Страница 13 из 15
Она всхлипнула, потянула его тело, ставшее вдруг каменно тяжёлым, к себе на колени, чтобы он не лежал так – лицом в колючей траве. Обхватила широкие плечи, прижалась щекой к мокрым волосам.
- Яша… Яшенька!
Ни разу за время их короткого брака она его так не называла. Обычно звала по привычке Яковом Платоновичем, Яковом и «на ты» – в минуты особой душевной близости. И никак иначе, словно оставалась ещё неуловимая дистанция между ней – влюблённой девочкой, и им – взрослым, умудрённым жизнью мужчиной. Сейчас она рвалась, сокращая эту дистанцию, чтобы не осталось ничего, что их разделяет. И уже не знала, слышит ли он её ещё…
Должно быть, этот зов всё же достиг цели. Яков вздохнул, приходя в себя, и попытался согнуть ноги, чтобы подняться. Анна помогала ему, застонав от почти непосильной тяжести.
- Нельзя… полицейским жениться… - вдруг снова выдохнул он, словно это была единственная мысль, которая его ещё волновала.
- Нужно! – с яростью выкрикнула она, а потом голос сорвался. Но добавлять уже не надо было. Её гнев, её отчаянье пробились сквозь пелену забытья, заставляя его продолжать бороться за жизнь – ради неё!..
До Утихи с каждым шагом было всё ближе. Каждый шаг они делали вдвоём – как последний. Колени Якова подгибались, тело норовило посунуться вперёд, ноги не поспевали. Анна каждый раз успевала подставить своё плечо – и он валился на него, но не падал. Сил у неё уже не оставалось вовсе, но надо было сделать ещё шаг. Перед глазами было темно, выбившиеся локоны мотались перед глазами. Она с усилием подняла голову и увидела впереди крышу знакомого сарая.
- Помогите! – голос звучал так слабо. – Помогите!..
========== Прощай! ==========
На западе отгорал поздний по летнему времени закат. Вода тихо плескала, обтекая борта и устремляясь дальше к северу. Ровной, несильной потяги в парус хватало на то, чтобы большая лодка не быстро, но упрямо поднималась против течения. Иртыш раскинулся теперь широко между песчаными берегами, дышавшими степью и накопленным за день жаром, но на воде было прохладно.
Андрей Дмитриевич сидел на палубе и непонятно тосковал. Сколько раз за эти три года он мечтал убежать отсюда за тридевять земель, сколько твердил, что волей деспотических властей был пойман и заперт, а теперь, когда бегство становилось реальностью, мучительно его не хотел! Но выбора больше не оставалось.
Выбор был им сделан в тот момент, когда на прииске он пальнул из обоих стволов в грудь предателя-урядника. И уже в тот миг понял, что жизнь безвозвратно изменилась.
Потом, когда гнал коня по лесной дороге в поступающей темноте, он уже не боялся ни медведя, рыси, ни Подкаменного Змея. Самыми страшными хищниками на этом свете оказались люди. Мешочек с золотом колотился за пазухой и жёг ему грудь.
Кровавое Змеево золото. Сколько народу отдало за него Богу душу? А достаться оно, по преданию, должно было лишь одному.
Теперь оно было у Кричевского. Ни Штольман, ни его Анна к нему даже не прикоснулись – отстранились, заставили его самого решать что-то такое, к чему его душа вовсе не была предназначена.
Тело его тоже не было предназначено для этой безумной скачки, от которой кровавыми синяками пошли бёдра и колени. Неделю после этого Андрей Дмитриевич и помыслить не мог о седле, да и ходить-то мог с трудом. И всё равно в Зоряновске он оказался лишь под утро.
Небо нежно мрело на востоке, на часах было десять минут пятого, когда он принялся кулаками долбить в двери полицейской управы. Заспанный дежурный отворил, и тогда лишь Кричевский опомнился. Говорить о смерти урядника было негоже.
- Чего тебе?
- Доктор где живёт?
- Доктор? В такую пору? – дежурный был зол спросонья.
- Помоги, голубчик! Жена рожает, - торопливо соврал Кричевский и тотчас получил адрес. Полицейский оказался не зверем.
