Страница 1 из 12
От берегов Босфора до берегов Евфрата
Введение
Подзаголовок этой статьи, может статься, не для каждого читателя одинаково ясен. Чтобы сделать недоразумения невозможными, поспешим (испросив прощение у тех, кто в такой подсказке не нуждается) сейчас же напомнить, что в интересующую нас эпоху сирийская литература[1] — это литература отнюдь не на арабском, а на особом сирийском языке[2], который представлял собой определенную стадию развития одного из диалектов арамейского языка (когда-то канцелярского языка древнеперсидской империи, позднее, между прочим, разговорного языка в Палестине евангельских времен) и оставался языком христианской литературы под верховенством ислама вплоть до XIV в.; что «копты» (от араб, «аль- кубт», «аль-кобт» или «аль-кыбт») — это принявшие христианство египтяне, прямые потомки народа фараонов, также удержавшие в литературном обиходе язык своих предков, лишь упростив его и наводнив словами греческого происхождения1; наконец, что «ромеи» (попросту «римляне» в средневековом греческом выговоре) — это те, кого мы по условной западноевропейской традиции до сих пор называем византийцами, то есть говорившие и писавшие по-гречески подданные «Нового Рима» — Константинополя.
По меньшей мере до VII в. (когда сирийские, палестинские и египетские территории выпали из византийского круга земель, отойдя к Халифату) обычным было положение, когда один и тот же человек в некотором отношении являл собою «ромея», а в другом отношении — «сирийца» или «копта». Для истории литературы значим простейший критерий — языковой: тот, кто пишет или читает по-гречески, принадлежит зоне византийской литературы, а кто по-сирийски или по-коптски, отходит к зоне «ориентальной». Но противостояние, конечно, не ограничивается языковой плоскостью. «Ромейское» — это центростремительные силы жизни и культуры: приверженность имперскому принципу — в политике, эллинистическим традициям — в культуре, ортодоксии вселенских соборов христианской Церкви (а в ранний период — древнему язычеству или отвлеченной философской вере) — в религии; верность греческому языку логически из этого вытекает. Напротив, «сирийское» или «коптское» — это силы центробежные: народный язык — против космополитического языка образованности; местные интересы — против гнета империи; самобытное творчество, «варварская» выразительность и реванш восточного вкуса — против эллинистической нормы; стихия гностического синкретизма, энкратитства (крайнего, «еретического» аскетизма — см. ниже), подчас веяния магизма, позднее теологические доктрины несторианства и монофиситства — против богословской ортодоксии.
Перед читателем — не антология византийской литературы, хотя грекоязычных текстов в книге много. Это антология ближневосточной литературы I тысячелетия нашего летосчисления — перспектива, в которой и Константинополь виден с востока, откуда-то из Месопотамии. Зона греческого языка интересует нас постольку, поскольку в ней додумывалось и договаривалось то, чем жили в пустынях Египта и Палестины, на берегах Евфрата, в городах на скрещении древних караванных путей.
Западный предел нашего мира — столица на Босфоре, ознаменовавшая своим местоположением тот угол Средиземноморья, где Европа и Азия зримо подступают вплотную друг к другу. Константинополь лежит на европейском берегу Босфора; с противоположной стороны ему соответствуют обе дополнительные субстолицы Византии — Халкидон и Никея, города вселенских соборов. Между тремя городами проходит рубеж двух материков.
На восток от этого рубежа лежат земли, ныне входящие в состав Турции, Сирии, Ливана, Ирака, Израиля, Иордании, Египта. В те времена от юго-восточного угла Черного моря к северозападному углу Аравийского полуострова шла граница, разделявшая две многонациональные державы — Римскую империю и персидское государство Сасанидов. Ареал, который нас интересует, — это ареал пограничный. Сирия была рассечена границей надвое: западная Сирия вплоть до прихода арабов принадлежала ромеям, восточная — персам. Сирийская культура развивалась на территориях обоих государств: Ефрем Сирин (Афрем) переселился из Нисивина, завоеванного Сасанидами, в Эдессу, лишь бы оставаться внутри пределов христианской державы, но Афрахат был прозван «персидским мудрецом», а Исаак Сириянин подвизался в монастыре среди гор Хузистана.
