Чем выше

Жан Гуля

чем выше

Чем выше ...

Птенец затерялся в высокой траве В.А. Моцарт

Капли дождя прибили пыль на дороге Концерт ╧ 17 соль минор

Когда обрету я свой дом для фортепиано.

Дождь. Единственное, что неизменно в этом мире. Вряд ли Ухо мог именно так выразить свои мысли. Но, что прикажешь думать, когда он почти и не помнит себя без этих то утихающих, то усиливающихся звуков бесконечного дождя. Крупные капли и пузырями встающие лужи на отчаявшейся проглотить хоть ещё один глоточек воды, земле. Или непрерывная стена хлещущего наотмашь, под сотрясающие нутро ужасные раскаты грома, ливня. Или лёгкий, как будто весёлый, но нескончаемый дождик. Такой, кстати, был очень редко. В основном, нудная серая морось из низкого устало бугристого неба. И постоянная промозглая сырость. Ни привыкнуть, ни приспособиться к ней невозможно. Ухо попытался поплотнее закутаться в ветхую шкуру. Делал он это с величайшей осторожностью - шкура расползалась под пальцами. Одно неосторожное движение, и он останется без одежды. Ухо и так повезло. Если бы не выгнали ту женщину ... Ухо постарался побыстрее отделаться от ненужных мыслей и, прикрыв глаза, прислушался. И тот час же пожалел об этом. За несколько домов от него плакала девочка. Она, даже, и не плакала. Тоненький, жалобный голосок тянул бесконечную ноту безысходного отчаяния. Её выгонят завтра. Ухо точно знал это. Знал не потому, что у девочки отобрали одежду, её у бедняжки с рождения не было. Он знал, потому, что слышал, как распоряжалась Старуха. Если мужчины не принесут сегодня еду - завтра девочку выгонят. Скорее всего, еды сегодня не будет. День кончается. Никто из охотников не вернулся. Ухо вслушивался "дальше". Кругом один дождь. Там, со стороны солнца, он немного слабее. Далеко, так далеко, что трудно расслышать, как ни пытайся, с хлюпаньем и треском пробивается через дождь кто-то большой. Хорошо бы охотники смогли его убить. И хоть бы часть добычи принести домой.

- Что ты слышишь?

Костлявые пальцы пребольно ухватили мальчишку за ухо.

- Ничего, ничего.

Извиваясь и пытаясь вырваться из цепких клешней, зачастил Ухо.

- Дождь. Что можно услышать?

- Смотри, не ври мне. Узнаю!

Почему он никогда не слышит, как подкрадывается Старуха?