Не зверем был и доктор – просто очень разочарованным и усталым человеком, поднятым спозаранку от тяжёлого похмельного сна. Андрей Дмитриевич сунул ему под нос бумажку, где со слов Штольмана записал, как именно называлась спасительная соль. Доктор с мятым с постели лицом недовольно пожевал губами и пробурчал:
- Ну, знаю такую. Только с чего ей у меня быть?
Кричевский растерялся:
- Но как же? Мне сказали…
- Это вам к горному инженеру надо. На руднике могут изготовить. А мне она без надобности.
И захлопнул дверь перед носом.
Горного инженера Кричевский разыскал уже утром, когда на руднике начиналась смена. А до того сидел с потерянным лицом на скамейке у чьего-то забора и чувствовал, как время утекает у него сквозь пальцы.
Инженер оказался человеком симпатичной наружности, моложавым, но с седеющими уже висками. С любопытством поглядел в бумажку, сказал, что это не трудно, и обещал изготовить к вечеру. Кричевский вцепился ему в лацкан скрюченными пальцами:
- Нет, сейчас, голубчик! Пожалуйста, сейчас!
Дрожащими руками он вынул из кармана смятые банкноты – всё, что у него было. Самородки в последний момент он решил инженеру не показывать, а теперь опасался, что этого не хватит. Но инженер посмотрел на деньги приязненно, потом также приязненно глянул на Андрея Дмитриевича и распахнул дверь пошире.
- Да вы не волнуйтесь так. Дело-то нехитрое. А к чему вам перманганат калия?
Не выдумав, что соврать, Кричевский перепугано вывалил правду:
- В тайге беда. Кто-то пустил ртуть по реке, мрут люди в деревне. Мне сказали, что это поможет.
Инженер пожал плечами, но вопросов больше не задавал, провёл в дом, налил гостю чаю и ушёл в свой кабинет. Сколько он отсутствовал, Кричевский не знал. Его внезапно сморил прямо в кресле тяжёлый сон без сновидений. Когда пробудился, страшно трещала голова. Над ним стоял, склонившись, инженер, трогал за плечо, протягивая склянку:
- Этого хватит?
Склянка со стакан величиной была полна крупного, почти чёрного, поблёскивающего гранями порошка.
Кричевский пожал плечами:
- Я не знаю. Мне сказали…
Лишь бы тот, кто ему это сказал, был ещё жив. Приват-доцент понятия не имел, как готовить из этого раствор, и какой он должен быть концентрации.
На негнущихся ногах побрёл к двери, с ужасом понимая, что сейчас снова придётся лезть в седло. Голос инженера остановил его:
- Сударь, вы забыли! – он протягивал ему банкноты.
Потом была обратная дорога. Пару раз Кричевский, кажется, заснул в седле и едва не сполз вниз. Бог уберёг: не упал, не расшибся. Лошадь продолжала идти нескорым, ровным шагом. Он встряхнулся, приходя в чувство. Вот и поляна, где они останавливались пообедать позавчера. Только позавчера! Целая вечность минула с того полудня.
В Утиху Кричевский въезжал перед закатом, каменный от усталости, не в силах даже понукать коня. При его приближении с деревьев, как яблоки, посыпались мальчишки.
- Барин едет! Лекарство везёт!
И Андрей Дмитриевич понял, что хотя бы Анна Викторовна до деревни добралась.
- Немец где? – охнул он, мешком сползая с седла и судорожно сжимая драгоценную склянку.
Его провели в нетопленую баньку, где он различил в полумраке сидящую женщину и мужскую фигуру, вытянувшуюся на полке. Оба были неподвижны, и Кричевского в который уже раз от ужаса холодом обдало. Но на стук двери Анна обернулась и улыбнулась ему смертельно усталой улыбкой:
- А вот и вы.
За порогом бани толпился народ. Мужики, бабы – сколько их было в деревне – все были тут.
- Воды! Дайте воды, - потребовал этнограф, понятия не имея, сколько её нужно будет. Ему поднесли деревянное ведро, и он с перепуга, дрожащими руками ухнул в него едва не четверть склянки. Вода вмиг окрасилась розовым, потом малиновым, а потом стала почти чёрной.
- Нет, это много, - раздалось за спиной.