Икотка

Солопов Игорь

Икотка

Домовой

Утро. Хорошо на улице, свежо. Солнце светит, но еще не припекает, птицы трезвонят радостно. Красота! Хоть лето и к концу пошло, а осенью пока и не пахнет. Август только наступил. Любил Степан это время. С детства еще. Только его и ждал круглый год. Все вокруг весну любили, когда природа пробуждается, силу набирает, а ему конец лета подавай. Дед говорил, что самостоятелен Степан не по годам, оттого и привлекает его в природе не дурная, гулящая молодость, а разумная и сильная зрелость.

Решил Степан до деревни съездить. Закупиться всяким в местном магазине, газет на почте получить, да с приятелями лясы поточить, узнать, что в мире происходит. Давно никуда не выбирался, а тут еще и захворали все вместе - после того как кошку из дома выкинул. Правду, видать, старики говорят, мол, кошек обижать нельзя - болеть сильно будешь. Так оно и вышло. Леся отца тогда долго ругала: "Зачем Мявку выгнал? Пусти обратно. Ну и что, что посуду побила? К счастью ведь. Ну и пусть зеркало разбила - не случится никакой беды, суеверия это дремучие. Смотри, как Андрейка без нее плачет, да и вообще, пусто в доме стало!" Про беду, стало быть, суеверия, а про счастье - нет. Вот чудна-то, вся в мать! Анюта тоже только в хорошее верила... Мявка! Что за имя такое? Хотя кошке подходит. А ведь без нее и правда в доме не то стало. Попросилась она тогда домой пару дней, поорала под дверью, и не являлась больше. Как бы не сгинула в лесу. Вернется - обязательно пустить надо.

Задумался Степан и не заметил, как время пролетело. Только до деревни доехал, как из-за сарая выбежал кто-то, и прямо на телегу, чуть под колеса не угодил. Лошадь заржала с перепугу, только что на дыбы не встала. Степан натянул поводья - телегу развернуло в сторону, пыль столбом.

- Куда прешь, чучело, под ноги смотри! - крикнул в сердцах Степан и спрыгнул с телеги. - Эй! Ты живой там?

В пыли зашевелилось, стало подыматься. И впрямь чучело! Одежда пыльная, грязная, кто такой, не разобрать. Чучело встало, промычало что-то, отплевываясь, утерло лицо.

- Демка, ты, что ли? Ты как, парень? Куды ж ты летишь так, сломя голову, покалечиться ведь мог! Дай-ка помогу.

Степан взял Демку за плечи, стал осматривать. Парень вдруг резко извернулся, отпрыгнул и был таков.

- Демка! Демьян! Стой! - крикнул Степан вслед. - Вот холера окаянная...

Сплюнул с досады, уселся на телегу, двинул дальше.

***

Кузьмич по традиции перед работой заваривал чай. Повелось так давно, еще от предыдущего почтальона, деда Терентия, а может, и раньше. Терентий давно уже помер, да и Кузьмич разносил письма уже не один десяток лет, но ритуал этот до сих пор выполнялся исправно. Каждый день, из года в год, ровно в восемь утра, как только пришел на работу, первым делом в одну и ту же банку наливалась вода и в нее погружался маленький древний кипятильник. В кружку насыпалась заварка, а когда вода закипала, нужно было немного посмотреть на пузырьки, а потом из банки, завернутой в полотенце, чтобы не обжечься, перелить кипяток в кружку. Все это стояло долгих пять минут, заваривалось и благоухало, а затем в кружку кидался сахар, обязательно кусковой, немного - полкусочка, больше нельзя, после чего чай громко размешивался. Кузьмич всегда проделывал это с наслаждением и трепетом, как учили. Ждал с нетерпением каждого утра, ведь дома чай почему-то не получался таким вкусным. А то что банка и кипятильник до сих пор служили верой и правдой, пережив деда Терентия, Кузьмич считал настоящим чудом и оберегал пуще чужих пенсий.

