Авторы: Кассандра Клэр, Робин Вассерман
Переводчик: Beautiful Stranger (vk.com/id163822090)
Зло, которое мы любим
Саймон Льюис размышлял о многочисленных способах уничтожения письма. Можно разорвать его в клочья. Можно сжечь. Можно скормить собаке или демону Гидре. Можно забросить в жерло вулкана на Гавайях, открыв туда портал при помощи друга-мага, живущего по соседству. И тот факт, что Изабель Лайтвуд, имея все эти возможности, отправила письмо Саймона обратно непрочитанным, возможно, что-то значил. Может быть, это хороший знак.
Или хотя бы не совсем плохой.
Во всяком случае, Саймон убеждал себя в этом последние несколько месяцев.
Но даже он должен был признать, что слова «не совсем плохой знак» возможно слишком оптимистичны, когда что-то вроде любовного письма, с откровенными и унизительными фразами вроде «ты удивительная» и «я знаю, что я тот, кого ты любила», возвращается обратно нераспечатанным. Поперёк этого письма красовалась надпись «ВЕРНУТЬ ОТПРАВИТЕЛЮ», сделанная красной помадой.
По крайней мере, она ссылается на него, как на «отправителя». Саймон был уверен, что у Изабель есть парочка других слов для него - не таких дружелюбных. Демон забрал его воспоминания, но его наблюдательность от этого не пострадала, и он очень быстро понял, что Изабель не из тех девушек, которым нравится быть отвергнутыми. Саймон же, вопреки всем законам природы и здравого смысла, отвергал её дважды.
В этом письме он пытался объясниться и попросить прощения за то, что отталкивал её. Он признался, как сильно ему хочется снова стать тем человеком, которым он был раньше. Её Саймоном. Или хотя бы тем Саймоном, который был бы её достоин.
Иззи, я не знаю, ждёшь ли ты меня, но если ждёшь, я постараюсь быть достойным твоего ожидания, писал он. Всё, что я могу пообещать - это, что буду и дальше пытаться.
***
Спустя месяц после того, как он отправил это письмо, оно вернулось обратно.
Когда дверь комнаты со скрипом открылась, Саймон поспешно спрятал письмо в ящик своего стола, стараясь избегать паутины и плесени, которые покрывали всю мебель, несмотря на все попытки от них избавиться. Он проделал это недостаточно быстро.
- Снова то письмо? – простонал его сосед по комнате Джордж Лавлейс. Он рухнул на свою кровать, мелодраматично прижав руку ко лбу. – О, Изабель, моя дорогая, может быть, я смогу мысленно тебя вернуть к своей рыдающей груди, если буду очень долго пялиться на это письмо.
- У меня нет груди, - ответил Саймон со всем достоинством, на какое только был способен. – И я уверен, что если бы и была, то точно не рыдающая.
- Тогда тяжело вздымающаяся? Именно это и делает грудь, да?
- Я проводил не очень много времени среди женской груди, - признался Саймон. По крайней мере, вспомнить он смог действительно не очень много. В девятом классе у него была неудачная попытка потрогать Софи Хиллер, но её мама застукала Саймона ещё до того, как он нашёл застёжку на бюстгальтере Софи. Как предполагал Саймон, что-то подобное он мог проделать и с Изабель. Но сейчас он очень старался не думать об этом. О застёжке на бюстгальтере Изабель, о своих руках на её теле, о вкусе…
Саймон затряс головой так сильно, что ему почти удалось избавиться от ненужных мыслей.
- Мы можем не говорить о груди? Вообще?
- Ну, простите, что прервал вашу гиперважную хандру по поводу времён, проведённых с Иззи.
- Я не хандрю, - соврал Саймон.
- Ну, вот и прекрасно. – Джордж торжествующе усмехнулся, и Саймон понял, что попал в какую-то ловушку. – Значит, ты пойдёшь со мной на тренировочное поле и поможешь проверить в деле новые кинжалы. Проведём спарринг. Примитивные против элиты. Проигравшие должны будут есть дополнительные порции супа целую неделю.
- О, да. Сумеречные охотники умеют развлекаться. – И это был отнюдь не сарказм. Правда состояла в том, что его сокурсникам действительно было весело, даже если их понятие о веселье обычно включало в себя острое оружие. Все экзамены были уже позади, до вечеринки по поводу окончания учебного года и до летних каникул оставалась всего неделя, и Академия Сумеречных охотников сейчас больше смахивала на лагерь, чем на школу. Саймон не мог поверить, что провёл здесь целый год; ему не верилось, что он смог продержаться здесь так долго. Он изучал латынь, руны и, довольно поверхностно, хтонический язык; он сражался с мелкими демонами в лесу, пережил полнолуние рядом с новообращённым оборотнем, ездил верхом на лошади (которая его чуть не затоптала), питался неизменным супом. И за всё это время его никто не исключил и не обескровил. Он даже подкачался так, что смог сменить размер боевого облачения с женского на мужской, хоть и самый маленький. Несмотря ни на что, Академия стала ему домом. Покрытым слизью и плесенью, смахивающим на темницу, без работающих туалетов, но всё же домом. Они с Джорджем даже дали имена крысам, живущим за их стенами. Каждый вечер они оставляли Джону Картрайту младшему, III и IV ломоть черствого хлеба, в надежде, что они предпочтут грызть его, а не их ступни.
Эта последняя неделя была временем празднования, ночных кутежей и мелких пари, заключаемых во время боёв с кинжалами. Но у Саймона не было никакого желания веселиться. Может, потому что впереди замаячила тень летних каникул с перспективой вернуться туда, где он больше не чувствовал себя как дома.
Или причина была, как всегда, в Изабель.
- Хотя ты, конечно, получишь намного больше удовольствия, сидя здесь и страдая, - сказал Джордж, переодевшись в форму. – С моей стороны глупо было предполагать что-то другое.
Саймон вздохнул:
- Тебе не понять.
У Джорджа было лицо как у кинозвезды, шотландский акцент, загорелая кожа и мышцы, при виде которых, девчонки начинали хихикать и падать в обморок (даже девушки из Академии, которые, казалось, до знакомства с Саймоном, не встречали ни одного представителя мужского пола без кубиков на животе). Проблемы с девушками, оскорбления и отказы были просто выше его понимания.
- Давай проясним, - произнёс Джордж с акцентом, который даже Саймону казался обаятельным, - Ты вообще ничего не помнишь из свиданий с этой девчонкой? Не помнишь, как был влюблён в неё; не помнишь, каково это было, когда вы вдвоём…
- Точно, - оборвал его Сймон.
