Страница 2 из 94
Первые привидения и призраки появились в японской литературе довольно давно — вместе с буддийским вероучением (считалось, что излишняя приверженность земному не позволяет душе попасть в рай и она обречена на вечное неприкаянное блуждание — это объясняло природу происхождения призраков и привидений), но теперь, с резким усилением гнета и ужесточением регламентированности всех сторон жизни простого японца привидения стали выполнять новые, довольно-таки несвойственные сверхъестественным силам функции: в мечтах задавленного беспросветной жизнью и несправедливостью человека привидения совершали после его гибели то, чего он не мог добиться при жизни. А при жизни он не мог ничего, — ибо даже роптать было по тем временам преступлением, ибо за подачу крестьянской петиции полагалась смертная казнь.
Дух мертвеца бесплотен, свободен. Он может, он должен отомстить — восстановить справедливость. Только в фантазиях мог дошедший до последней черты отчаяния человек дать волю обиде и гневу. А потому чем прочнее становился режим, тем пышнее расцветал «кайдан». Горше всех была женская доля — участь существа совершенно бесправного и бессловесного. Известно буддийское изречение: «онна ва санкай дэ иэнаси» — «в трех мирах нет места для женщины». И потому именно женщины — слабые, хрупкие, обиженные, беззащитные — становились главными героинями литературы призраков, устрашающими в своей злобной мстительности. Новелла о чудесном приобретает трагические черты, а сквозь романтический флер проглядывает социальная тематика.
«Кукла-талисман» Асаи Рёи — один из первых сборников новелл такого рода. В то время в Китае жанр волшебной новеллы чуаньци переживал бурный расцвет. Принято считать, что практически все новеллы Асаи Рёи — переложения китайских оригиналов, в частности произведений китайского новеллиста Цуй Ю, вошедших в его знаменитый сборник «Новые рассказы у горящего светильника». Но можно, пожалуй, сказать, что Асаи Рёи превзошел в мастерстве китайского предшественника: лишь частично сохранив сюжетную канву, он заменил имена героев и географические названия на японские, ввел тонкие пейзажные описания и японские исторические реалии, а также национальные фольклорные мотивы, углубил психологическую мотивировку поступков героев. Подобный «привой» дал новые, экзотические плоды.
Нет нужды предварять имя Ихары Сайкаку, чьи произведения хорошо знакомы всем, кто интересуется японской изящной словесностью. Без этого имени будет неполной литература Японии, без его «Рассказов из всех провинций» — неполной история новеллы о чудесах.
«Рассказы из всех провинций» (1686) на первый взгляд стоят как бы особняком в творчестве Сайкаку — певца городской жизни. Но Сайкаку был одержим страстью к путешествиям и во время странствий собирал и записывал сюжеты местных преданий. Плодом изысканий явились «Рассказы из всех провинций», некоторые из них имеют явно фольклорные корни.
На небольшой новелле практически неизвестного у нас писателя Цуга Тэйсё («О том, как заветный лук стража заставы Ки однажды превратился в белую птицу») хочется остановиться особо — потому, что именно Тэйсё многие исследователи считают родоначальником ёмихон — литературы, предназначенной для серьезного чтения (в отличие от бытовавших в те времена книг-картинок), а еще потому, что новелла эта обнажает мощнейший пласт фольклорной традиции.
Если Асаи Рёи использовал тексты, написанные на классическом, литературном китайском языке, то осакский врач Цуга Тэйсё перелагал и адаптировал произведения, написанные на разговорном китайском, — при этом, разумеется, привнося японские реалии и колорит. Первый же сборник новелл о чудесном — «Гроздь цветов» («Ханабуса-дзоси», 1749 г.) принес ему громкую славу. «О том, как заветный лук стража заставы Ки…» принадлежит к другому сборнику — «Пышный луг» («Сигэсигэява», 1766 г.). Это прелестный рассказ о лисе-оборотне, которая превращается то в охотничий лук, то в белую птицу и морочит голову одновременно нескольким мужчинам, стремясь отвратить род человеческий от убийства живых существ. Вообще лиса — самый любимый и популярный персонаж многочисленных китайских, японских легенд и сказок. Герой одного из китайских преданий — император Юю (XXIII в. до н. э.) — берет себе в жены девятихвостую лису; другое предание повествует о небесной лисе, имевшей девять хвостов и золотую шерсть; японское слово «тэнгу», обозначающее лесного бога с длинным клювом, может также читаться как «амацу кицунэ» — «небесная лисица» (согласно легенде, тэнгу — упавшая с неба звезда); сказочная лиса Кудзуноха всем сердцем любит своего спасителя и рожает ему сына — будущего прославленного астролога и гадателя Абэ Сэймэя.
