© ООО «Издательство «Вече», 2014
Печатается по изданию: В. Скотт. «Опасный замок. Редгонтлет» – СПб.: изд. Ф. Павленков, 1894
© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2016
Сайт издательства www.veche.ru
Вальтер Скотт – первый романист в истории литературы, которому при жизни удалось испытать поистине мировую славу. В середине 20-х годов XIX века весь цивилизованный мир оказался охваченным вальтер-скоттовской лихорадкой. Не было ни одного грамотного человека, который не знал и не читал бы романы «шотландского чародея». Русский писатель и историк Н. Полевой в одном из своих журнальных обзоров 1826 года писал: «Его творения читают и переводят с равным нетерпением в Париже, Стокгольме, Варшаве, Милане и в Москве. Этого мало: он мирит вкусы всех званий и состояний. Математик оставляет решение задачи и дочитывает роман В. Скотта; модная дама не едет на бал, получив роман его; историк учится писать у В. Скотта; философ удивляется, как умел он разгадать такие тайны сердца человеческого, которые понятны только через отвлеченные и утомительные исследования».
Вальтер Скотт родился 15 августа 1771 года в Эдинбурге. Его родителями были состоятельный шотландский юрист Вальтер Джон Скотт и дочь профессора медицины Эдинбургского университета Анна Резерфорд. Благодаря любви и заботам матери, маленький Вальтер, отличавшийся слабым здоровьем (в двухлетнем возрасте он заболел детским параличом и утратил подвижность правой ноги), очень рано начал интересоваться историей, попав под обаяние старинных легенд и баллад родного края. Знакомство с театром и пьесами Шекспира заронило в душу юноши мысль о собственном творчестве и мечту о будущих литературных успехах.
По примеру отца Вальтер учится на юриста, но параллельно изучает иностранные языки и с увлечением знакомится с памятниками шотландской старины.
С начала 1800-х годов в печати начинают появляться первые баллады Вальтера Скотта. Они (особенно «Песнь последнего менестреля») пользуются неслыханным успехом у читателей. В 1808 году был опубликован его «Мармион» – первый в истории мировой литературы роман в стихах. А еще через четыре года в меру состоятельный поэт покупает на берегу реки Твид участок земли, некогда принадлежавший аббатству, и начинает возводить стены своей «рапсодии из камня и строительного раствора» – замка Эбботсфорд, ставшего своеобразным музеем средневекового прошлого Шотландии.
В период создания своего первого исторического романа «Уэверли» (1813–1814) писатель заводит знакомство с Байроном, который в своем «Дневнике» посвятил Вальтеру Скотт такие строки: «Он, несомненно, Король Парнаса и наиболее английский из поэтов… Очень хочу с ним выпить». Любопытно, что по иронии судьбы оба писателя прихрамывали на правую ногу, что, конечно, не мешало их дружбе и восхищению друг другом.
Роман «Уэверли, или Шестьдесят лет назад» (1814), вышедший без имени автора, имел огромный читательский успех и в один год был трижды переиздан. Воодушевленный Вальтер Скотт тут же начинает работу над следующим романом из героического прошлого Шотландии. Пик прижизненной славы писателя наступает в 1819 году, в связи с выходом романа «Айвенго», в котором он обратился к истории Англии. Вальтер Скотт становится широко известным во всем мире. Ему присваивают звание баронета. Из года в год он публикует романы, одни из которых пользуются огромной известностью, а другие не очень.
Роман «Редгонтлет» (1824) посвящен якобитскому мятежу, в нем использован материал, относящийся к детским и юношеским годам писателя. Это одна из самых сокровенных книг Скотта, где хотя и нет великих персонажей, зато с ностальгической верностью переданы дни, которые он провел в отцовской конторе, и дан облик девушки в зеленой мантилье – Вильямины Белшес, первой неразделенной любви юного Вальтера.
«Опасный замок» (1832) является одним из последних рыцарских романов писателя. Автор умело соединил в нем реальные исторические события начала XIV века, когда Шотландия отстаивала свою независимость в борьбе с Англией, и романтический сюжет.