- Или даже, если бы вы…
- Да-да, ты всё понял правильно, - сказал Саймон поспешно. Он ненавидел в этом признаваться, но это был один из тех вопросов, которые после демонической амнезии волновали его больше всего. Ну, какой семнадцатилетний парень может не знать, девственник он или нет?
- У тебя видно заканчиваются клетки мозга, раз ты говоришь этому прелестному созданию, что ничего о ней не помнишь, открыто её отвергаешь, и все же пишешь ей сопливое романтическое письмо с признанием в любви, а потом удивляешься, что она не стала его читать. Далее ты проводишь два месяца, страдая по ней. Я все правильно понял?
Саймон опустил голову на руки.
- Ладно, когда ты рассуждаешь таким образом, в этом действительно нет никакого смысла.
- О, я видел Изабель Лайтвуд – и это многое проясняет. – Джордж ухмыльнулся. – Я просто хотел получить подтверждение некоторым фактам.
И он скрылся за дверью прежде, чем Саймон смог объяснить, что дело не во внешности Изабель. Хотя он действительно считал её самой красивой девушкой на свете. Но ведь дело было не в её длинных чёрных шелковистых волосах или в бездонности тёмно-карих глаз, и не в беспощадной грациозности, с которой она размахивала своих кнутом из электрума. Он не мог объяснить, в чём дело, поскольку Джордж был прав – Саймон действительно ничего не помнил ни о ней, ни о том, что они были парой. Ему по-прежнему трудно было поверить, что они вообще когда-либо могли быть парой.
Он просто знал, где-то на подсознательном уровне, что какая-то его часть всегда была с Изабель. Возможно, даже принадлежала Изабель. Независимо от того, помнит он, почему, или нет.
Клэри он тоже написал письмо, рассказал, как сильно бы ему хотелось вспомнить их дружбу, и попросил её о помощи. В отличие от Изабель, она ему ответила, рассказав историю их первой встречи. Это письмо было только первым среди многих, и в каждом из них были эпизоды из их совместных приключений. Чем больше Саймон читал об этом, тем больше начинал вспоминать, и иногда даже рассказывал ей в письмах те истории, которые смог вспомнить сам. Переписываться было легче, чем общаться лично. Не было риска, что она будет чего-то от него ожидать или, что он не оправдает её ожиданий и увидит боль в её глазах, когда она в очередной раз убедится, что её Саймона больше нет. С каждым письмом, воспоминания о Клэри начинали связываться воедино.
С Изабель всё было по-другому. Казалось, его воспоминания о ней словно погребены в какой-то чёрной дыре, опасной и хищной, грозящей поглотить его, если он подберётся слишком близко.
Саймон приехал в Академию отчасти из-за того, что хотел убежать от мучительных и сбивающих с толку «двойных» воспоминаний, от столкновения в своей голове двух разных жизней: одну из них он помнил, а второй жил по-настоящему. Это было похоже на старую дурацкую шутку, которую любил его отец. «Доктор, у меня болит рука, когда я вот так ей двигаю», мог сказать Саймон, подыгрывая ему. А его отец ответил бы с жутким немецким акцентом, с которым в его понимании должен звучать голос доктора: «В таком случае… не двигайте ей так».
Пока Саймон не думал о прошлом, оно не могло причинить ему боль. Но все чаще он ничего не мог с собой поделать.
В этой боли было слишком много наслаждения.
***
Все занятия этого учебного года были окончены, но преподавательский состав Академии всё ещё находил новые способы их помучить.
- Как думаете, что они придумали на этот раз? – спросила Джули Бьювейл, когда они уселись на неудобные деревянные скамейки в главном зале. В понедельник, с самого утра, всех студентов без исключения созвали на общешкольное собрание.
- Может, они наконец-то решили вышвырнуть отсюда всех отбросов, - сказал Джон Картрайт. - Лучше поздно, чем никогда.
Саймон чувствовал себя слишком усталым и обескофеиненым, чтобы придумать что-нибудь умное в ответ. Поэтому он просто сказал:
- Пошёл ты, Картрайт.
Джордж фыркнул.
В течение нескольких последних месяцев занятий, тренировок и охоты на демонов, студенты их группы успели сблизиться: особенно те немногие, кто был примерно одного с Саймоном возраста. Ну, Джордж – это Джордж, конечно; Беатриз Мендоса была удивительно милой для Сумеречного охотника; и даже Джули оказалась не такой высокомерной, какой пыталась казаться. С другой стороны, Джон Картрайт… В тот самый момент, как они познакомились, Саймон решил, что если бы внешность соответствовала характеру, то Джон Картрайт выглядел бы как лошадиная задница. К сожалению, в мире нет справедливости, и, вместо этого, он был похож на ходячего бойфренда куклы Барби, Кена. Иногда первые впечатления бывают обманчивы, а иногда они позволяют заглянуть человеку в душу и понять, что представляет из себя его внутренний мир. Сейчас Саймон был уверен как никогда, что внутренний мир Джона действительно смахивает на лошадиную задницу.
Джон покровительственно хлопнул Саймона по плечу.
- Я буду скучать летом по твоим остроумным репликам, Льюис.
- А я буду надеяться, что летом тебя сожрёт какой-нибудь демон-паук, Картрайт.
Джордж обнял их обоих, маниакально ухмыляясь и напевая:
- Можете ли вы почувствовать любовь сегодня вечером?
Пожалуй, Джордж чересчур проникся духом праздника.
Декан Пенхоллоу, которая стояла в передней части зала, громко кашлянула, бросая многозначительные взгляды в их сторону.
- Пожалуйста, не могли бы вы соблюдать тишину?
Болтовня в зале продолжилась, декан Пенхоллоу кашлянула ещё несколько раз, нервно призывая всех к порядку. Это могло продолжаться всё утро, если бы Делани Скарсбери, их тренер, не встал на стул и не прогремел на весь зал:
- Или сейчас здесь будет тишина, или все сделают по сто отжиманий.
Зал тут же притих.
- Я полагаю, вам всем интересно, чем же вы будете заняты теперь, когда экзамены позади? – сказала декан Пенхоллоу, её голос стал выше в конце предложения. У неё была привычка превращать почти любое своё высказывание в вопрос. - Я думаю, вы все узнаете оратора, приглашенного к нам на эту неделю?
