Страница 1 из 2
Сергей Шведов
Притягательное обаяние кочевья
Кто расстилает передо собой с восходом солнца богатый дастархан и не скупится на угощение себе любимому, тому всевышний воздает сторицей.
Многоученый суфий Нурлан-бек, как и положено правоверному, поднялся вместе с солнцем, съел два шампура шашлыка, три манты, два мясных беляша, четыре голубца, завернутых в маринованные листья винограда, ломтик курдючного сала с чуреком и маринованной черемшой, перебивая, как заведено у настоящих восточных мужчин, каждую мясную закуску халвой или сладким щербетом, почти сиропом.
Завтрак без мяса — не завтрак, а легкий перекус. Баранина из породного стада Нурлан-бека славилась на весь Малик-Ярславис — таяла во рту и нежным жиром стекала по подбородку, испуская непередаваемый аромат кошары с молочными ягнятами.
Умиротворенный сытостью, досточтимый Нурлан-бек закончил свой завтрак чашей кумыса, которую держал перед собой. Чаша была тяжела, так что пришлось браться за нее обеими руками, а не одной правой, как предписано правоверному. Но это не столь уж тяжкий харам. Куда страшней аллах накажет нерадивую невольницу-кяфирку, которая не процедила кумыс как следует. Нурлан-бек поцокал языком, покачал головой, выловил из чаши и выбросил зеленые комочки навоза и с наслаждением допил божественный напиток лугов и пастбищ, вобравший силу трав, пережеванных породистой кобылицей.
Вошла служанка из неверных, ужасно неловкая в своей парандже и долгополом халате. Один ее вид мог напрочь испортить правоверному настроение на целый день, но ученый суфий Нурлан-бек не зря долго учился управлять своими эмоциями. Вот и сейчас он мысленно заставил себя не замечать неуклюжую кяфирку. Ей непозволительно снимать паранджу даже перед хозяином, чтобы приучить к хорошим манерам эту дикарку.
То и дело роняя и вновь цепляя на ноги шлепанцу без задников с загнутыми носами, служанка в глубоком поклоне приползла на карачках к хозяину и безмолвно поставила перед ним кофе, кальян и проигрыватель. Нурлан-бек брезгливо пошевелил пальцами. Каждое действие просвещённого суфия имеет скрытый смысл, пусть неверная задумается, почему он это делает. Служанка поняла и попятилась на карачках задом к выходу из покоев знатного эфенди.
Нурлан-бек нацепил наушники, но музыку пока включать не торопился. За окнами уже запели птицы, им вторили муэдзины на весь еще пока спящий Малик-Ярславис, до которого отсюда рукой подать. Нурлан-ага с наслаждением прикрыл глаза, вслушиваясь в сладкоголосые перепевы птиц, которые сплетались в единую музыкальную композицию с высокими голосами муэдзинов, звучавших с минаретов, острыми иглами которых был утыкан Малик-Ярславис, город мусульманской славы. Пусть навеки вечные процветает благословенный Урустан, добытый огнем и мечом и дарованный всевышним всем правоверным своей уммы на расплод и умножение… Почтенный Нурлан-бек на миг вышел из блаженного спокойствия и поморщился, когда почувствовал, как подлое недовольство шевельнулось в глубине его души при словах «расплод» и «размножение».
Завидна доля воистину правоверного суннита! Богатеет казна и стекается хлеб в закрома. Из года в год ширятся его владения. Пасутся и множатся его стада, а его семя и племя… Тьфу-ты, глаза бы не смотрели!
Нурлан-бек знал, что сам похож на обиженную обезьянку с толстым животом, тонкими кривыми ножками и загребущими руками до колен. А тут еще этот салафит Бахыт в камуфляже, который ни на миг не расстается с автоматом, как-то сбрехнул в чайхане, что не только сам Нурланбек похож на обезьяну, но и весь его гарем просто куплен в обезьяннике зоопарка, а дети его — не иначе как стадо бесхвостых бабуинов.
Салафит Бахыт в камуфляже, который не расстается с автоматом, никак не мог видеть его гарема, но ох уж эти гаремные кумушки! Как ни прячь жену-мусульманку под паранджу, все равно ее увидят языкастые соседские сплетницы. От этих вертихвосток у колодца вся неприглядная подноготная твоего гарема выплывет наружу, как грязная вода из-под чистой бани.