В октябре 1831 года врачи уговорили Вальтера Скотта поехать лечиться в теплые страны. Писатель отправился в Италию на корабле, предоставленном ему правительством, но в пути почувствовал себя плохо и заторопился домой. Великий шотландский бард скончался 21 сентября 1832 года в Эбботсфорде, оставив своим читателям огромный и пестрый мир, населенный, по подсчетам одного терпеливого исследователя, «2836 персонажами, включая 37 лошадей и 33 собаки».
ИЗБРАННАЯ БИБЛИОГРАФИЯ В. СКОТТА:
Уэверли, или Шестьдесят лет назад (Waverley, 1814)
Пуритане (Old Mortality, 1816)
Роб Рой (Rob Roy,1817)
Айвенго (Ivanhoe, 1819)
Квентин Дорвард (Quentin Durward, 1823)
Редгонтлет (Redgauntlet, 1824)
Опасный замок (Castle Dangerous, 1832)
На закате одного из тех дней ранней весны, когда природа холодной Шотландии стряхивает с себя зимнюю дрему и потихоньку оживает, в нескольких милях от замка Дугласа, в сторону реки, носящей то же название, двигались два путника. Заходящее солнце озаряло болотистую местность, которая, поднимаясь к западу, окаймляется двумя горными вершинами – Большим и Малым Кернтемблом. Большой Кернтембл был своего рода старейшиной среди местных гор, дремучие леса покрывали его, и сотни потоков устремлялись вниз по его склонам.
Косые лучи солнца отражались от поверхности озер и рек и освещали то дикие серые скалы, то высокие развесистые деревья.
Старший из путешественников был одет хорошо, можно даже сказать изысканно, сообразно с модой той самой эпохи начала XIV века, к которой относится наш рассказ. За спиной путника, как водится среди бродячих менестрелей, висел короб с небольшой арфой, скрипкой и другими инструментами, предназначенными для аккомпанемента во время пения. На нем был голубой полукафтан и фиолетовые панталоны, сквозь боковые прорези которых виднелась голубая подкладка. Плащ его был скатан и повешен через плечо по образцу военной шинели. Шляпа была в точности такая, какую мы видим на портретах Генриха VIII и сына его, Эдуарда VI. Она состояла из голубых и фиолетовых полос ткани и украшалась большим султаном тех же цветов. Черты лица этого путника не были особенно выразительны; но в такой дикой стороне, как запад Шотландии, трудно было пройти мимо этого человека, не обратив на него внимания. Рыцарь или солдат сочли бы его за доброго малого, который мог спеть веселую песню, рассказать занимательную повесть и помочь осушить бутылку, – одним словом, за отличного товарища, готового на все, исключая, может быть, расплату с хозяином. Богатые люди, которые тогда были весьма немногочисленны, могли бы заподозрить в нем разбойника, а женщины – испугаться его свободного обращения. А между тем все оружие менестреля заключалось в небольшом загнутом мече, без которого в те времена самый миролюбивый человек не выходил из дома. Его товарищ, напротив, не возбуждал никаких подозрений. Это был молоденький юноша. Костюм, какой обыкновенно носили странники, облегал его стан более, нежели того требовал холод. Хотя черты его и неясно виднелись из-под капюшона, в них угадывалась миловидность. Юноша этот был вооружен мечом, однако скорее по обычаю, нежели с намерением употреблять его в дело. На лице его лежала печать задумчивости, и были заметны следы слез. Было очевидно, что юноша сильно утомлен, и товарищ испытывает к нему явное сострадание. Они разговаривали, и менестрель, обнаруживая уважение, с каким низший относится к высшему, выказывал к нему непритворное участие.
– Друг мой, Бертрам, – сказал юноша, – на каком мы расстоянии от замка Дугласа? Мы уже сделали более тридцати миль, а вы говорили, когда мы были в Каммоке или как называется та гостиница, из которой мы вышли на рассвете, что нам предстоит пройти не больше тридцати.
– Каммок, благородная дама… Ах, извините… мой молодой и уважаемый господин!
– Называйте меня Августином, если вы хотите говорить, как того требуют обстоятельства.
– Если вашему превосходительству угодно, чтобы я обращался с вами, как с сыном, то мне было бы стыдно не исполнить вашего приказания, ведь «отец» был поддерживаем добротой и щедротами «сына», не позволявшего чтобы я голодал или нуждался.
