Страница 2 из 39
Подойдя к убранному висюльками входу в шумное кабаре, монах наконец дважды кивнул чуть заметно своему спутнику и решительно шагнул внутрь. «Чжунгожэнь» же остался снаружи. Рука его покоилась под просторной накидкой, взгляд был устремлен на охваченную безумием центральную улицу города, где правили бал недоступные его пониманию нравы. Словно все рассудка лишились! Настоящий вертеп! Но этому «туди» — местному жителю — было поручено защищать не щадя живота жизнь монаха, посему он не собирался покидать свой пост.
Между тем в увеселительном заведении прорезываемые рыскающими огнями цветомузыки клубы густого дыма наползали на сцену, где безумствовала рок-группа, исполнявшая немыслимо чудовищную смесь из музыкального репертуара панков и азиатских ритмов. Парни, в тесных, из черной блестящей ткани брюках и в темных кожаных куртках поверх расстегнутых до пояса светлых шелковых рубах, с выбритыми до линии виска головами и с застывшими на лицах гримасами, призванными демонстрировать приписываемую восточному характеру невозмутимость, неистово сотрясались под грохот своих инструментов. И только иногда, как бы подчеркивая контраст между Востоком и Западом, какофония внезапно смолкала, и теперь уже звучала лишь незатейливая китайская мелодия, наигрываемая одиноким инструментом, а фигуры на сцене застывали на время под бешено кружившимися лучами прожекторов.
Монах, переступив порог этого заведения, окинул взором переполненную людьми огромную залу. Кое-кто из пребывавших в разной степени опьянения почтительно поглядывал на него, другие, завидев его, тотчас отводили от него глаза, а иные, повскакав со стульев, поспешно расплачивались за выпивку гонконгскими долларами и устремлялись к выходу. Несомненно, «хэшан» произвел на гуляк впечатление, но не то, какого бы хотелось приблизившемуся к нему тучному, в смокинге человеку.
— Чем могу быть полезен вам, ваше святейшество? — спросил с приличествующим случаю подобострастием управляющий.
Священнослужитель нагнулся и что-то сказал ему на ухо. Глаза управляющего расширились. Поклонившись, он указал на стоявший у стены столик. Монах поблагодарил его кивком и позволил ему проводить себя к отведенному для него месту. Сидевшие за соседними столиками настороженно наблюдали за святым.
Управляющий вновь поклонился и молвил уважительно:
— Не хотите ли отведать чего, ваше преподобие?
— Только козьего молока, его оно вдруг найдется у вас. Ну а если его нет, сойдет и простая вода. Я и за это буду вам благодарен.
— У нас есть все, именно это выгодно отличает наше заведение ото всех прочих, — проговорил управляющий в смокинге и, опять поклонившись, исчез.
Безуспешно пытался он определить диалект китайского языка, на котором с ним сейчас изъяснялись. Впрочем, это не имело для него особого значения, ибо в данный момент было важно другое: то, что этот высокий, облаченный в белое монах вел дела с самим «лаобанем» — его боссом. В самом деле, таинственный посетитель — подумать только! — назвал «лаобаня» по имени, редко произносимому на Золотой Миле, и как раз в этот вечер могущественный хозяин его находился здесь, в этом доме, в потайной комнате, о которой мало кто знал. Но управляющий не имел права докладывать «лаобаню» о визите монаха: ему недвусмысленно объяснили, что этой ночью никто не должен беспокоить хозяина. Если бы великий повелитель захотел кого-то увидеть, то сам сказал бы об этом управляющему, и тот сразу бы разыскал этого человека. А по-иному и быть не могло: недаром же «лаобань», один из богатейших и знаменитейших властителей Гонконга, слыл опытнейшим конспиратором.
— Пошли мальчишку с кухни за козьим молоком, — резко бросил управляющий старшему официанту. — И чтобы одна нога здесь, другая там, если не хочет остаться без потомства.
Монах спокойно сидел за своим столом. Фанатичный блеск в его глазах угас, взор смягчился, и он созерцал теперь царившую в зале суету, не выказывая ни осуждения, ни одобрения, а лишь со скорбным видом родителя, наблюдающего за шалостями возлюбленных своих отпрысков.
