Страница 2 из 23
В какой-то момент она вспомнила бабушку. Ей было уже за восемьдесят, когда она, прикалывая брошку к своему любимому синему платью, произнесла удивительную фразу: «Я тебе, Маша, что-то скажу, только ты не смейся. Когда-нибудь ты поймешь. Знаешь, если я в зеркало не смотрюсь, я – невеста». Тогда Маша подумала, что бабушка шутит, а теперь вот и сама подумала о том же… Морщинок все больше, а желаний не меньше, и все еще чего-то хочется…. И нравиться хочется, и все успеть хочется… А время убегает и убегает, ей уже не догнать.
Сколько она просидела так, не шевелясь, она не понимала. Один раз ей показалось, что муж позвал ее: «Машенька, ты скоро? А то я уже совсем засыпаю». «Сейчас, еще чуть-чуть посижу… Спокойной ночи, дорогой!» – тихо откликнулась Маша. Еще через минуту или две за спиной у нее глухо стукнулся об пол выскользнувший из рук айпэд. Экран еще минуту светился и погас. Тогда Маша вернулась в каюту, захватила легкую шаль и, накинув ее на плечи, снова вышла на балкон.
Странно, подумала Маша, что в русском языке так и не нашлось своих названий для всей этой техники. Видно, запоздали изобрести. А сколько новых английских слов! Чипы, айфоны, таблетки, байты, смайлики, моджики, эсэмэски… Не перечислишь. Скоро они вообще перестанут понимать «птичий язык» собственных внуков, и нет уже ни сил, ни особого желания заново учить все эти хитрые сокращения, аббревиатуры…
Интересно, а как бы это все стали переводить на русский в ее время, когда вдруг запретили употреблять иностранные слова? Боролись с «засорением» русского языка! Ну, заменили «аут» на «вне игры», «голкипера» на вратаря, но слово «футбол» все равно выжило! И никто не тянул счастливый крик «Гоооо-ооооол!» звучнее и дольше чем Вадим Синявский. И все-таки ГОЛ, не что-то иное.
А всего полсотни лет назад в районном доме пионеров ее учили танцевать «па-де-патинер» и «па-де-грас»! Ужас какой – не выговоришь! Надо было тоже переименовать. Или отменить! Менуэт в пионерской форме с галстуками… Ну, если только в театральном училище. Какого только идиотизма ни нахлебалось ее поколение! Слава богу, проехали. Не потому ли кажется такой головокружительной скорость, с которой их внесло в новый век.
Здравствуйте, Ваше Величество, Двадцать Первый век!
Уже не Русь-Тройка правит миром, а эти юнцы, напичканные невероятным количеством недоступных ей знаний. Новое поколение – Индиго, постоянно опутанное тонкими проводками всевозможных наушников, телефонов и прочих «гаджетов». Кто они – дети или роботы? Да нет, обыкновенные мальчишки и девчонки, которые любят, страдают, старомодно кончают жизнь самоубийством от несчастной любви или издевательств безмозглых идиотов.
Бедные новые дети! Прекрасная свобода кружит вам головы, вы знакомитесь и женитесь через континенты и океаны, запросто разговариваете с космосом! Весь мир «адаптирован» к вашим требованиям и темпу жизни. Иногда я даже завидую вам, дорогие мои мальчишки! Жаль, что вам некогда читать длинные умные книжки. Я тревожусь за вас, дети мои. Будьте только счастливы в этом сумасшедшем мире!
Вот и эти айпэды. Никаких возражений – компактны, удобны в дороге, «закачивай» в них хоть целую библиотеку. Читай, где хочешь – на пляже, в метро, в самолете. И все-таки есть книги, которые нельзя поглощать на ходу, как общепитовский бутерброд под названием «фаст фуд». Их хочется читать, как едят изысканные блюда – не спеша, смакуя каждый оборот речи, тонкую вязь слов, восхищаясь остротой наблюдений, глубиной мысли, каждой мелочью в описании природы, чтобы вдруг почувствовать нежный запах сирени после грозы.
