Страница 2 из 5
След был необычный – это сразу бросалось в глаза. Зверь явно хромал на одну лапу, о чем говорила борозда между отпечатками. «Это плохо, даже очень плохо, – подумал Василий. – Раненый или больной тигр – большая беда».
Здоровый хищник сам избегает человека, а встреча с раненым или больным тигром всегда опасна. Его отец и дед, всю жизнь охотившиеся в тайге бок о бок с тигром, видели «хозяина», как они почтительно называли этого зверя, крайне редко.
Соболя удалось загнать лишь на исходе дня. Эх, не хватило какого-нибудь часа, чтобы достать зверька из поваленного дуплистого тиса! Было слышно, как тот потихоньку сердито урчит, когда охотник начинал царапать древесину ножом. Расставив вокруг дерева капканы во всех возможных местах выхода соболя и заткнув крупные дупла обломками веток, Василий уже затемно двинулся к избушке. Ночь освещалась ранней луной, и найти путик не составило труда. Удэгеец не боялся тайги ни днем, ни ночью, мог провести ночь у костра хоть летом, хоть зимой. Тайга была его домом, и он знал в ней все или почти все. В лесу он боялся только людей – они порой были опаснее хищников.
Недалеко от зимовья, обходя упавшую огромную липу, Василий почувствовал странный запах и невольно вздрогнул. На тропе под неярким светом луны охотник снова увидел отпечатки лап тигра. С опаской оглянувшись, он присел на корточки и провел рукой по следу: снег на кромке тигриной пятки был мягким и не смерзшимся, несмотря на двадцатиградусный мороз. Свежий! До спасительной избушки оставалось каких-то триста метров. Перекинув ремень «белки»[2], охотник осторожно двинулся дальше.
Он вдруг почувствовал, что затаившийся где-то глубоко в подсознании страх начал выползать наружу и нашептывать: «Вот, сейчас возле зимовья, прямиком за поленницей, лежит тигр и ждет тебя, чтобы сожрать!» Василий чуть не рассмеялся от таких идиотских мыслей, и на сердце сразу полегчало. В ста метрах от избы след повернул к сопке. «Вот и ладно. Обошел стороной – значит, уйдет за ночь». Он снял ружье и повесил его на гвоздик снаружи зиму́шки, чтобы лишний раз не чистить отпотевающие в тепле избы стволы, обстучал пихтовым веником олочи[3] и открыл дверь.
Избушка встретила его теплом и вкусным запахом испеченных накануне лепешек. Чайник – на печку, добычу – на веревочку для оттаивания, чтобы снять дорогую шкурку. Щелчок приемника – и заморская мелодия уносит Василия далеко-далеко от этого заснеженного, забытого богом места. Все тяготы дня отступают, и теплая нега окутывает охотника. Голова клонится к подушке, но спать нельзя, иначе придется всю работу делать ночью. Удэгеец достал кусок кабаньего мяса, предусмотрительно занесенного с мороза в зимовье еще утром, и начал готовить ужин.
Таежным навыкам он был обязан отцу, с которым проохотился, почитай, всю жизнь. Но в этом году батюшка не смог выйти на промысел. Хорошие охотники, как и хорошие собаки-работяги, быстро изнашиваются, и в свои шестьдесят пять отец Василия имел полный набор хронических болезней, каждая из которых могла легко вывести старого промысловика из строя. Обузой сыну в тайге он быть не хотел и, как тот его ни упрашивал, остался дома. Впрочем, Василий часто проводил долгое время в лесу один, и одиночество его не особо тяготило.
Обжаренная с луком мелко нарезанная кабанятина была отправлена в кастрюлю, где уже варились морковка, пара картофелин и горсть вермишели. Заправка дюйцехазой, особой удэгейской острой приправой, еще десять минут на гудящей печке – и нехитрая снедь готова. Тарелка супа, половинка лепешки и чай – вот и весь ужин охотника-промысловика. «Сытно, дешево и сердито. Жаль, собаки нет», – посетовал он, выбрасывая косточки и смахивая крошки со стола.
«Все, спать. Завтра надо проверить капканы у дуплистого тиса, ловушки на норку и выдру на береговом путике, в долине на островах поискать мясо. А ежели повезет, то все добытое разделать и сложить на лабаз, чтобы к Новому году вывезти мясо в деревню для сдачи в промхоз, семье оставить, да и родню угостить. Все! Спать!» Задутый светильник издавал запах авиационного керосина, который использовали охотники в лампах-лампадках. Дрова в печке тихонько и умиротворенно шипели, изредка потрескивая, и отдавали тепло жилью. Желтая, как бубен их деревенского шамана, луна освещала зимнюю стылую тайгу. Тишину ночи нарушал лишь звонкий треск льда, сковавшего реку до весны толстым панцирем.