Грозный внушительный мужчина в серой мантии уверенно прошёл к импровизированной сцене. Все ахнули от изумления.
Саймон тоже не смог сдержать судорожный вздох. Но не появление Инквизитора взорвало ему мозг, а девушка, которая следовала за ним, впиваясь в его мантию таким яростным взглядом, будто надеялась поджечь её силой мысли. Девушка с шелковистыми чёрными волосами и бездонными карими глазами: дочь Инквизитора. Известная друзьям, семье, и унизительно отвергнутым бывшим парням, как Изабель Лайтвуд.
Джордж толкнул его локтем.
- Ты видишь то же, что и я? – прошептал он. - Дать тебе носовой платок?
Саймон не мог не вспомнить последний раз, когда Иззи появилась в Академии, чтобы предупредить всех девчонок, что им следует держаться подальше от Саймона. Тогда он был в ужасе. А сейчас он не мог представить себе ничего лучше.
Но, судя по виду, сегодня Изабель не собиралась никому ничего говорить. Она просто села рядом с отцом, скрестив руки и нахмурившись.
- Она становится ещё красивее, когда злится, - прошептал Джон.
Только ценой невероятных усилий, Саймону удалось сдержаться и не ткнуть ему ручкой в глаз.
- Ваш первый год в Академии почти завершён, - сказал Роберт Лайтвуд собравшимся студентам. Это прозвучало скорее как угроза, а не как поздравление. – Моя дочь говорила мне, что у одного из примитивных героев есть такая поговорка: «С большой силой приходит и большая ответственность».
Саймон пришёл в изумление. Изабель Лайтвуд, далёкая от комиксов насколько возможно, могла знать эту реплику из «Человека-паука» только в одном случае. Она цитировала Саймона.
Это должно было что-то значить… верно?
Он попытался поймать ее взгляд.
Не получилось.
- Вы много узнали о силе в этом году, - продолжил Роберт Лайтвуд. – А на этой неделе я расскажу вам об ответственности. И о том, что бывает, если силу и власть не контролировать или наделить ими не того человека. Я собираюсь рассказать вам о Круге.
После этих слов наступило молчание. Преподаватели Академии, как и большинство Сумеречных охотников, избегали разговоров о Круге – группе не поддающихся контролю Сумеречных охотников, которую Валентин Моргенштерн возглавлял во время Восстания. Студенты знали о Валентине - о нём все знали - но они быстро усвоили, что не стоит задавать о нём слишком много вопросов. За последний год Саймон понял: Сумеречные охотники предпочитают верить, что их решения идеальны, а законы непогрешимы. Они не любили вспоминать о временах, когда их чуть не уничтожила группа их же собратьев.
По крайней мере, стало понятно, почему этим собранием руководит декан, а не их учитель истории, Катарина Лосс. Маги с трудом выносят большую часть Сумеречных охотников. А когда дело доходит до бывших участников Круга, можно не надеяться даже на такое отношение.
Роберт кашлянул.
- Я бы хотел, чтобы каждый из вас спросил себя, что бы вы делали, если бы являлись студентами этой Академии во времена Валентина Моргенштерна. Вступили бы в Круг? Выступили бы на стороне Валентина во время Восстания? Поднимите руку, если думаете, что, возможно, так бы и сделали.
Саймона не удивило, что никто не поднял руку. Он проходил это ещё в школе для примитивных, когда они изучали Вторую мировую войну. Саймон знал: никто бы никогда не подумал, что мог бы быть нацистом.
Саймон так же понимал, что, статистически, большинство из них ошибается.
- Теперь я бы хотел, чтобы вы подняли руку, если считаете себя образцовым Сумеречным охотником, который бы сделал всё что угодно для Конклава. – Сказал Роберт.
Как и следовало ожидать, на этот раз намного больше рук взлетело вверх, рука Джона Картрайта была выше всех.
Роберт невесело улыбнулся.
- Именно самые законопослушные из нас и вступили первыми в ряды Валентина, - сказал он им. – Именно мы, самые преданные своему делу Сумеречные охотники, и оказались самой лёгкой добычей.
В толпе начали шептаться.
- Да, - сказал Роберт. – Я говорю «мы», потому что я был одним из сторонников Валентина. Я состоял в Круге.
Шёпот превратился в шторм. Некоторые студенты не удивились этому заявлению, но многие выглядели так, будто у них в голове только что взорвалась ядерная бомба. Клэри говорила Саймону, что Роберт Лайтвуд раньше состоял в Круге, но очевидно многим было тяжело примириться с этим, учитывая что этот высокий, грозный мужчина теперь занимал должность Инквизитора.
- Инквизитор? – выдохнула Джули, широко раскрыв глаза. – Как ему могли позволить…?
Беатриз выглядела ошеломлённой.
- Мой отец всегда говорил, что с ним что-то не то, - пробормотал Джон.
- На этой неделе я расскажу вам о злоупотреблении властью и о великом зле, которое может принимать самые разнообразные формы. Моя дочь, Изабель Лайтвуд, поможет мне с этой работой. – Он указал на Изабель, которая взглянула мельком на толпу. Ее донельзя свирепый взгляд каким-то образом стал ещё жёстче. - Больше всего я буду говорить о Круге, как всё это началось и почему. Если будете слушать внимательно, то возможно некоторые из вас даже чему-то научатся.
Саймон не слушал вообще. Он пялился на Изабель, желая, чтобы она посмотрела на него в ответ. Изабель старательно смотрела на свои ноги. И Роберт Лайтвуд, Инквизитор Конклава, главный судья, следящий за исполнением законов, начал рассказ о Валентине Моргенштерне и тех, кто когда-то его любил.
***
1984 год
Роберт Лайтвуд растянулся во дворе, стараясь не думать о том, как проводил эту неделю год назад. Дни после экаменов и перед началом летних каникул традиционно были наполнены свободой и разгульным весельем, преподаватели же наоборот вынуждены были наблюдать, как студенты то и дело нарушали всевозможные правила Академии. Год назад они с Майклом Вэйландом смылись из кампуса и совершили крутую противозаконную вылазку на озеро Лин, где в полночь искупались нагишом. Даже несмотря на то, что они держали губы плотно сжатыми, вода всё равно оказала свой галлюциногенный эффект, раскрашивая небо разными цветами. Они лежали на спине бок о бок, представляя падающие звезды, которые прокладывают неоновый путь через облака, и воображали, что находятся в незнаком мире.
