Страница 3 из 39
— Чжу мати?[5] — спросил охранник. Стоя возле двери, он направил вперед свое страшное оружие и добавил на кантонском диалекте в обычной для жителей этих северных поселений гортанной манере: — Что потерял ты здесь, монах? Что надобно тебе тут? Убирайся! Нечего тебе здесь делать!
— Амита-фо! Амита-фо!
— Убирайся! Слышишь?
Шансов на спасение у охранника не было. Монах вытащил из-за пояса острый как бритва нож, неприметный под халатом, схватил противника за запястье, отсек ему наполовину руку с револьвером, а затем чиркнул коротко лезвием по его горлу. Голова несчастного завалилась назад, красным фонтаном брызнула кровь, и бездыханное тело стража глухо ударилось о пол.
Монах с невозмутимым видом снова заткнул нож за пояс и извлек из-под священнического одеяния небольшой автомат «узи», в изогнутом рожком магазине которого патронов было более чем достаточно. Пнув с силой ногой дверь, у которой только что разыгралась кровавая драма, он ворвался внутрь комнатенки, где застал всех тех, за кем и явился сюда.
Вокруг стола сидели с чашками чая и стаканчиками крепкого виски пять человек, все — «чжунгожэни». Не видно было ни блокнотов, ни ручек или карандашей. Никто ничего не записывал, предпочитая полагаться лишь на уши и глаза. Но как только глаза собравшейся здесь публики встревоженно поднялись вверх, лица «чжунгожэней» исказила гримаса. Два с иголочки одетых участника переговоров, вскочив со своих стульев, потянулись за оружием, лежавшим в карманах отлично сидевших на них пиджаков, один нырнул под стол, остальные двое бросились с визгом к обитым шелком стенам и, кружа в отчаянии, принялись молить налетчика о пощаде, хотя и понимали, что ее не будет. Каскад несущих неотвратимую гибель пуль обрушился на «чжунгожэней». Хлынула кровь из смертельных ран, из раскроенных черепов брызнули мозги, вместо глаз зазияли дыры, а рты в рубиново-красной пене разверзлись в застывшем навеки крике. Поблескивали омерзительно стены, пол и полированный стол, покрытые кровавыми пятнами. Смерть сделала свое дело.
Убийца осмотрел содеянное им и остался доволен. Присев на корточки над лужей застывающей крови, он начертал что-то на полу указательным пальцем и извлеченным из левого рукава темным квадратным лоскутом накрыл это место. Потом поднялся и поспешил вон из комнаты, проверяя на ходу, на месте ли нож. У входа в залу он остановился и заглянул внутрь. Там, казалось, все осталось по-прежнему и, как и раньше, стоял страшный гомон. Да и почему что-то должно было измениться? Ведь с тех пор, как он покинул кабаре, минуло секунд тридцать, не более.
Соучастник монаха был достаточно хорошо обучен, чтобы действовать аккуратно и четко.
— Фай ди![6] — крикнул небритый, коренастого сложения крестьянин из Кантона, стоявший футах в десяти от «святого отца», и, тут же опрокинув еще один столик, бросил на пол зажженную спичку. — Полицейские вот-вот будут здесь! Я видел, как бармен звонил им!
Убийца сорвал с себя халат с капюшоном. В мелькании вращающихся огней физиономия его выглядела такой же мрачной, как и у участников бесноватой рок-группы. Его глаза оттенял сильный грим, белые линии подчеркивали их форму. Лицо было смуглым, коричневатого цвета.
— Иди первым! — скомандовал монах крестьянину, швырнул свое одеяние и автомат «узи» на пол у самой двери, стянул с рук тонкие хирургические перчатки и, засунув их в карманы фланелевых брюк, вошел в залу.
Служащим кабаре и прочих подобных заведений на Золотой Миле не так-то просто было решиться вызвать полицию: неспособность администраций обеспечить порядок на вверенных ее попечению предприятиях каралась крупными штрафами, жесткие санкции могли последовать и за плохую охрану туристов. Зная, что к ней обращались лишь в крайнем случае, полиция быстро реагировала на вызовы. Поскольку монаху все это было известно, он понимал, что надо как можно скорее исчезнуть отсюда.
