Павел находился в мастерской. Верх отчаяния. Ужас в бегающих глазах. Гримаса мима, демона на лице. Разбросанные кисти, краски, поломанные рамы. Поднимающийся ветер треплет легкую занавеску и всклоченные волосы хозяина дома.– Я не знаю, что с этим всем делать! – Художник поднял глаза на Владимира, одновременно указывая рукой на хаос в мастерской.Владимир поднял один их холстов, сохранившийся на деревянном каркасе, на нем хаотичные линии. Лицо Павла было бледным с оттенком зеленого.– Что-то посоветуешь? – взгляд расширенных глаз изучал Владимира.– Рекомендую принять их условия, – Владимир убеждал своим спокойствием и тихим голосом, – и они оставят вам жизнь. – Он протянул холст с мазней Павлу. – Что ваши картины, поместье, финансы, когда вы будете лежать под толстым слоем земли и газона. Признание? Хм-м…– Не лишено логики, – Павел отбросил в сторону холст. – Продолжайте!– Оставленное ими вам мастерство и пережитые здесь эмоции подарят миру новые гениальные творения, – Владимир пожал плечами. – Ну и опять же – жизнь…Он оставил его – полуживого, полугениального – в хаосе своей мастерской.

Они подарили ему жизнь. Жизнь долгую. Настолько, что устаешь жить. Но продолжаешь, потому что с каждой каплей крови животворящей ты получаешь дополнительные ощущения. Эмоции, которые испытывал человек, отдавший свою кровь. И нет, не только те, что он испытывал непосредственно перед смертью, доставались и положительные. Но их необходимо было заслужить.Вот и сейчас, глядя на признанного миром искусства мариниста, Владимир знал: в данный момент где-то в другой комнате вместе с кровью делятся эмоции гения: его взлет на пути к Парнасу, купание в лучах славы… А ему достанутся «смывки» – где художник ощутил себя снобом, уже насытившимся всем тем, о чем мечтает простой смертный. А еще хуже он примет то, что скопилось в гении за последние дни.

Волосы зашевелились на голове Людвига. Он медленно поднимался, глядя на скидывающую с себя шерстяной платок женщину с горящими глазами.– Вы знали, что вы ели!?– Моя дочка была у моей сестры, когда туда пришли вы! Вы со своими слугами, вы, палач с окровавленными руками, – женщина шла к нему, скручивая платок, глаза ее полыхали, – забрали мое дитя, я шла к вам навстречу, я искала ее! Только здесь я услышала разговор ваших солдат и поняла, что с ней произошло!Рука Людвига потянулась к кобуре. Пламя свечей колыхалось, словно на ветру.– Вы завтра так же накормите кого-то мною, вы низкое животное, рассуждающее о высоком, – Лидия подошла к нему вплотную, ее лицо было искажено от гнева. – Я проклинаю то существо, которое вас породило! Это не могла быть женщина…Раздался выстрел, Лидия «наткнулась» на невидимую преграду и упала на пол. Вбежал Фридрих. Увидев тело, трясущееся в конвульсиях, он подбежал к ней. Заматывая платок на ране жертвы, штурман услышал шепот. Тело женщины обмякло в его руках.– Что? – прохрипел Людвиг. – Что она сказала?– Ад пуст, все бесы здесь… – повторил услышанное штурман, справляясь с дрожью.– Шекспир…– Что? – не понял Фридрих.– Шекспир… Какая преданность литературе – умирая, цитировать строки великих.

Мать словно плыла через дорогу, поднявшийся после ливня ветер развевал ее волосы. Это могло бы стать неплохим кадром для видеоролика так любимых матерью рок-групп. Такая яркая и выделяющаяся, в такую еще можно влюбиться.«И нужно, – подумала Роза. – Почему она так и не заменила никем отца?»Мать улыбнулась сидящей в машине дочери, махая ей рукой.Всё оборвал гудящий и с визгом тормозящий автомобиль. Удар. Едва слышный, сдавленный крик.Мать лежала на еще не высохшем асфальте, нелепо раскинув конечности. «Надоевшая кукла» из детства. В застывшем взгляде открытых глаз удивление. До конца не высохшие волосы намокали в медленно увеличивающейся луже крови.Роза упала в обморок, увидев эту жуткую сцену. Вниз головой. Как цветок со случайно сломленным стеблем – к земле бутоном.Похороны. Траур. Скорбь.Конечно, ни о каком выпускном бале не могло быть и речи.

Судороги и крики роженицы. Едва слышный плач новорожденного. Отсекаемая пуповина.–Не дай ему жить! – Расширенные глаза женщины смотрят в глаза Олега, ее рука буквально рвет халат.–У вас сын, – устало улыбаясь, говорит Олег.– Сын.–Это сын зверя! – хрипит женщина. – Я видела всё, пока его носила…За спиной Олега шум падающего тела: стойкая Лидия, не выдержав нагрузки, «перегорела».Выстрелы и взрывы повторной атаки внизу. Нашатырь для медсестры.Олег смотрит в маслянистые глаза сосущего собственный палец младенца. В них мерцание электрического света от замыканий, вокруг осыпание штукатурки, дрожание стен от непрекращающихся штурмов.

– …Срезы выполнены острым ножом – таким срезают филейную часть, – донесся монотонный голос эксперта, – разделывая туши. Судя по кровоподтеку, рана в сердце смертельная, она, в принципе, и привела к летальному исходу… Несколько ссадин на шее и предплечье правой руки, возможно, результат борьбы. У меня пока всё.

– Что за…!? – Ком от увиденного, подкативший к горлу, Сергею едва удалось сдержать.Девочка, лежащая на столе в неестественной позе, была похожа на выложенный символ или принесенную чему-то или кому-то жертву: конечности вытянуты вдоль тела, точнее, левая нога и рука. Правая же нога согнута, и ступня ее возле колена левой ноги, и правая рука вытянута в сторону. Линии прямые, словно на чертеже. Уголки губ на лице девочки слегка приподняты – эффект улыбки.

Картина перед глазами Никитина предстала ужасная. Летчики фактически не видят результаты своих боевых действий. Смерть для них – некая абстракция. Кровь – редкость на своем раненом теле или на телах товарищей. Госпиталь во время ранения. Остальное – вспышки разрывов на поверхности земли, горящие в небе самолеты врага или машины однополчан. Ни оторванных конечностей, ни окровавленных, порой обезглавленных тел, никакого кровавого месива…