Это было год назад, когда Роберт ещё считал себя юным и вольным тратить своё время на детские забавы. Это было до того, как он понял, что независимо от возраста, у него есть обязательства.
Это было год назад, до Валентина.
Члены Круга заняли тихий, тенистый уголок школьного двора, который защищал их от любопытных глаз, и где они были избавлены от вида своих сокурсников, занятых бессмысленными и бесцельными развлечениями. Роберт напомнил себе, что он счастливчик, раз может находиться здесь в тени, слушая речи Валентина Моргенштерна.
Он напоминал себе, что это особая привилегия – быть членом группы Валентина, осведомленным о его революционных идеях. Год назад, когда Валентин неожиданно начал дружески к нему относиться, Роберт чувствовал лишь глубокую признательность и ловил каждое его слово.
Валентин говорил, что Конклав насквозь прогнил и обленился, что его больше волнует поддержание уже существующего положения вещей и подавление любого инакомыслия, чем следование благородной миссии.
Он говорил, что Сумеречные охотники должны прекратить прятаться во мраке и с гордостью заявить о себе миру примитивных, в котором они живут и за который умирают.
Он говорил, что Соглашения никуда не годятся, и Чаша Смерти была создана для того, чтобы её использовали для нового поколения Сумеречных охотников, которое станет нашей надеждой на будущее, а занятия в Академии – это пустая трата времени.
Из-за Валентина мозг Роберта усиленно работал, а сердце пело. Валентин заставил Роберта почувствовать себя борцом за справедливость. Словно он был частью чего-то выдающегося, будто все они были избраны не только Валентином, но самой судьбой для того, чтобы изменить мир.
И все же, временами, Роберт чувствовал тревогу из-за Валентина.
Валентин хотел от Круга непоколебимой преданности. Он хотел, чтобы их души наполняли вера в него и убежденность в деле. И Роберту безрассудно хотелось дать ему всё это. Он не хотел сомневаться в логике или намерениях Валентина; он не хотел беспокоиться из-за того, что слишком слабо верит в речи Валентина. Или, наоборот, что верит в них слишком сильно. Сегодня, купаясь в солнечном свете, с безграничными возможностями лета, открытыми перед ним, он вообще не хотел ни о чём волноваться. Так что, когда до него доносились слова Валентина, Роберт пропускал их мимо ушей. Лучше не обращать внимания, чем сомневаться. Его друзья сейчас слушают, так что потом смогут рассказать ему всё, что он пропустил. Разве друзья нужны не для этого?
Сегодня их было восемь, только самые доверенные лица Круга: Джослин Фэйрчайлд, Мариза Трублад, Люциан и Аматис Греймарк, Ходж Старквезер и, конечно, Майкл, Роберт и Стивен. Все они сидели молча, пока Валентин разглагольствовал о доброте Конклава к жителям Нижнего мира. Стивен Эрондейл был самым новым пополнением как в их компании, так и в Академии. Он прибыл из Лондонского Института в начале года и был очень преданным и делу, и Валентину. Он приехал в Академию в одежде примитивных: кожаная куртка с заклёпками и узкие потёртые джинсы. Его светлые волосы, уложенные при помощи геля, шипами торчали во все стороны, как у примитивных рок-звёзд, плакатами которых были завешаны стены его комнаты. Только месяц спустя он приобщился не только к простому чёрному стилю в одежде, но и к манерам Валентина. Так что теперь, по внешнему виду, их главными различиями были только белые волосы Валентина и голубые глаза Стивена. А уже к первым морозам, Стивен отказался от всех своих примитивных вещей и уничтожил на жертвенном костере плакат своей любимой группы «Sex Pistols».
- Эрондейлы не делают ничего наполовину, - говорил Стивен, когда Роберт начинал подкалывать его по этому поводу. Но Роберт подозревал, что под беззаботным тоном Стивена скрывается что-то ещё. Что-то темнее - какой-то непонятный голод. Роберт заметил, что Валентин умеет выбирать себе сторонников, нацеливаясь именно на тех студентов, которым чего-то не хватало, у которых внутри была какая-то пустота, которую он смог бы заполнить. В отличие от большинства студентов их компании, Стивен казался самим совершенством: красивый, обаятельный, талантливый Сумеречный охотник с хорошей родословной, которого все уважали. Это заставило Роберта задуматься… что же в нём увидел Валентин?
Его мысли унеслись так далеко, что когда Мариза вздохнула и шёпотом спросила у него: «Это не опасно?», он не понял, о чём она говорит. Однако сжал ободряюще её руку, так как бойфренды обычно именно так и поступают. Мариза лежала, положив голову ему на колени, её шелковистые чёрные волосы разметались по его джинсам. Он убрал несколько прядок с её лица, это была только его привилегия.
Прошёл почти год, но Роберту по-прежнему с трудом верилось, что эта пылкая, смелая, грациозная девушка, с острым как лезвие бритвы умом, выбрала именно его. Она скользила по Академии словно королева, оказывающая услугу и потакающая своим обожателям. Мариза была не самой красивой девушкой в их группе, и определенно не самой милой или очаровательной. Ей было наплевать на такие вещи, как добродушие и очарование. Но когда дело доходило до битвы, ей не было равных, и уж точно никто не умел обращаться с кнутом лучше, чем она. Мариза была не просто девушкой, а силой. Другие девушки боготворили её; парни хотели её – но только Роберт её заполучил.
Это изменило все.
Иногда Роберт чувствовал, что вся его жизнь – это спектакль. Что это только вопрос времени, и его сокурсники всё равно увидят, какой он на самом деле, поймут, что скрывается под всей этой мускулатурой и бахвальством: Трусость. Слабость. Никчёмность. Быть вместе с Маризой – это словно носить доспехи. Такие, как она, не выбирают никчёмных. Об этом все знали. Иногда Роберт даже сам в это верил.
Ему нравилось, что она заставляла его чувствовать себя смелым и надежным, когда они были на людях. А ещё больше ему нравилось то, что он чувствовал, когда они оставались наедине, и она прижималась сзади губами к его шее, проводила языком вниз по позвоночнику. Он любил изгибы её бедер и шелест её волос; любил блеск её глаз, когда она вступала в бой. Он любил её вкус. Так почему всякий раз, когда она говорила «Я люблю тебя», он чувствовал себя лжецом, говоря то же самое ей в ответ? Почему он время от времени – а может быть, и чаще – ловит себя на мысли о других девушках, думает о том, какими бы они могли быть?