Как китайские, так и японские оборотни-лисы часто морочат людей не со злыми намерениями, ими движут благородные побуждения — любовь, чувство справедливости, стремление сделать добро, — а подчас и просто безобидное озорство. Они умны, преданны, обворожительно прекрасны, и способны не только сгубить, но и облагодетельствовать достойного — даже жертвуя своей жизнью. Таких пылких, самоотверженных, тонко чувствующих героинь можно встретить в «Лисьих чарах» китайского писателя Пу Сунлина, жившего в XVII веке; немало их и в японских новеллах о чудесном.
Читая новеллу Тэйсё, невольно забываешь о существовании китайских первоисточников, тем более что схожие легенды можно обнаружить и в средневековой японской прозе сэцува. «Как заветный лук стража заставы Ки…» вызывает чувство поэтической грусти и легкое восхищение удивительным японским механизмом адаптации явлений чужеродной культуры.
И все же гениальный Уэда Акинари пошел дальше Тэйсё. Непосвященному просто и в голову не придет, что многие сюжеты его шедевра «Луна в тумане» взяты из китайских произведений, главным образом новелл того же Цуй Ю.
Мотив страсти змеи к человеку восходит к древним китайским легендам (впоследствии они нашли воплощение в «Повести о Белой змейке» китайского писателя первой половины XVII в. Фэн Мэнлуна). Кстати, сходный сюжет лежит в основе новеллы «О распутнице из округа Муроно земли Кии» («Записи о чудесах „Сутры Лотоса“, сотворенных ею в великой стране Японии», середина XI в.), а также пьесы «Додзёдзи». Но если в прочих интерпретациях змея-оборотень холодна и расчетлива и внушает ужас своей жестокой и похотливой любовью, то в новелле Акинари «Распутство змеи» она очаровательна и беззащитна, а безоглядная страсть, в итоге губящая ее, невольно вызывает в памяти героинь Сайкаку, жертвовавших жизнью во имя своего чувства. Так что симпатии автора на стороне Манаго, а не трусоватого и нерешительного Тоёо.
Первый раздел сборника «Пионовый фонарь», озаглавленный «Алый пояс», замыкают новеллы Танаки Котаро. Строго говоря, его произведения следовало бы отнести к жанру современного «кайдана» (он жил и творил в конце XIX — начале XX в.), однако сказочно-мифологическая окрашенность его произведений, их устремленность в прошлое, обилие используемого фольклорного материала, да и сама форма изложения — стилизация под быличку и сказку — позволяют включить Танаку Котаро в число авторов классической волшебной новеллы.
На протяжении всей жизни он увлеченно собирал народные предания и легенды, бытовавшие в различных областях Японии и Китая. Итог — несколько сборников новелл об «удивительном, загадочном и ужасном» («кайданов» и «киданов») как японского, так и китайского образца. Новеллы Танаки Котаро весьма любопытны эклектичностью образов и наложением более поздних преданий и исторических реалий на ранние легенды и поверья: так, например, в рассказе о призраке грешницы, воспылавшем любовью к незадачливому самураю («Пора цветения»), звучит неожиданный мотив христианства, а в легенду о рыбаке, в соответствии с законом кармы понесшем наказание за убиение живых тварей, вплетается предание о сыне лисы Кудзуноха — гадателе Абэ Сэймэе. Авторские произведения Танаки Котаро — в то же время своеобразнейший документ, отражающий развитие устного народного творчества.