«Пограничное» положение сирийской христианской культуры между двумя мирами, так сказать, овеществлялось, становилось наглядным в посреднической роли, вновь и вновь поручавшейся Сасанидами своим крещеным подданным в периоды замирения с ромеями (так шахиншах Ездигерд I послал главу сирийской церкви в Иране Ябалаху I с дипломатической миссией к Феодосию II в 417—418 гг., так сирийский епископ Бар Саума участвовал в переговорах по выяснению византийско-иранской границы во второй половине V в., так, наконец, высшие сирийские иерархи составили посольство шахини Буран к ромейскому императору Ираклию в 630 г.)1.
Сирийцы — это народ толмачей: достаточно вспомнить, что из их рук Восток получил Аристотеля, которому предстояло кружным путем, через арабов, вернуться на Запад в эпоху схоластов. Это народ купцов, посланцев и миссионеров, чье бытие определялось фактом противостояния двух цивилизаций; факт этот был источником как материального, так и духовного обогащения, — хотя, разумеется, и непрестанной угрозой. Но они не только соединяли собою, как живой мост, Византию и Иран[3]; судьба их связана с еще большими географическими дистанциями. Их колонии в иноземных городах, их торговые фактории раскинулись вдоль «шелкового пути» до самого Китая, где в VII в., согласно свидетельству стелы Сианьфу на китайском и сирийском языках, существовала большая христианская община во главе с епископом-сирийцем. Сирийское письмо или его модификации применялись народами Центральной Азии; сирийская литургия с незапамятных времен и вплоть до появления европейцев в XVI в. служилась в церквах «христиан апостола Фомы» на Малабарском побережье Индии[4]. Контакты сирийцев уходили и на Запад; их присутствие засвидетельствовано надгробиями на территории Франции, формы их художественного творчества, занесенные торговыми и церковными встречами, оказали воздействие на становление раннесредневе- кового стиля в далекой Ирландии.
С коптами, вторым по значению народом христианского Ближнего Востока, все обстояло иначе: они были куда менее склонны к странствиям, куда более замкнуты в пределах своей нильской долины и своих оазисов; темперамент их культуры не столь подвижен. И все же они также были включены в «силовое поле» широкого межэтнического синтеза восточных и западных элементов. Коптская литература, как и все литературы этого круга и типа, дала очень много переводов, преимущественно с греческого, да и сама породила некоторые тексты, которые переводились на другие языки. Коптское искусство вобрало в себя многообразные влияния и, в свою очередь, явило собой образец для художественного творчества внутри других культур. Наконец, одно создание коптского христианства получило международный резонанс неимоверной широты по всей христианской «ойкумене» — от Ирана до Атлантики: речь идет о монашестве. Конечно, монашество было предвосхищено в практике аскетов ессейско-кумранитского, а затем и раннехристианского круга; но становление монашеской формы жизни невозможно представить себе без инициативы одного копта — отшельника Антония Великого (того самого, чьи «искушения» стали одним из самых распространенных мотивов европейской литературы и европейского искусства) и без организаторских усилий другого копта — Пахомия, или Пахона (копт. «Орел»; и тот и другой умерли в середине IV в.)1. Тому, что такое христианское монашество, мир учился у коптов. Монастыри Фиваиды — пустынной области на юге Египта, невдалеке от древней столицы Фив, — стали целью паломничества для пришельцев издалека, спешивших на месте познакомиться с новым образом жизни.
1
В проблематику сирийской культуры вводит фундаментальный, посмертно изданный коллективом учеников труд:
Пигулевская Н. В.
Культура сирийцев в средние века. М., 1979. Монография убедительно показывает всемирно-исторический масштаб творческой и посреднической активности средневековых сирийцев, она содержит полезные библиографические указания. Существует давний перевод английской книги, увидевшей свет в 1894 г.:
В. Райт.