Как он мог любить чувства, которые она в нём вызывала… и всё равно сомневаться, что это любовь?
Он исподтишка наблюдал за другими парами, пытаясь понять, чувствуют ли они то же самое, скрываются ли сомнения и неопределенность за их признаниями в любви. Но то, как Аматис уютно прижалась головой к плечу Стивена, как Джослин беззаботно переплела свои пальцы с пальцами Валентина, даже то, как Мариза лениво поигрывала нитками на его изношенных джинсах, словно его одежда и тело были её собственностью… все они казались такими уверенными в себе. Роберт же был уверен только в том, что хорошо научился притворяться.
- Мы должны радоваться опасности, если она подразумевает возможность избавления от грязного, неконтролируемого представителя нежити, - сердито сказал Валентин. – Даже если эта волчья стая не отвечает за монстра, который… - Он тяжело сглотнул, и Роберт понял, о чём он думает. Казалось, в эти дни Валентин просто не мог думать ни о чём другом, от него так и веяло яростью, и единственная его мысль словно горела в огне: монстр, который убил моего отца. – Даже если и так, мы окажем Конклаву услугу.
Рагнор Фелл, зеленокожий маг, который преподавал в Академии почти столетие, остановился на полпути во дворе и посмотрел на них так, будто мог слышать их разговор. Роберт уверял себя, что это невозможно. Но ему всё равно не нравилось, что рога этого колдуна повернулись в их сторону, словно намечая цель.
Майкл кашлянул.
- Может, не стоит здесь так говорить о, э-э, жителях Нижнего мира.
Валентин фыркнул.
- Надеюсь, этот старый козел действительно меня слышит. Это позор, что ему позволяют здесь преподавать. Единственное место, которое должно быть предназначено для нежити в Академии – это стол для вскрытия.
Майкл с Робертом переглянулись. Как всегда, Роберт точно знал, о чём думает его парабатай - и сам думал о том же. Валентин, когда они только его встретили, резко выделялся своим могучим телосложением, ослепительно-белыми волосами и блестящими чёрными глазами. Черты его лица были, как у ледяной скульптуры, плавными и резкими одновременно, но под грозной оболочкой скрывался удивительно добрый парень, которого могла разозлить только несправедливость. Валентин всегда был упорным, но свою энергию он вкладывал в то, что правильно, в то, что хорошо. Когда Валентин говорил, что хочет исправить несправедливость и неравенство, навязанные Конклавом, Роберт ему верил, и верит до сих пор. И хотя Майкл питает какую-то странную слабость к жителям Нижнего мира, Роберту они нравятся не больше, чем Валентину; он не мог себе представить, почему в наше время Конклав всё ещё позволяет магам лезть в дела Сумеречных охотников.
Но между объективной настойчивостью и абсурдной яростью была разница. Роберт ожидал, что вспышка горя Валентина скоро поутихнет, но вместо этого, она переросла в пожар.
- Значит, ты не скажешь нам, откуда получил информацию, - сказал Люциан, единственный, кроме Джослин, кто мог безнаказанно расспрашивать Валентина, - Но хочешь, чтобы мы улизнули из кампуса и самостоятельно выследили этих оборотней? Если ты так уверен, что Конклав хотел бы с ними разобраться, почему бы не оставить их ему?
- Конклав бесполезен, - прошипел Валентин. - Ты знаешь об этом лучше всех, Люциан. Но если никто не хочет подвергать себя риску ради этого, если вы предпочитаете остаться здесь и пойти на вечеринку… - Его рот скривился, как будто даже эти слова вызывали у него неприязнь. - Я сделаю это сам.
Ходж поправил очки и вскочил на ноги.
- Я пойду с тобой, Валентин, - сказал он слишком громко. Это было в духе Ходжа – всегда слишком громко или слишком тихо, всегда полное непонимание ситуации. По этой причине он предпочитал книги, а не людей. - Я всегда на твоей стороне.
- Сядь, - резко бросил Валентин. – Не хватало, чтобы ты путался у меня под ногами.
- Но…
- Что толку от твоей преданности, если она идёт в комплекте с ненужным трёпом и двумя левыми ногами?
Ходж побледнел и опустился обратно на землю, яростно моргая глазами за толстыми стеклами очков.
Джослин положила руку на плечо Валентина – очень мягко, и только на мгновение, но этого было достаточно.
- Я всего лишь имею в виду, Ходж, что твои исключительные навыки пропадают даром на поле боя, - сказал Валентин дружелюбнее. Перемена в его голосе была резкой, но искренней. Когда Валентин одаривал своей тёплой улыбкой, перед ним невозможно было устоять. – И я бы не простил себе, если бы тебя ранили. Я не могу… не могу потерять кого-то ещё.
Они все замолчали на мгновение, думая о том, как быстро всё произошло; о том, как декан забрала Валентина прямо с тренировочной площадки, чтобы сообщить ему новости; о том, как он молча и стойко принял их, как и положено Сумеречному охотнику. О том, как он выглядел, когда вернулся в кампус после похорон: пустые глаза, землистый цвет лица, которое за неделю стало выглядеть на несколько лет старше. Все их родители были воинами, и они понимали: то, что потерял Валентин, может потерять любой из них. Быть Сумеречным охотником - значит жить в тени смерти.
Они не могли вернуть его отца обратно, но если в их силах помочь отомстить за эту потерю, то именно это они и должны для него сделать.
В конце концов, Роберт был обязан ему всем.
- Конечно, мы пойдем с тобой, - твёрдо сказал Роберт. – Что бы ни произошло.
- Согласен, - сказал Майкл. Куда бы ни пошёл Роберт, Майкл пойдёт за ним.
Валентин кивнул.
- Стивен? Люциан?
Роберт заметил, как Аматис закатила глаза. Валентин всегда относился к женщинам с уважением, но когда дело доходило до битвы, он предпочитал, чтобы на его стороне сражались только мужчины.
Стивен кивнул. Люциан, который был парабатаем Валентина, и на которого Валентин полагался больше всего, замялся в нерешительности.
- Я обещал Селин, что позанимаюсь с ней сегодня вечером, - признался он. – Конечно, я бы мог всё отменить, но…
Валентин со смехом махнул рукой, остальные тоже засмеялись.
- Позанимаешься? Теперь это так называется? – подколол его Стивен. – Похоже, она уже сдала экзамен по тому, как обвести тебя вокруг пальца.
Люциан покраснел.
