледяные статуи, Терехов спустился вниз по замёрзшему руслу и оглянулся: «кашалот» щерился на него белозубой пастью, изрыгал проклятья, но был совсем не страшен.
— Надоест кричать — приходи! — сказал он. — Там чайник вскипел. И тепло...
Посветил на часы — шёл лишь пятый час утра, и до серого полярного рассвета было далеко. Он забрался в чум, тщательно заделал вход и лёг на шкуру к печке, как ложатся у костра. В это время алюминиевый шест вздрогнул и напрягся, потом послышалось лёгкое всхлопывание крыльев — сова усаживалась греться. Терехов перевернулся на спину и посветил фонарём. Сквозь щёлку между кольцом на трубе и шкурами хорошо были видны белые пуховые штанишки и крупные цепкие лапы, охватывающие металлический шест. Показалось, что сова заглянула внутрь — в луче мелькнули жёлтые её глаза.
— Привет, — сказал Андрей и умолк.
Снаружи послышался шорох, и через минуту затрещали «липучки» клапанов на входе. Алефтина проникла в чум, постояла у порога, затем зашуршала, стаскивая с себя малицу, и мешковатая, колченогая в огромных торбасах, молча обошла Терехова, присела у печки и открыла дверцу.
— Теперь я никогда не смогу войти в портал, — повторила она уже сказанную в истерике фразу. — Даже если найду его...
Сказала тихо и обречённо. Она была без маски и смотрела в огонь, ещё чуть прищуриваясь, отчего лицо её делалось беспомощным, и почему-то надувались и полнели тонкие, всегда поджатые губы.
— Ну и что теперь делать? — спросил Терехов.
Спутница помешала красные угли.
— Что теперь? А что нам остаётся? Ждать, когда взойдёт солнце.
ПАВДА. 2016 год.