Страница 1 из 4
Валерьян Телёбин
ФИНСКАЯ ВОЙНА. БАСТИОНЫ ЛАПЛАНДИИ
От автора
Мой роман — это подлинная история невероятно трогательной и, казалось бы, совсем неуместной на войне любви. Повествование о ней органично вплетено в описание грандиозных по значимости событий. С документальной точностью, буквально по крупицам, восстановлена хронология боевых действий в Лапландии. Часть повествования излагается от первого лица, что создаёт поразительный эффект присутствия для читателя, погружающегося в водоворот событий вместе с героями романа, принимая их системы ценностей, их мировоззрение.
В основу книги легли дневники и воспоминания участника событий.
Наряду с главным героем почти все действующие лица романа реальные персонажи — командиры подразделений РККА, крупные военачальники, финские офицеры…
В романе честно показано, как финны противостояли вторжению и в итоге сохранили свою независимость. В то время как вовсе не большевистские полчища, а обычные парни из крестьянских семей и фабричных окраин, наши деды и прадеды, шли с простой идеей — освободить финский народ от гнёта капиталистов и помещиков, но, даже разуверившись в ней, не сломались морально и в немыслимо тяжёлых условиях заполярной зимы пытались выполнять поставленные командованием задачи.
Это простая солдатская книга. Без ненависти и фальши. Без покаяний и самобичеваний. Без отрицания своего прошлого.
Глава 1
На сумрачных болотах Куолаярви
В тяжёлом липком снеге тонут звуки,
Немеют обмороженные руки
И ноги стынут в мокрых сапогах,
Ах!..
Под бойкий перестук вагонных колёс вспомнилась вдруг упоительная сладость сочного, как брусничный морс, осеннего ветра, густо приправленного пряными ароматами опавших листьев.
Закончился Польский поход. Даже как-то празднично закончился. Цветами, флагами, восторженными улыбками белорусских девушек и совместным парадом в Брест-Литовске наших ребят из 29-й отдельной танковой бригады комбрига Кривошеина с частями 19-го моторизованного корпуса вермахта генерала Гудериана. В тот день германское командование торжественно выводило свои войска из захваченного накануне города, передавая его советской стороне в соответствии с положениями подписанного недавно пакта Молотова-Риббентропа о разделе польских территорий.
А теперь эшелон уносит нас всё дальше и дальше от освобождённой Западной Белоруссии. И ласковая беловежская осень, отдрожав кострами догорающих рябин, где-то в пути уже сменилась неприветливой приполярной зимой. По дороге холодный ветер нагнал низкие свинцовые тучи, которые сплошным одеялом затянули серое небо, и крупными белыми хлопьями повалил мокрый снег…
Атмосфера праздника на станции Кандалакша, где выгружается наш полк, слегка будоражит кровь, пьяня, словно лёгкий брют. Броским напоминанием о царящей ещё в томных юношеских снах, но уже безвозвратно утраченной осени кумачово пестреют вокруг пурпурные знамёна и транспаранты. Из всех динамиков гремит бравурная музыка, периодически прерываемая восторженными славословиями в честь очередной годовщины Великой революции.
Сразу после построения с торжественной частью, на котором комбриг Шевченко зачитал приказ командования, войска выдвигаются в сторону финской границы, в направлении Алакуртти. И действительно, дорога более напоминает просто направление. Лёгкий морозец ехидно посмеивается над зябкими шинелишками, сапогами и будёновками красноармейцев. Снега насыпало уже по колено, но болота ещё не промёрзли. Местами приходится рубить лес и стелить гати. К вечеру обессиленные укладкой брёвен, взмокшие бойцы падают у костров. И сколько ж к утру пообморозилось, не имея ни тёплого белья, ни валенок, ни телогреек!
Через несколько дней изнурительного перехода дивизия вышла к границе, где и развернулась в ожидании «особого» приказа, которое длилось почти три недели.
Заполярная зима, распахнув ледяные объятья, мрачно взирала тусклыми глазищами заиндевевших звёзд на невесть откуда взявшиеся в её Лапландском королевстве толпы жалких людишек в суконных шинелях. Наступила полярная ночь.