- Между нами ничего нет, уж можешь мне поверить, - сказал он, и вероятно, это была правда. Селин была на три года младше, с тонкими, изящными, прелестными чертами лица, точно у фарфоровой куклы. Она следовала за их компанией, словно потерявшийся щенок. Для всех, у кого есть глаза, было очевидно, что она по уши влюблена в Стивена, но он был в этом плане абсолютно недоступен, собираясь провести всю свою жизнь вместе с Аматис. Так что видимо в качестве утешительного приза, Селин выбрала Люциана, но его в свою очередь интересовала только Джослин Фэйрчайлд. Это было очевидно всем, кроме самой Джослин.
- Думаю, ты нам не понадобишься, - сказал Валентин Люциану. – Оставайся и получай удовольствие.
- Я должен быть рядом с тобой, - сказал Люциан, из его голоса исчезло всё веселье. Вместо этого в нём послышалась боль от одной мысли, что Валентин отправится на опасную территорию без него. Роберт его понимал. Парабатаи не всегда сражались бок о бок - но знать, что твой парабатай в опасности, а тебя нет рядом, чтобы поддержать его и защитить? Это причиняло почти физическую боль. А связь парабатаев между Люцианом и Валентином была даже крепче, чем у большинства. Роберт почти чувствовал бушующий между ними поток силы и любви. – Куда ты пойдёшь, туда и я пойду.
- Всё уже решено, мой друг, - просто сказал Валентин. Люциан останется здесь вместе с остальными. А Валентин, Стивен, Майкл и Роберт после наступления темноты покинут кампус и отправятся в лес Брослин на поиски оборотней, которые предположительно могли вывести их на убийцу отца Валентина.
Когда все заторопились в столовую на обед, Мариза схватила Роберта за руку и притянула его к себе.
- Ты будешь там осторожен, да? – спросила она серьезно. Мариза всегда говорила серьезно – это было одно из тех качеств, которые ему нравились в ней больше всего.
Она прижалась к нему своим гибким телом и поцеловала его в шею. В это мгновение его охватило мимолетное чувство уверенности, что именно ей он и должен принадлежать… по крайней мере, пока она не прошептала:
- Возвращайся ко мне целым.
Возвращайся ко мне. Как будто он был её собственностью. Словно у неё в голове они уже были женаты, имели детей, свой дом, и жизнь впереди, которую проживут вместе, точно их будущее было уже решено.
Для Маризы, как и для Валентина, была характерна уверенность в том, что будет и что должно было быть. Роберт надеялся, что когда-нибудь эта качество передастся и ему. А пока, чем меньше он был в чём-то уверен, тем старательнее изображал эту самую уверенность – нет никакой необходимости в том, чтобы кто-то знал правду.
***
Роберт Лайтвуд был весьма посредственным преподавателем. Из своего рассказа он аккуратно исключал всю не подлежащую оглашению информацию, перечисляя революционные принципы Валентина, словно это был список ингредиентов для выпечки чрезвычайно безвкусного пирога. Саймон почти его не слушал, безрезультатно направляя большую часть энергии на телепатическую связь с Изабель. Он проклинал тот факт, что Сумеречные охотники становились страшно высокомерными, когда речь заходила о магии. Если бы он был магом, то, наверное, смог бы привлечь внимание Изабель одним движением пальца. Или если бы он до сих пор был вампиром, он мог бы использовать вампирские чары, чтобы подчинить её своей воле – но об этом Саймон предпочитал не думать, потому что эта тема вызывала волнительные вопросы о том, что бы он мог внушить ей в первую очередь.
Рассказ Роберта не вызывал у него особого интереса. Саймону не очень нравилась история, как предмет, или, во всяком случае, то, как её обычно преподносили в школе. Было слишком похоже на текст из брошюры, всё тщательно разжёвано и крайне предсказуемо. Для каждой войны у них был свой список причин, по которым она началась; каждого диктатора с манией величия описывали таким страшным злодеем, что начинаешь задаваться вопросом, насколько бестолковыми должны были быть люди в прошлом, чтобы этого не заметить. Саймон мало что помнил из своего опыта, но даже этого было достаточно, чтобы понять, насколько в действительности всё непросто, когда начинается война. История в интерпретации учителей была похожа на гоночную трассу, где от старта до финиша - один рывок по прямой; в жизни же всё скорее походило на лабиринт.
Наверное, телепатия всё же сработала, потому что когда речь закончилась и студентам разрешили разойтись, Изабель покинула сцену и направилась прямо к Саймону. Она резко кивнула ему в знак приветствия.
- Изабель, я, э-э, может, мы могли бы…
Она ослепительно ему улыбнулась, и на мгновение ему показалось, что всё его беспокойство было напрасно. А потом она сказала:
- Разве ты не собираешься представить меня своим друзьям? Особенно красавчикам?
Саймон обернулся и увидел, что позади него столпилась половина группы, страстно жаждущая пообщаться со знаменитой Изабель Лайтвуд. Впереди всех стояли Джордж и Джон, последний чуть ли не слюни пускал.
Джон протиснулся мимо Саймона и протянул руку.
- Джон Картрайт к вашим услугам, - его голос прямо-таки сочился обаянием, как волдырь сочится гноем.
Изабель подала ему руку и, вместо того чтобы отправить его в унизительный нокаут каким-нибудь приёмом из джиу-джитсу или отсечь ему руку своим кнутом из электрума, она позволила её поцеловать. Затем она сделала реверанс. И подмигнула. Но хуже всего – она хихикнула.
Саймон подумал, что его сейчас стошнит.
Минуты невыносимых мучений прошли: краснеющий Джордж, предпринимающий глупые попытки пошутить; Джули, потерявшая дар речи; Марисоль, делающая вид, что она выше всего этого; Беатриз, ведущая скучную беседу об общих знакомых; Сунил, подпрыгивающий в задней части толпы, чтобы его увидели; и вдобавок ко всему ухмыляющийся Джон, и Изабель, которая сияла и строила глазки явно только для того, чтобы желудок Саймона судорожно сжимался.
Во всяком случае, он отчаянно надеялся, что только для этого. Потому что другой вариант - вероятность того, что Изабель улыбалась Джону просто потому, что хотела ему улыбаться, и согласилась потрогать его стальные бицепсы, потому что хотела почувствовать, как они сокращаются под её нежными пальчиками - был немыслим.
- Ну, и как вы, ребята, здесь развлекаетесь? - спросила она наконец, затем кокетливо посмотрела на Джона. – И не говорите «я».