Ухо до смерти боялся её всезнающую и всесильную. Хотя к нему Старуха относилась не так, как к другим. С ним она была доброй. Как он боялся этой доброты! Но если бы не она - не видать ему этой большой шкуры. Это Старуха, сама!, разняла дравшихся за "освободившуюся" шкуру женщин, и отдала её Ухо. Его детская шкурка совсем износилась. Да и вырос он. Ухо, не хотел думать ни о новой шкуре, ни о её хозяйке - той женщине, которую прогнали. Достав из ямки в большом камне острый осколок, Ухо, практически, вслепую начал выцарапывать символ. Его, одного из немногих, обучили специальными зарубками вести счёт времени и отличать мглистый день от ночи. Только Ухо и ещё несколько таких же мальчишек жили не со своими семьями, а рядом со Старухой в Общем доме. И только им, единственным из детей, полагалась доля еды, и какая - никакая одежда. Но главное, в то время, когда не у всех взрослых, живущих в маленьком, затерянном в дождях мирке, были имена, у каждого из них было своё имя. В непреходящей сырости и серости, когда вместо воздуха ты заглатываешь кусок сгустившейся влаги, а очертания людей и предметов размываются, струятся, сливаются в бесформенные, лишённые индивидуальности фигуры, и обоняние и зрение были плохими помощниками в попытках выжить и продолжить род. Только слух, тот совершенный, изощрённый слух, которым обладал отец Ухо, помогал его сородичам выжить. И, надо признаться, теперь то Ухо мог сравнить, жили они очень даже неплохо. Но в один ужасный день ни отец Ухо, ни ушедшие с ним на охоту мужчины, не вернулись. Что и как с ними случилось, никто и никогда не пытался выяснить. Влажная, чавкающая, незаметно переходящая в болото почва хранила множество тайн, укрывая в вязкой жути любые следы. Вот тогда - то Старуха, каким - то образом догадавшись, что он унаследовал необыкновенные способности отца, забрала его от убитой горем матери, дала имя. Ухо! Поначалу она просто поощряла мальчика слушать, прислушиваться, подслушивать, обо всём рассказывать ей. Нужен был Старухе тот, кто по малейшему шороху сможет угадать направление приближающейся опасности, тот, кто по малейшему шёпоту сможет распознать её врага. Потому и хвалила, выделяла его среди таких же, живших под её покровительством, мальчишек. Обрекла его на одиночество, на скрытое противостояние сверстникам. Ухо почти и не знал этих мальчиков. А подружиться, хотя бы сблизиться с кем-то из них ему не позволила дальновидная политика Старухи. Он все свои силы, всё время тратил на развитие, укрепление природного дара. А сверстники, ненавидели, завидовали любимчику Старухи. Что-то изменилось в монотонном, привычном "фоне" звуков. Дождь почти прекратился и ... он не слышит плач. Ухо внутренне подобрался, сосредоточился. Не обращая внимания на шум, вернее, отсутствие звуков где-то кончившегося дождя, прислушался к разговору Старухи с одним из её прислужников. Они разговаривали в укромной пещерке, о существовании которой не должны были и не догадывались члены семьи. Ухо не только развил доставшиеся в наследство от отца способности, он сумел пойти дальше, гораздо дальше в умении слушать и слышать. Он мог слышать и звуки прорастающей травинки, и трепет листьев в кроне далёкого дерева, и шёпот, приглушённые вздохи за стеной любого дома. При всей своей преданности и восхищении Старухой, Ухо, почему-то скрыл от неё эти свои необыкновенные способности. Он не смог бы объяснить себе, почему поступает именно так. Впрочем, и не задумывался об этом. Не говорил. И всё тут! И посему, не прилагая особых усилий и, почти против собственной воли, Ухо был в курсе всего, что происходило, о чём говорили его сородичи. Начал он слушать из любопытства. Хотелось проверить, на что ещё он способен. В какой-то момент Ухо понял, что эти знания даже мешают ему, ставят в ещё более обособленное положение, обрекают на большее, если оно возможно, одиночество. Ухо боялся случайно проговориться, боялся, что Старуха может узнать. Что будет, когда она узнает всю правду и о его способностях, и о его осведомлённости, об этом думать Ухо совершенно не хотелось. Но он уже так привык знать! Выделятся этим тайным знанием! Оно заставляло чаще биться сердце. Придавало ему в собственных глазах, в представлении о самом себе важность, значительность. Нет, не может, не откажется Ухо от тайного "слушания"! А, может, ничего и не случится. Старуха его похвалит, покормит...

Всё. Он успел услышать достаточно.

Звуки, и близкие, и почти стёртые расстоянием, говорили Ухо о том, что его сородичи собираются спать. Конечно, уснуть на голодный желудок непросто. Да и сон будет неспокойный, неглубокий. Не сон - тревожное забытьё. Тем осторожнее, осмотрительнее должен он быть. Вот, наконец, уснула и Старуха. Но, спала ли она? Люди, оглядываясь и понижая голос до шёпота, рассказывали о том, что Старуха никогда не спит и всё знает. И Ухо лучше всех знал, что так оно и есть. Почти так. С начала из любопытства, тренируя и оттачивая свой дар, он начал внимательно прислушиваться к тому, что происходит в Общем доме - доме Старухи даже ночью. С течением времени Ухо научился по еле уловимым изменениям в дыхании Старухи когда она бодрствует, а когда - "спит". Сон Старухи был неровным и прерывистым. Краткие промежутки глубокого забытья сменялись достаточно продолжительными отрезками бодрствования. Это в полной мере создавало иллюзию отсутствия сна. Как для окружающих, так, Ухо почти был в этом уверен, и для самой Старухи. Проверить свои предположения он не успел, а вот воспользоваться тем преимуществом, которое давало, казавшееся поначалу бесполезным, знание, собирался.