Утром, 30 ноября, перешли границу. Первым по снежной целине ушёл разведбат на лыжах, которых так не хватало в дивизии, и почти сразу же растворился в сверкающих блёстках беснующейся замяти. Вскоре стали слышны короткие автоматные очереди и ответный пачечный треск трёхлинеек. Впрочем, стрельба быстро стихла. Ближе к полудню чуть развиднелось, потянуло гарью. Впереди столбы дыма поднимались в сумеречное небо. На подступах к Алакуртти снова послышались выстрелы. Расчистив дорогу, мы вошли в выгоревший дотла посёлок, когда бой уже затих.
С каким же остервенением будет воевать противник, если он так безжалостно жжёт свои дома? Невесёлые мысли чёрным вороньём закружились над головами красноармейцев. Но сердце мне согревало полученное на днях письмо от Валеньки Дроновой из далёкого села Злобино, что под Ельцом. Дед её, Пётр Дрон, был когда-то пчельником в имении Буниных, в соседних Озерках. За что чуть было не угодил в Сибирь. Запрещённый нынче Бунин-то! А какой был писатель… наш, русский, хоть и дворянских кровей. Пишет, что картины словами рисует — так живо и красочно… И пошто с белой сволочью связался?..
Там-то, под Ельцом, и была сформирована наша 122-я стрелковая дивизия, всего три месяца назад, перед самым Польским походом.
Следующий день прошёл без единого выстрела. Но кажущееся спокойствие наталкивало на мрачную, как армейский штык, мысль, что где-то впереди ощерился колючими взглядами тяжёлых пулемётов мощный укрепрайон. С таким рельефом местности нет нужды возводить сложные фортификационные укрепления. Достаточно небольших усилий, чтобы превратить любую удобную горушку в неприступный бастион. На третий день, на подходе к гряде заснеженных крутобоких сопок почти полукилометровой высоты, пересекающих дорогу с севера на юг, в ложбине между скалистых отрогов, где вдоль берега едва замёрзшей речушки змеёй извивалась дорога на Саллу, разведбат был остановлен плотным заградительным огнём.
С подходом нашей усиленной роты и других лыжных отрядов авангарда к батальону разведчиков комбат собрал командиров подразделений. После короткого совещания решено было прощупать позиции противника. К сожалению, довольно скудная растительность и относительно ровная болотистая местность на подступах к высотам не позволяла осуществить скрытый фланговый манёвр. Разведка боем — вещь, конечно, нужная, но перспектива лобовой атаки не вселяла особого энтузиазма… Что ж, приказ есть приказ… Наш — левый фланг, как повелось.
Обойдя небольшую горушку, на которой комбат с начштаба устроили НП, разворачиваемся для атаки. По сигналу ракеты наша рота совершает стремительный бросок, стараясь пересечь болотце у подножья хребта и стреляя при этом во всё, что лупит по нам со склона. Впрочем, не такой уж он и стремительный, хотя и на лыжах, но по глубокому рыхлому снегу. Да и бойцы не все сплошь олимпийские чемпионы — и амуниции навешано, и палки лыжные на руках болтаются, а ещё и стрелять надо. Прицельно к тому же. И от вражьих очередей уворачиваться, используя складки местности, которых, кстати, нет почти. Когда ударили из миномётов, рота залегла. Но перед этим мой взвод таки достиг мёртвой зоны — небольшого отрожистого холмика у самой подошвы хребта.
Спустя несколько минут, когда к нам подтянулось ещё с десятка два бойцов, был дан приказ на повторную атаку.
— Не боись, ребята, им самим страшно. Нам-то не впервой. С самураями резались, поляков разбили и этих уделаем! — подбодрил я бойцов.
— Товарищ ротный старшина, поляк-то боец жиденький, чуть что, и руки кверху. А вот японец не то, хоть живьём его закапывай, не пикнет. Тока нервный очень и не смекалистый: прёт и прёт на пулемёты, будто девять жизней у него, как у кошки, — весело затараторил красноармеец Рышков, земляк мой с Брянщины.