Я уже мертв? Подумал Саймон безнадежно. Это ад?
- Здесь ни условия, ни население не располагают к веселью, - напыщенно сказал Джон, будто за бахвальством в его голосе не будет видно, как пылают его щёки.
- Сегодня вечером всё изменится, - сказала Изабель, затем развернулась на шпильках и ушла.
Джордж покачал головой и восхищённо присвистнул.
- Саймон, твоя девушка…
- Бывшая девушка, - вставил Джон.
- Она великолепна, - выдохнула Джули, и судя по лицам всех остальных, она выразила всеобщее мнение.
Саймон закатил глаза и поспешил за Изабель. Он потянулся, чтобы схватить её за плечо, но в последний момент одумался. Хватая Изабель Лайтвуд сзади, можно было заработать ампутацию.
- Изабель, - позвал он решительно. Она ускорила шаги. Он сделал то же самое, гадая, куда она направляется.
- Изабель, - позвал он снова. Они углубились в здание школы, воздух здесь был тяжёлым из-за сырости и плесени, каменный пол все больше скользил под ногами. Они оказались у развилки: коридоры уходили влево и вправо. Она приостановилась и выбрала тот, что слева.
- Мы обычно им не пользуемся, - сказал Саймон.
Ноль внимания.
- В основном из-за слизней слоновьих размеров, которые живут в конце этого коридора.
Это было отнюдь не преувеличение. Ходили слухи, что один недовольный преподаватель (маг, которого уволили, когда ситуация обернулась против жителей Нижнего мира) оставил их в качестве прощального подарка.
Изабель шла дальше, теперь уже медленнее, осторожно обходя лужицы слизи. Cверху что-то шумно пронеслось. Она не вздрогнула – но подняла голову, и Саймон заметил, что её пальцы задержались на свёрнутом кнуте.
- А ещё здесь водятся крысы, - добавил он. Они с Джорджем как-то отправились на экспедицию вниз по этому коридору в поисках предполагаемых слизней… и отказались от этой затеи после третьей крысы, свалившейся с потолка и умудрившейся спуститься вниз по штанам Джорджа.
Изабель тяжело вздохнула.
- Ну же, Иззи, остановись.
Видно, он нашёл волшебные слова. Она повернулась к нему лицом.
- Не называй меня так, - прошептала она сердито.
- Что?
- Мои друзья зовут меня Иззи, - сказала она. – Ты утратил эту привилегию.
- Иззи… Я имею в виду, Изабель. Если бы ты прочла мое письмо…
- Нет. Ты не называешь меня Иззи, не присылаешь мне писем, не ходишь за мной по тёмным коридорам и не пытаешься спасти меня от крыс.
- Поверь мне, если мы увидим крысу, каждый будет сам за себя.
У Изабель был такой вид, будто ей хотелось скормить Саймона гигантским слизням.
- Моя позиция такова, Саймон Льюис: мы с тобой теперь чужие люди, как ты и хотел.
- Если это правда, тогда что ты здесь делаешь?
Изабель недоверчиво на него посмотрела.
- Обычно это Джейс думает, что мир вращается только вокруг него, ну да ладно. Я знаю, что ты любишь фантастику, Саймон, но вера в невозможное может слишком далеко завести.
- Это моя школа, Изабель, - сказал Саймон. - И ты моя…
Она просто смотрела на него, будто предлагая ему найти слово, которое могло бы доказать, что она действительно «его».
Всё шло не так, как он планировал.
- Хорошо, тогда почему ты здесь? И почему ты была такой милой с моими, э-э, друзьями?
- Потому что мой отец заставил меня сюда приехать, - сказала она. – Думаю, он рассчитывает, что милое времяпрепровождение по налаживанию отцовско-дочерних отношений в этой омерзительной дыре заставит меня забыть, что он паршивый изменщик, бросивший свою семью. И я хорошо отнеслась к твоим друзьям, потому что я хороший человек.
Теперь уже Саймон посмотрел на неё с сомнением.
- Ну ладно, может и не такой уж хороший. – Признала она. – Но я никогда раньше не училась в школе. Я подумала, что раз уж мне приходится здесь торчать, то нужно извлекать из этого пользу. Посмотреть, что я упускаю. Такой ответ тебя устраивает?
- Я понимаю, что ты злишься на меня, но…
Она покачала головой.
- Ты не понимаешь. Я не злюсь на тебя. Я вообще ничего к тебе не испытываю, Саймон. Ты попросил меня смириться с тем, что теперь ты другой человек; тот, кого я не знаю. И я с этим смирилась. Я любила кого-то – а теперь его нет. Тебя я не знаю и знать не хочу. Я пробуду здесь всего несколько дней, а потом мы можем никогда больше не видеться. Как насчет того, чтобы не усложнять всё больше, чем нужно?
У него перехватило дыхание.
Я любила кого-то, сказала она. Так близко к словам «Я люблю тебя». Ближе всего, что она (или любая другая девушка) когда-либо говорила Саймону.
За исключением того, что на признание в любви это вообще не похоже, верно?
Всё это было в другой жизни.
- Хорошо. – Это было единственное слово, которое он смог из себя выдавить, но она уже шла по коридору. Ей не нужно было его разрешение, чтобы стать незнакомкой; ей вообще ничего от него не нужно было. – Ты выбрала неправильное направление! - крикнул он ей вслед. Он не знал, куда она хотела попасть, но маловероятно, что в гости к слизням.
- Они все неправильные, - отозвалась она, не оборачиваясь.
Он попытался обнаружить в её словах какой-то подтекст, проблеск боли. Что-то, что указывало бы на ложь, выдавало бы чувства, которые она всё ещё к нему питала. Что-то доказывающее, что ей так же тяжело, как и ему.
Но вера в невозможное может слишком далеко завести.
***
Изабель сказала, что хочет провести время в Академии с пользой, и предложила Саймону не усложнять всё больше, чем нужно. К сожалению, Саймон вскоре понял, что две эти вещи были совершенно несовместимы, потому что версия Изабель о времени, проведённом с пользой, включала в себя: Изабель, растянувшуюся точно кошка на одном из заплесневелых кожаных диванов в студенческой гостиной и окружённую подхалимами; Изабель, участвующую в незаконной поставке виски, которую осуществлял Джордж; Изабель, приглашающую всех остальных делать то же самое. В результате очень скоро все друзья и враги Саймона оказались чересчур пьяными и жизнерадостными. По всей видимости, хорошо проводить время означало: вдохновлять Джули на заигрывание с Джорджем, учить Марисоль кнутом разносить вдребезги скульптуры, и, хуже всего, почти согласиться пойти вместе с Джоном Картрайтом на вечеринку по поводу окончания учебного года.
