Двадцать один год

Новая неприятность случилась в феврале. Трейси Файерс, соседской девочке, ровеснице Лили, подарили на день рождения белую мышку. Лили тоже выпрашивала у родителей такой подарок, но они, обычно исполнявшие малейшее желание любимой дочери, на сей раз отказали ей: Туни боялась мышей до истерики.

Итак, февральским ветреным утром вскоре после дня рождения Трейси Лили уныло жевала тосты с сыром. Ужасно обидно, когда чего-то не получаешь из-за чужой прихоти. Если бы Туни не боялась грызунов – что их бояться, таких маленьких? – у Лили была бы собственная мышка, которой можно сыпать зернышки, учить её влезать на лесенку в клетке, гладить по белой шерстке… В задумчивости девочка погладила край белой чашки.

Сначала она не поняла, из-за чего так раскричалась Петуния и почему у родителей сделались перекошенные лица. Только почувствовала под рукой вместо гладкого края чашки – теплую шерсть. Опустила глаза: на блюдечке, на месте чашки, топталась и озиралась белая мышь.

Лили засмеялась и захлопала в ладоши. Туни, голося, вскочила на табуретку:

- Мама! Убери это, выкинь! Папа! Она ведьма, ведьма!

Сестра тыкала в Лили пальцем и рыдала. Младшая испуганно прикрыла мышку руками.

- Сойди с табуретки, - сухо бросила мать Петунье. Та, всхлипнув, слезла. Отец отвел руки Лили, целуя её пальчики. Девочка огорченно вздохнула: вместо мышки на блюдце опять стояла чашка.

Туни глядела на сестру с суеверным ужасом.

- Таких, как ты, нужно сжигать на костре… При рождении… Ай!

Мать влепила Петунии пощечину, грубо схватила за руку и выволокла вон. Отец прижал к себе младшую, та горестно прошептала:

- Пап, я виновата?

- Конечно, нет. Ты ведь не хотела никого пугать. Это случайно получилось, да?

- Не случайно. Я думала о мышке.

- Мы купим тебе мышку.

- А Туни?

- Она большая, может уже держать себя в руках. Только ты постарайся, чтобы никто из посторонних не увидел того, что ты умеешь. Этого не поймут. А ты у нас самая лучшая, самая чудесная девочка.

========== Глава 2. Странности. Соседи ==========

Наверное, родители надеялись, что больше непонятных случаев с младшей дочерью не будет – или она сумеет сделать так, чтобы их не было. Увы! Необъяснимое происходило чаще – может, и потому, что Лили в душе ждала чего-то особенного, разбивающего привычные события, врывающегося из сказки. Вечное ожидание чуда она, вероятно, унаследовала от матери. Но у той оно не приводило к летающим книгам, чашкам, превращающимся в мышей, или танцующим цветам. Каждый раз, когда происходила «странность», Лили чувствовала непонятную радость, словно бы взлетала над землей. И однажды действительно взлетела.

Эвансы всей семьей гуляли на детской площадке, в парке, опоясывающем и отделявшем от фабричного благополучный район Коукворта. Место было безлюдное: горожане перестали ходить сюда лет десять назад, когда близ детской площадки случилось убийство из ревности. Эвансы же были люди без предрассудков, а уединенное место было им необходимо: не хотелось, чтобы о младшей девочке судачили.

Туни и Лили захотели покататься на качелях, взобрались, и отец принялся их раскачивать. Руки у него были сильные, размах вышел большой; девочки, взмывая над землей, повизгивали от радости и страха, как вдруг Лили почувствовала, что парит. Она летела, без всякой опоры держась в воздухе; рыжие кудри и розовая юбочка развевались по ветру, а кроны деревьев задевали подошвы желтых сандалет. Потом словно кто-то подхватил её и мягко опустил вниз, в объятия отца.

Тот прижал дочку так, что стало больно. Из-за его плеча Лили увидела меловые лица мамы и Туни. Розу слегка пошатывало.

- Никогда больше… Никогда так не делай, - мама опиралась на качели, боясь упасть. Сестра глядела осуждающе.