Чай уже заварился, оставалось только подсластить и помешать, как с улицы знакомым голосом раздалось: "Тпру". Кузьмич заулыбался: удачный сегодня день - и достал еще одну кружку для друга.

***

- Давненько, давненько не заглядывал! Заходи, Степа! - обнялись сердечно. - Случилось чего? Месяц уж как не появлялся.

- А-а! - Степан махнул рукой, - и не спрашивай. Заболели мы тут, да все разом. Я уж и забыл, когда хворал последний раз, а тут... И хворь какая-то странная. Все дни как в тумане. И чувство такое, вроде как телом своим издалека управляешь и доходит все до него с запозданием. И слабость, немощь в теле, мерзко так, бррр, как вспомню...

- Ох, тудыть! Хорошо, что обошлось! Внучок-то, внучок твой как, Андрейка?

- Нормально все с ним, раньше нас с Лесенькой оклемался. Мы вповалку лежим, а ему хоть бы хны. Орет, хохочет сам с собой! Играться требует. Будто бережет его кто. Крепким парнем будет. Богатырь! - Степан показал кулак. - О какой!

- А я уж сам было к тебе намылился, да дорога неблизкая. На телеге трястись или лесепеде еще полбеды, только мне со своим диабетом далеко не убежишь - есть-то по расписанию надо, сам знаешь. Оно, конечно, верно, можно и с собой снеди набрать, да боюсь окочуриться по дороге, где-нибудь в кустах. Станет плохо - и кирдык...

- Как тогда?

- Ага! Или хуже... И вообще, Степа, бояться я стал.

- Ну-ка, ну-ка, - удивленно поднял брови Степан. - Ты, да бояться? Что это с тобой, Леня?

- Да-да, бояться... - почтальон засмущался, отвернулся. - Постоянно боишься. Тревожность какая-то появилась, беспокоит что-то. И настолько глубоко забралось, что даже в сортире сидя и то думку думаешь. И тоскливо так, страшно, аж взвыть охота и бежать, бежать. Куда угодно, лишь бы подальше.

- Так на горшке-то самое время думать, - рассмеялся Степан. - Где же еще, ежели не там?

- Все шутковать тебе! Я же на полном серьезе тебе говорю. Сердце открываю! Думаешь, легко мужику в страхе признаться? Стыдоба! - надулся Кузьмич, и тут же наклонился ближе к Степану и продолжил, но уже безумным, заговорщическим шепотом. - Лежишь, Степа, ночью, и помереть страшно. Думается, вот уснешь сейчас, и не проснешься боле. Глаза боишься закрыть, чтоб не заснуть. А еще пошевелиться страшно. И кажется, что по деревне ночью недобрый кто шастает. По окнам глядает, высматривает чего-то...

- А шевелиться-то чего боишься, я не понял? - перебил лесник, но уже тоже шепотом.

- Дык, ежели пошевелишься, заметит он тебя и душу заберет. Вот лежишь так, трусишь, и заснешь, незаметно для себя, а по утру-то проснешься, и полегче чуток - жив вроде, не помер.

Тишина.

- Тьфу на тебя, Ленька! Дурак старый, - вскочил вдруг Степан. - Напугал! Чего ж бояться тут в деревне - люди кругом! Мы вон в лесу глухом живем, и то не страшно. Или ты шутку такую измыслил, друга подурачить?

- Да уж не до шуток мне, Степа! И не только мне, - продолжил почтальон, вяло, устало как-то. - Вся деревня страхом тем заразилась. Как хворью какой. Сейчас, как сумерки наступают, так на улице и не встретить никого. Запираются по домам. Деревня как умирает. Серега Кудря, уж на что мужик без царя в голове, тот вообще, поговаривают, в погреб на ночь уходит. А бывает, задержишься до сумерек на почте и крутишь потом педали так, что сердце заходится - лишь бы до дому быстрее. А ведь зима не за горами. Светает поздно, темнеет рано. Что же, вообще из дома носа не казать? Хотя... Может вымрем раньше... Аккурат к октябрю, а?