Внезапно в вихрь метавшихся по зале огней вторглась, нечто, что заставило монаха напрячься. Один из гостей, расположившийся через несколько столиков от странника, зажег и тут же погасил спичку. То же проделал он и с другой и лишь третью поднес наконец к длинной черной сигарете. Эта-то короткая серия вспышек и привлекла внимание священнослужителя. Он повернул прикрытую капюшоном голову к одиноко сидевшему за пеленой дыма небритому, неряшливо одетому китайцу. Их взгляды встретились. Утвердительный кивок монаха вряд ли заметил кто-то еще: со стороны он походил на непроизвольное движение головы. В ответ последовало столь же неуловимое движение — в тот самый момент, когда третья спичка погасла.
Секундами позже по столу, за которым сидел этот неряха, побежали вдруг языки пламени. Огонь жадно пожирал изделия из бумаги — салфетки, меню, корзиночки для «дим сум», а затем, грозя заведению настоящим пожаром, перекинулся на все остальное, что только могло гореть. Недотепа, издав истошный вопль, с оглушительным грохотом опрокинул стол.
Официанты бросились со всех ног к месту происшествия. Посетители кабаре, повскакав со своих мест, принялись неистово затаптывать мерцающее голубое пламя, необъяснимо быстро перебравшееся к ним. Пущенные в ход скатерти и фартуки, которыми пытали сбить огонь, прекрасно вписывались в общую атмосферу переполоха и сумятицы. Рок-группа, стоя особняком, играла с превеликим усердием, словно подчеркивая этим, что все идет своим чередом и волноваться, право же, совсем ни к чему.
Публика и впрямь постепенно начала успокаиваться. Но тут события приняли такой оборот, что она оказалась вдруг втянутой в потасовку, сразу же заставившую всех позабыть о несостоявшемся пожаре.
Двое служащих кабаре, выступив в роли зачинщиков, наскочили на злосчастного «чжунгожэня», чья беспечность в обращении со спичками могла дорого всем обойтись. Тот, не растерявшись, моментально применил приемы «вин чун» — восточного единоборства: выпрямив руки, он обрушил их на лопатки и глотки противников, а затем, врезав им ногой в живот, отбросил нападавших прямо на посетителей, кольцом обступивших место схватки. Грузный управляющий с криком кинулся на непокорного клиента, но тотчас же был сбит молниеносным ударом в грудь. А пока еще трое официантов неслись на подмогу своему старшему — «зонгуаню», «чжунгожэнь» швырнул стул в истошно оравшую толпу. И тут и мужчины и женщины, доселе избегавшие участия в драке, принялись, словно поддавшись массовому психозу, рушить все вокруг и остервенело колотить друг друга кулаками. Рок-группа, казалось, задалась целью превзойти саму себя, и разноголосый рев ее инструментов был вполне адекватен столпотворению.
Когда безумие вроде бы охватило всех поголовно, один из присутствующих, плотного сложения, по внешности крестьянин, взглянул на столик у стены, где только что сидел монах. Но там никого уже не было.
«Чжунгожэнь» между тем схватил второй стул и разбил его о ближайший стол. Деревянное сиденье отвалилось, а выломанная ножка, брошенная наметанной рукой китайца, полетела в толпу.
Описанное выше заняло считанные секунды, но и в эти мгновения многое успело свершиться.
Незаметно выскользнув из залы через дверь напротив входа в кабаре, монах быстро притворил ее за собой и уверенно зашагал по длинному узкому коридору. Хотя глаза его не сразу привыкли к полумраку, он сумел все же разглядеть впереди, не более чем в двадцати пяти футах от себя, чью-то фигуру, отделившуюся от стены. То был, судя по всему, охранник, встревоженный его появлением. Из укрытой под широкой накидкой кобуры страж выхватил правой рукой револьвер. Но священнослужителя это не смутило. Он невозмутимо кивнул несколько раз незнакомцу и величественной походкой, словно участвовал в храмовой процессии, продолжал свой путь.
— Амита-фо! Амита-фо![4] — повторял монах, приближаясь к стражу. — Мир повсюду, повсюду покой — этого жаждут духи!
4
О Будда! О Будда! (кит.)