Убийца последовал за крестьянином из Кантона, затерявшимся в охваченной паникой толпе, с воплями устремившейся к выходу. Виновник всей этой свистопляски, уже не выделявшийся своей одеждой, напористо, словно бык, кулаками прокладывал себе путь.
Когда оба лиходея оказались на улице, там уже шумел народ. Зеваки, не стесняясь в выражениях, обливали кабаре грязью, что, понятно, не приумножало славы этого заведения.
Как только монах со спутником пробились сквозь возбужденную толпу, к ним тотчас же присоединился поджидавший их снаружи невысокий мускулистый китаец и, взяв за руку лишенного теперь священнического одеяния своего подопечного, потянул его в узенький переулок, где и достал из-под накидки два полотенца: одно — мягкое и сухое, другое, в полиэтиленовом пакете, — теплое, влажное и надушенное. Наемный убийца схватил влажное полотенце и начал вытираться, уделяя особое внимание коже вокруг глаз и шее. Перевернув полотенце, он повторил этот процесс с еще большим тщанием, старательно обтерев виски и край волос. Убедившись, что белый цвет его кожи полностью восстановлен, он насухо вытерся вторым полотенцем, пригладил свои темные волосы и поправил армейский галстук, повязанный на кремовую сорочку под темно-синим пиджаком.
— Уходим! — скомандовал он своим помощникам, и те тотчас затерялись среди прохожих.
А вслед за ними на это ристалище восточных развлечений вступил одинокий, с иголочки одетый европеец.
Между тем внутри кабаре управляющий бранил громогласно несчастного бармена за то, что тот вызвал полицию — «цзин ча». Какие только напасти не обрушатся теперь на него, чьему попечению вверено сие учреждение!
Драка на удивление утихла столь быстро, что это даже немного сбило всех с толку. Официанты и прочий обслуживающий персонал успокаивали клиентов, похлопывая их по плечам, и, собирая мусор, расставляли столы, поломанные стулья заменяли новыми и разносили бесплатно стаканчики виски, а рок-группа начала исполнять популярные песни. В общем порядок в заведении был восстановлен так же быстро, как и чуть ранее — нарушен. И теперь облаченный в смокинг управляющий лелеял надежду, что подготовленное им объяснение, будто импульсивный бармен принял обычного разбушевавшегося пьяницу за личность куда более опасную, вполне устроит полицию.
Но не долго тешил он себя подобными мыслями: внезапно ему стало не до штрафов и официальных санкций властей, ибо взгляд управляющего привлек лоскут белой ткани на полу залы, перед дверью во внутренние помещения. Кусочек белой материи, совершенно белой… такой, каким было одеяние монаха…
Что-то там, за этой дверью? Где «лаобань»?.. И как проходит совещание?..
Задыхаясь, с покрытым каплями пота лицом тучный управляющий пронесся мимо столиков и, выскочив из залы, обнаружил брошенный на пол халат, а когда опустился на колени, то глаза его широко открылись от страха: из складок белой ткани выглядывал темный ствол незнакомого оружия. Вид поблескивающих при искусственном свете крохотных пятнышек и тонких полосок еще не засохшей крови, забрызгавшей ткань, и вовсе лишил бедолагу дара речи. Он чувствовал лишь, что к горлу его подкатил ком.
Из залы вышел мужчина в таком же смокинге, что и у менеджера, но без пояса, подчеркивающего высокий социальный статус его владельца, — это был брат управляющего и первый его помощник.
— Что случилось? — спросил он и тут же, увидев, как его брат поднял с пола странного вида оружие, завернутое в окровавленный белый халат, выругался тихо: — О проклятый христианский Иисус!
— Пошли! — выдавил из себя управляющий, поднявшись на ноги и направляясь в сторону залы.
— Но сейчас сюда нагрянут полицейские! — возразил брат. — Один из нас должен поговорить с ними, попытаться убедить их, что мы уже сами навели порядок.
— Может статься, что нас уже ничто не спасет! Пошли же быстрее!
То, что увидели оба брата в полутемном коридоре, подтвердило дурные предчувствия. В луже собственной крови лежал мертвый охранник. Кисть, почти отделенная от руки, продолжала сжимать оружие.
5
Куда ты? (Кантонский диалект китайского языка.)
6
Уходим! (Кантонский диалект китайского языка.)