И вдруг откуда-то из самого темного угла ночи пришла тревога! Когда ты долго бываешь в тайге один, то начинаешь чувствовать то, что другим неведомо. Наверное, шестое чувство. А может, седьмое или восьмое? Вот и сейчас… Тревога! Василий открыл глаза в тот момент, когда тень уже миновала низкое оконце. Но тень была! Сердце невольно зашлось в легкой тахикардии. Нет, показалось, но слух невольно стал отмечать все звуки лунной ночи. Вот как будто что-то хрустнуло снаружи, кто-то осторожно подошел к поленнице и уронил ветку. Как будто чей-то тяжелый вздох. Да нет! Это же все шум огня и треск смолистых дров в печке. «Спать. Спать! Завтра трудный день».
Охотник, как кабан зимой, встает поздно. Утром холодно, поэтому много энергии тратится на согревание. Вот он и спит в теплом гайне до обеда, а как потеплеет, идет искать еду. Так учил его отец, и привычка оставаться подольше в постели у Василия осталась. Было уже десять часов, когда он вышел за дровами. Свежая сантиметровая пороша лежала на крыльце. Подойдя к поленнице, он не поверил глазам – на снегу следы тигра! Он невольно оглянулся – они были везде: вокруг зимовья, на тропинке, ведущей к реке, у приземистого окошка (здесь зверь долго стоял, будто пытался рассмотреть происходящее внутри, – след протаял почти до земли). Значит, это не сон, все звуки и ощущения были правдой? Тигр где-то рядом?! Василий попятился к двери, осматривая дальние подступы к избе. На ровном снежном покрывале борозда следов уходила к поваленному ильму на берегу реки. Интуиция подсказала: зверь там. Взгляд охотника отмечает детали – вон с ветки сброшен снег, синичка-гаичка, подлетевшая было к дереву, шарахнулась в сторону, а там что-то темнеет среди нагромождения веток. Рука потянулась к ружью, висевшему перед входом.
Василий забежал в избушку и первым делом по привычке положил ружье под одеяло, чтобы не отпотело. Почему-то захотелось закрыться на засов, но задвижки не было. Запирать двери в дремучей тайге было не принято, да и не от кого. К двери был привязан шнурок, чтобы сильнее прижимать ее в зимнюю стужу. Охотник обмотал шнурок вокруг гвоздя, хоть и понимал, что для тигра это не препятствие, но на душе стало чуть легче. «Что делать? Что делать? Был бы рядом отец – он-то все знает…»
Прошло полчаса. Снаружи тихо, только подлетевшая сорока вдруг вертикально взлетела и с громким стрекотанием унеслась восвояси. Стайка ворон, как обычно, в надежде чем-нибудь поживиться после его ухода на путик, скромно ожидала на высокой чозении посреди островка напротив. Поваленное дерево, за которым мог притаиться тигр, из окна не было видно. Василий решил разведать обстановку. Взял ружье, проверил патрончики в стволах, развязал веревочку и осторожно выглянул наружу. Солнце почти в зените. Короткий зимний день в полном разгаре. Эх, самое время для охоты! «А там ли он? В нагромождениях веток вроде ничего нет. Может, пальнуть?» Охотник взвел курок «белки», перевел флажок на выстрел из гладкого ствола, поднял ружье вверх и нажал на спусковой крючок.
Ба-а-ба-ах! Громкое эхо разнеслось по долине Бикина. С куста ссыпался морозный иней, и вороны с граем сорвались с веток. И как нечто фантастическое, как мираж, из-за поваленного дерева появилась голова тигра. Черно-бело-рыжее пятно посреди белой скатерти поляны смотрелось как яркий таежный цветок. Уши, глаза, усы… Василий рассматривал зверя – так близко видеть могучего повелителя тайги ему еще никогда не доводилось. На вид зверь был спокоен и взглядом как будто спрашивал: «Чего стрелял-то? Здесь я, здесь!» И исчез он так же, как мираж.
2
ИЖ-56 «Белка» – советское двуствольное комбинированное ружье, разработанное в 1956 г. специально для охотников-промысловиков.
3
Олочи – самодельная обувь с кожаной основой и голенищем из грубой ткани.