– Таково мое желание и обязанность, – сказала молодая дама, костюм которой был скроен так, что она казалась принадлежащей к другому полу. – К чему были бы нужны горы быков и озера пива в наших владениях, если бы нашелся хоть один вассал, который мог пожаловаться на голод, в особенности ты, Бертрам, бывший более двадцати лет менестрелем в нашем доме?
– Конечно, добрая моя госпожа; это походило бы на историю, которую рассказывают о бароне Фастено, с тех пор как последняя мышь околела с голоду в его кладовой. И если уж я избежал подобной участи во время нашего путешествия, то теперь могу считать себя спасенным от голода и жажды на всю оставшуюся жизнь.
– Однако тебе уже пару раз пришлось поголодать, мой бедный друг?
– То, что я потерпел – это пустяки, и я был бы неблагодарным, если бы считал серьезным лишением завтрак или обед, поданный немного позже. Но я не знаю, как ваше превосходительство может долее выносить эту усталость. Теперь вы чувствуете сами, что значат шотландские дороги. Что же касается замка Дуглас – нам предстоят еще добрые пять миль.
– Вопрос в том, – сказала дама, вздыхая, – что нам делать, когда мы туда доберемся, ибо, конечно, ворота замка будут заперты гораздо раньше нашего прибытия.
– Это верно. В замке Дуглас, под начальством сэра Джона Уолтона, не так легко отворяют ворота, как у нас в замке. Если вашему превосходительству угодно последовать моему совету, то дня через два мы будем в краю, где нет недостатка в гостиницах, и тайна этого путешествия не будет никому известна, клянусь честью менестреля.
– Благодарю тебя, добрый Бертрам, но не могу воспользоваться твоим советом. Если ты хорошо знаешь эти места, то скажи, нет ли здесь какого-нибудь честного дома; неважно, богат или беден его хозяин, я охотно остановилась бы там до утра. Тогда ворота замка Дуглас уже будут открыты для гостей и… и… надобно тебе сказать, к тому времени мы успеем хоть немного привести себя в порядок, поправить одежду и расчесать волосы.
– Ах, добрая моя госпожа, если б только дело шло о сэре Джоне Уолтоне, я мог бы вам заметить, что лицо, которого не касалась вода, волосы, которые не чувствовали гребня, и взор, самый лукавый, какой вы только сможете изобразить, – лучше всего подошли бы для роли ученика менестреля, которую вы желаете играть в этом маскараде.
– Но неужели же, Бертрам, вы можете терпеть, чтоб ваши ученики были столь наглыми и неопрятными? Что касается меня, я не буду подражать им в этом отношении и неважно, находится теперь сэр Джон в замке Дуглас или нет, я все-таки явлюсь перед его солдатами с умытым лицом и расчесанными волосами. Возвратиться же, не увидев замка, мысль о котором связана даже с моими сновидениями, я не могу… Бертрам, ты волен отправляться куда угодно, но я за тобой не последую.
– Расстаться с вами при обстоятельствах, когда желания ваши почти исполнились, не заставил бы меня сам дьявол! Здесь неподалеку находится дом Тома Диксона Хазелсайда, честнейшего фермера в долине, который известен также как отличный воин.
– Значит, он солдат?
– Когда его отечество или господин нуждаются в его мече. И сказать правду, они редко наслаждаются миром. Когда же войны нет, он враждует только с волками, нападающими на его стада.
– Однако не забывайте, что в наших жилах течет английская кровь, и, следовательно, мы должны бояться всех, кто враждебен правящему дому.
– Вы можете не сомневаться в Томе Хазелсайде и довериться ему, как любому английскому рыцарю. Песнями мы поможем себе найти пристанище, ибо шотландцы – большие любители песен, и готовы отдать последний пенни для ободрения нашего брата. Обещаю вам, что они примут нас так, словно мы родились среди их диких гор. Что вы на это скажете теперь своему верному проводнику?
– Мы воспользуемся гостеприимством шотландца, раз вы ручаетесь за него словом менестреля. Он зовется Том Диксон?
– Да. Взглянув на вон тех овец, я понял, что мы находимся на его земле.
– В самом деле? Почему же вы так думаете?
– Потому что вижу начальную букву его имени на клейме каждой овечки.
– Итак, пойдем кратчайшим путем к этому Тому Диксону. Надеюсь, что нам недолго идти, ибо я очень устала.