Книги, книги… Для Маши они неизменно ассоциировались со словом «папа». Его просто невозможно было представить без книги в руках. Привычная картина – отец с очками на носу и в соскальзывающих с ноги тапочках, уютно устроившись в кресле у торшера, бережно перелистывает страницы книги или свежего «толстого» журнала. Никаких «послюнявленных» пальцев и загнутых уголков. Когда он понял, что в его блестящей памяти стали появляться провалы, он завел себе толстую тетрадь в коленкоровом переплете и своим узким, изящным, почти готическим почерком стал записывать краткий, на полстранички, синопсис прочитанного, а иногда подсовывал Маше: «Прочти. Заинтересуешься – найдешь книгу». Однажды, когда на политической арене появился бунтарь Ельцин, папа сразу нашел ему «роль», назвав «Императорским безумцем». Многие ли помнят эту блестящую книгу? Забудется многое из прочитанного за жизнь, но почему-то именно эта книга останется в ее памяти. Это папа научил ее читать между строк, видеть будущее в прошлом и наоборот.
Маша так четко «видит» эту картину – торшер с вишневым абажуром, желтоватый свет, падающий на книгу. Цвет бургунди погружает комнату в полумрак старинного замка, а свет, отраженный от страниц, создает мягкий ореол вокруг папиного лица, словно лик святых. Наверное, он и был таким – ласковым любящим папой, верным, преданным мужем, мудрым и честным Человеком… И вспыльчивым. Но по делу. Она вся в папу – и характером, и способностями. Только мудрости и терпения не хватает. «Молодая» все еще.
Теплая волна недоданной отцу любви, нежности, заволакивает ей глаза. Ведь она всех их так любила – и маму, и папу, и бабушку… Что мешало ей раньше чаще говорить им об этом? Вот ведь и написать теперь некуда. Взять бы листок бумаги, выразить словами всю свою любовь, нежность, написать, что помнишь и будешь помнить до последнего дня своего. Но только на бумаге. И никаких «эсэмэсок». Никаких открыток с заранее отштампованной лицемерной любовью! Вы верите в долгое счастье, если признание в любви состоит всего из трех букв LOL?? По-моему, пора кричать SOS!
Да бумаге же гимн петь надо! На ней можно писать, рисовать, смешивая краски, доверяя ей свои сокровенные чувства, мысли, надежды, мечты… Бумага – она теплая, греет. Знают это даже бездомные всего света, спящие на своих картонных подстилках. Маша до сих пор помнит, как поверх носков обертывала ступни в газету, когда в трескучие морозы ноги замерзали даже в валенках! Пусть греет не сама бумага, но она может сохранить тепло – тепло тела, души и твоего сердца!
Вот почему Маша по-прежнему нежно любит «бумажные», с потертой кожей корешков, с полустертым золотым тиснением названий на дерматиновых переплетах, с побуревшими от времени страницами, порой – со следами прикосновений чьих-то пальцев, с запахом старой бумаги или незнакомых духов. Разве можно наслаждаться прозой Бунина, Паустовского или стихами Цветаевой, Бродского в холодном, стеклянном «айпэде»?
Создателям айпэда, как и всей этой мудрой техники, огромное спасибо от человечества, а тронешь его рукой – бездушное стекло, под которым стройными рядами бегут муравьи-буквы. Вот и будет это умное стекло все больше отдалять человека от человека. Но это совсем другая тема.
Вперив невидящий взгляд в бесконечное пространство, где нет ни неба, ни воды и все едино, Маша вдруг остро ощутила, что едет она не из круиза, а «с ярмарки». И нечего роптать. В ее жизни было так много всего, и горя, и счастья. Хорошего было больше, зато боль была острее, глубже. И вся ее память исполосована этими порезами, ранами, которые никогда так до конца и не зажили, даже за годы, казалось бы, почти полного счастья. А что все и всегда будет хорошо, никто и не обещал. Ей было подарено право жить, увидеть этот дивный свет, а что она сделала с эти подарком… Это и стало ее жизнью.
Ей вдруг показалось, что вокруг происходит что-то странное. На черной поверхности океана с каждым новым всплеском волны стали появляться какие-то нечеткие картины – то ли видения, то ли миражи, будто кто-то беспорядочно перелистывал страницы знакомой книги – вперед, назад, еще назад, безнадежно путая события, время, место, обстоятельства.
Вероятно, это был еще не сон, а какое-то преддверие сна. Еще можно было разлепить веки и понять, что все это только всплески памяти. Но моментами картины виделись ей настолько реально, что прогонять дрему не хотелось, а только «досмотреть» – может быть, именно на этот раз все закончится хорошо, и можно будет снять какой-то камень с души и заснуть крепким сном?