Жизнь Эвансов становилась все более замкнутой: они перестали ходить вместе в гости, не зазывали никого в дом и старались не появляться в людных местах. Лили инстинктивно понимала, что родители боятся за нее, чувствовала себя виноватой перед ними и оттого начала немного их чуждаться. Она теперь подолгу гуляла в саду одна или уходила из дому и бродила в Коуквортском парке. Сначала родители ругали её, наказывали, но затем смирились и только старались отправить Петунию присмотреть за ней.

Гулять с Петунией было неинтересно. В одиночестве Лили позволяла произойти всем странностям, какие только приходили ей в голову. Она скоро поняла, что может допускать или не допускать, чтобы веревка становилась зонтиком, а кукла прилетела прямо к ней в руки. Достаточно было её желания, чтобы кошка начала кувыркаться или птичка села ей на плечо – но если Лили не хотела, то ничего не случалось. Словом, девочка училась обращаться с подарком, сделанным природой.

Петуния только мешала. Сестра по-прежнему до слез боялась «странностей» Лили и при малейшем намеке на них кричала: «Перестань, мама запретила тебе!» Вопли и плач Туни казались чем-то глупым, далеким, досадным, но, в сущности, безобидным. Так что Лили недолго боялась и стеснялась сестры.

Упражнения в парке пошли на пользу: в присутствии родителей подозрительного не случалось, Петунию они не очень слушали. Корка изоляции, выросшая вокруг семьи Эвансов, постепенно истончалась. Вновь начались походы по гостям и пикники с друзьями. В положенный срок родители без боязни отпустили Лили в школу.

Два с половиной года спустя.

- До которого раза нужно прощать ближнего? – мисс Дэск сверлила взглядом Стива Паркинга, а тот вжимался в спинку стула. Ответа он не помнил и боялся, что опять оттаскают за уши. Мисс Дэск, сухопарая женщина в тяжелых очках, даже в мае носившая строгие шерстяные костюмы, считала себя глубоко верующей, но на деле библейские догмы почитала выборочно. Напрочь забывая слова Христа о неосуждении, она без устали доказывала, что дети для нее дороже розги.

Лили принадлежала к тем немногим ученикам , которые не боялись мисс Дэск. То ли благодаря нежному пению в церковном хоре, то ли из-за безупречной репутации родителей Лили попала в число любимчиков, которых не наказывали решительно ни за что.

- Так до которого?

Лили подняла руку.

- До семьдесят седьмого!

- Подглядеть-то всякий может… - зашипел Стив, за что немедленно получил от мисс Дэск оплеуху. Лили опустила глаза, слабо улыбаясь.

Ей и нравилось, что противному Стиву влетело, и совестно было. Она не вспомнила бы слов из Евангелия, если бы не подглядела перед уроком. Такая уж память у нее, «фотографическая» и недолгая. И еще кое-что беспокоило.

Сказано: прощать до семидежды семи раз. А если ближний провинится в семьдесят восьмой? Прощать его или нет? У Лили хватало ума не задавать мисс Дэск лишних вопросов, но иногда становилось грустно: она никогда не узнает больше, чем сказано.

После занятий Лили возвращалась одна. Стоял февраль, порывистый холодный ветер дул в лицо, приходилось низко наклонять голову. По случайности девочка свернула не на ту улицу.

Перед ней высились обряженные кружевом снега мощные стволы: здесь начинался Коуквортский парк. С места, где стояла Лили, можно было различить её любимую площадку с качелями. Там кто-то был. Девочка немного поколебалась, но любопытство уже тянуло, и она, аккуратно ступая по запорошенной тропочке, нырнула в глубь парка. За голыми ветками жимолости Лили остановилась, затаив дыхание.

На поляне были мужчина и женщина. Прислонясь к качелям, они целовались жарко и очень уж неприлично, как в кино, в сценах, которые мама не разрешала смотреть, а Лили украдкой все-таки подглядывала. Они присосались друг к другу губами, изгибали шеи, лихорадочно шарили руками: широкие ладони мужчины распахнули на груди женщины пальто, выпростали и уронили на снег голубоватый шарф; тонкие пальцы женщины расстегивали куртку мужчины.

Сглотнув, Лили подалась вперед, и одна из веток жимолости треснула. Женщина испуганно обернулась, девочка увидела её бледное лицо с распахнутыми черными глазами и красным ртом и узнала миссис Файерс, соседку, мать Трейси. А мужчина был не мистер Файерс, мужчина был Лили незнаком.