Краткий очерк истории сирийской литературы. СПб., 1902. Во втором томе «Истории всемирной литературы» (М., 1984) имеется глава о сирийской литературе, написанная Л. X. Вильскером. Дальнейшая библиография по сирийской литературе:
Baumstark
A
.
Geschichte
der
syriche
Literatur
mit
Ausschluss
der
christlich
-
palastinensischen
Texte
.
Bo
1922;
Baumstark A.
und
Rucker A.
Die aramaische und die syrische Literatur (Handbuch der Orientalistik. Bd.
3).
Leiden,
1954;
Duval R.
Ancie
Т
.
II. La litterature syriaque. Ed.
3.
P.,
1907;
Chabot J. B.
Literature syriaque. P.,
1935
2
Ср
.:
Церетели
К
.
Г
.
Сирийский
язык
.
М., 1979. Поздней формой сирийского языка является современный ассирийский язык, см.:
Ка- лашев А.
Русско-айсорский и айсорско-русский словарь. Сборник материалов по описанию местностей и племен Кавказа. Вып. 20. Тб.,
1894;
Церетели К. Г.
Хрестоматия современного ассирийского языка со словарем. 2-е изд., Тб., 1980. О современных этноконфессиональ- ных общностях, преемственных по отношению к средневековым носителям сирийского языка и сирийской культуры, см.:
Шпажников Г. А.
Религии стран Западной Азии. Справочник. М., 1976, и прилагаемую библиографию. Ср. также работы К. П. Матвеева о так называемых ассирийцах, например заметку: Ассирийцы // Азия и Африка сегодня. 1984. № 11. С. 52—53; Ассирийцы в городах европейской части СССР / Малые и дисперсные этнические группы в европейской части СССР // Расселение и культурные традиции. М., 1985. С. 46—55. В Ираке и других странах мира издаются журналы на арабском, современном ассирийском, турецком и западных языках, посвященные культивированию сирийской традиции в связи с национальными чувствами групп, ощущающих себя ее наследниками, например: «Вауп
al
-
Nahrayn
» (
Mo
sul
), «
Journal
of
the
Syriac
Academy
» (
Baghdad
), «
Hujada
» (
Sodertal
-
je
)
и т. д. В русской дореволюционной науке понятие о «связи времен» дают классические работы замечательного ориенталиста Болотова, посвященные исторической тематике, но с оглядкой на современное бытие потомков древних народов, например:
Болотов В. В.
Из истории церкви Сиро-Персидской. СПб., 1901 (чисто прагматически это внимание к современности было связано с церковно-дипломатическими контактами 90-х годов XIX в., в которых Болотов, как известно, принимал активное участие, но в перспективе более широкой оно выражает ту традицию уважительного внимания к прошлому и настоящему малых народов, которая завещана нам отечественной научной классикой
3
См.:
Еланская А. И.
Коптский язык. М., 1964;
она же.
Коптская литература // История всемирной литературы. Т
. 2.
М
., 1984.
С
. 360— 364;
Kamil
М
.
Aspects de l'Egypte Copte (Berliner Byzantinistische Ar- beiten. Bd
.
31). В., 1965. Можно рекомендовать написанную с большой глубиной человеческого проникновения последнюю главу популярной книги великого отечественного египтолога:
Тураев Б. А.
Древний Египет. Пг., 1922. С. 151-178.
4
См.: Tisserant Е. Eastern Christianity in India. Calcutta, 1959; Tis- serant E., Hambye E. R. Eastern Christianity in India. A History of the Syro-Malabar Church from the Earliest Time to the Present Day. L., 1957. О проповеди христианства в Китае см.: Moule А. С. Christians in China before the Year 1550. L., 1930.
' См.: Ruppert F. Das pachomianische Monchtum und die Anfange klosterlichen Gehorsams. Miinsterschwarzach, 1971. Ср. также: Schwietz St. Das morgenlandische Monchtum. Bd. I—III. Mainz, 1904-1938; Heussi K. Der Ursprung des Monchtums. Tubingen, 1936; Cousin P. Precis d'histoire monastique. P., 1956; Festugiere A.-J. Les moines d'Orient. P., 1961.
Confessiones VIII, 8, 19.