Нурлан-бек с неодобрением глянул в окно, заметив, как нерадивые рабы неуклюже носятся за его разбредающимися овцами. Эти недотепистые кяфиры хуже хитромудрых шиитов. Ему снова стало нехорошо и беспокойно при одном воспоминании об этих злокозненных шии, словно ему опять кто-то напомнил про стадо бабуинов. Успокоил его душу только некий праведный дервиш-мелами, выкрикивавший эзан на улице за его дувалом.
Почтенный Нурлан-бек отхлебнул кофе, затянулся кальяном и включил плеер на восточные мотивы, чтобы вернуть себе доброе расположение духа.
Этот краснобородый шиит Абдуррахман никак не соглашается продать ему крутобедрую Мириам-ханум дешевле, чем за пятьсот рублиятов. Да за эти деньги можно при желании купить худосочный гарем, правда из одних сопливых девчонок. Мыслимо ли — полтысячи за наложницу-рабыню! Но краснобородый Абдуррахман не был бы шиитом, если бы не старался содрать с покупателя три шкуры.
Дети почтенного многоученого суфия Нурлан-бека, если взглянуть со стороны, действительно просто гамадрилы какие-то, а вот если бы прикупить источающую райскую сладость Мириам, так она бы всю его породу улучшила. Ведь на целую голову выше самого Нурлан-бека, в два раза шире в плечах, в три раза — в бедрах, вот это была бы производительница для его потомства! А уж с лица так просто волоокая пери из заоблачных высей.
Салафит Бахыт в камуфляже, который не расстается с автоматом, взял Мириам в набеге всего год назад, но никто еще до сих пор не купил ее у краснобородого Абдуррахмана за такие деньги. За салафитом Бахытом, который не расстается с автоматом, кралась по пятам дурная слава. Подозревали, что он платит гяурским косметологам, а те выводят клейма на лице наложниц, похищенных из богатых гаремов. Но Бахыту готовы были простить любой харам, потому что он добывал и сбывал мурзам и бекам по дешевке таких красавиц, что только пальчики оближешь.
После завтрака Нурлан-бек вкусил крупинку соли, чтобы всевышний хранил его от чревоугодия и сладострастия, и распорядился шоферу о поездке в Тулабад на невольничий рынок.
Полицейские нукеры на дорогах в тот день не свирепствовали, а умеренно и даже с улыбкой взимали с проезжих беков и баев бакшиш, желая водителям счастливого пути. Наверняка власти снова объявили месячник безопасности дорожного движения.
Перед самым невольничьим рынком стоял четырехэтажный дом с огромными буквами над карнизом крыши: «Приют для девочек-сирот сердобольного Абдуррахмана». На обширной веранде сидели и лежали босоногие девчонки разных возрастов в коротеньких рубашонках.
— Товар средней паршивости, — скривил губы Нурланбек.
— Не хочешь — не бери, если не по карману. Кяфирские девчонки через пару лет начнут работать, как вьючные ослицы.
— А мне нужна настоящая буйволица. Ты мне покажи Мириам-ханум.
— Вон там на рекламе у входа ее фото во всех видах и все параметры ее великолепной фигуры расписаны, а сам дорогой товар у меня в гареме, как в сейфе. На витрину не выставляю.
— Почему так дорого?
— Она уже не кяфирка, а почтенная ханум. Достопочтенный мулла Ибрагим обратил ее в нашу веру. Пятьсот рублиятов и ни теньге меньше. Мулла, познав ее три раза, сказал, что такой восторг не сможет доставить ни одна из небесных гурий.
Нурлан-бек свел густые брови в прямую линию на переносице, поджал губы, сжал в кулаке кошель с деньгами и велел шоферу везти его в чайхану.
Чайханщик Алим, высоченный, в длинной до полу рубахе, встречал его на ступеньках с распростертыми объятьями:
— Добро пожаловать в шатер бедного бедуина!
Удивительно обаятельный хозяин приложил руку к сердцу, заверяя в сердечной признательности, и ввел гостя в свое заведение, пропахшее халвой, кофе, чаем и сушеной коноплей. Этим вертлявым арабам достаточно было один раз мельком прознать, что у человека есть деньги, чтобы их позвоночник стал томиться позывами к низким поклонам при одном его появлении.