Саймон не был уверен, усложняет ли это всё больше, чем нужно (кто вообще знал, что подпадало под категорию «больше, чем нужно»?), но вся эта ситуация была настоящим мучением.
- Ну, так когда начнётся настоящее веселье? – спросила Изабель под конец.
Джон подвигал бровями.
- Тебе стоит только сказать.
Изабель рассмеялась и пихнула его в плечо.
Саймону стало интересно, исключат ли его из Академии, если он прикончит Картрайта, пока тот будет спать.
- Я не про то веселье, о котором ты думаешь. Я имела в виду, когда мы улизнём из кампуса? Оторвёмся в Аликанте? Поплаваем в озере Лин? Когда… - она умолкла, заметив, что все вытаращились на неё, словно она заговорила на неведомом языке. – Вы хотите сказать, что ничего такого не делаете?
- Мы здесь не для того, чтобы развлекаться, - сухо сказала Беатриз. - Мы здесь, чтобы стать Сумеречными охотниками. Правила установили не просто так.
Изабель закатила глаза.
- Разве вы никогда не слышали, что правила существуют для того, чтобы их нарушать? Студентам положено попадать в неприятности. Во всяком случае, лучшим студентам. Как вы думаете, почему правила такие строгие? Чтобы их могли обойти только самые лучшие. Думайте об этом, как о дополнительном задании.
- Откуда ты знаешь? – спросила Беатриз. Саймона удивил её тон. Обычно она была самая тихая среди них, всегда готовая плыть по течению. Но сейчас в её голосе было что-то резкое, напоминающее Саймону, что, какой бы нежной она ни казалась, она родилась воином. – Не похоже, чтобы ты училась здесь раньше.
- Среди моих предков было много выпускников Академии, - сказала Изабель. – Так что я знаю всё, что мне нужно знать.
- Не все хотят пойти по стопам твоего отца, – сказала Беатриз, затем встала и вышла из комнаты.
Повисла тишина, все напряжённо ждали реакции Изабель.
Ее улыбка не дрогнула, но Саймон почувствовал гнев, исходящий от неё, и понял, что ей стоило огромных усилий взять себя в руки и не взорваться. Он не знал, что именно с ней происходило; какие чувства у неё вызывала мысль, что её отец был когда-то одним из людей Валентина. Он и вправду ничего о ней не знал. Он признавал это.
Но ему по-прежнему хотелось схватить её в охапку и держать, пока буря не утихнет.
- Никто никогда не осуждал моего отца за веселье, - сказала Изабель спокойно. – Но мне думается, что моя репутация идет впереди меня. Предлагаю встретиться здесь завтра в полночь, и я покажу вам, что вы упустили.
Она взяла Джона за руку и позволила ему стащить себя с дивана.
- Так, а теперь не покажешь мне, где моя комната? В этом месте просто невозможно ориентироваться.
- С удовольствием, - сказал Джон, подмигивая Саймону.
И они ушли.
Вместе.
***
На следующее утро по всему холлу разносились стоны зевающих и страдающих от похмелья студентов, находящихся в (безуспешных) поисках кофе и чего-нибудь съестного. Когда Роберт Лайтвуд начал вторую лекцию, нудно рассуждая о природе зла и подробно разбирая отзывы Валентина о Соглашении, Саймону пришлось ущипнуть себя несколько раз, чтобы не уснуть. Наверное, Роберт Лайтвуд был единственным человеком на планете, способным сделать историю Круга до смерти скучной. Бодрому состоянию не способствовало и то, что Саймон не спал до рассвета, ворочаясь на бугорчатом матрасе и пытаясь выкинуть из головы жуткие образы Джона и Изабель.
Что-то с ней происходило. Саймон был в этом уверен. Возможно, не из-за него. Может, дело было в её отце или в последствиях домашнего обучения, или в каких-нибудь женских штучках, которые ему не понять, но она была сама на себя не похожа.
Она не твоя девушка, напоминал он себе. Даже если что-то не так, его это больше не касается. Она может делать всё, что хочет.
И если она хочет Джона Картрайта, то не стоит проводить из-за неё бессонные ночи.
К рассвету он почти сумел себя в этом убедить. Но вот она снова на сцене, рядом со своим отцом, и её суровый умный взгляд вновь пробуждает все те досадные чувства.
Нет, это были не воспоминания. Саймон не смог бы назвать ни одного фильма, который они смотрели вместе; он не знал её любимых блюд или шуток; он не знал, каково это – целовать её или сплестись с ней пальцами. То, что он чувствовал, глядя на неё, было намного серьёзнее воспоминаний, обитающих в глубинах его памяти. Он чувствовал, будто знает её внутри и снаружи, словно он обладал зрением Супермена и мог просканировать её душу. Он чувствовал одновременно грусть, утрату, восторг и смущение; ему, словно дикарю, захотелось убить дикого кабана и положить к её ногам; он чувствовал необходимость сделать что-то необычное и верил, что в ее присутствии он на это способен.
Он чувствовал то, чего никогда не чувствовал раньше – у него засосало под ложечкой, когда он это понял.
Он был уверен, что чувствует себя как влюблённый.
***
1984 год
Валентин упростил им задачу. Он получил у декана разрешение на «учебный» поход в лес Брослин: двое суток они могли делать всё, что им заблагорассудится, если результатом будет несколько исписанных страниц, рассказывающих о целебных свойствах диких растений.
Откровенно говоря, Валентин, со своими неудобными вопросами и бунтарскими теориями, должен был быть белой вороной в Академии. Рагнор Фелл действительно относился к нему как к скользкому созданию, которое выползло из-под скалы и которое нужно как можно быстрее вернуть обратно. Но остальные преподаватели, казалось, были ослеплены личным обаянием Валентина. Они или не могли, или не хотели видеть, какое неуважение скрывается под этим обаянием. Он постоянно уклонялся и от занятий, и от выполнения заданий в нужный срок, отделываясь одной лишь улыбкой. Другие студенты были бы благодарны за такие поблажки, но Валентин только ещё больше ненавидел своих преподавателей. Каждая уловка Валентина, на которую учителя закрывали глаза, была лишь очередным доказательством их слабости.
Он не испытывал угрызений совести, наслаждаясь последствиями своих поступков.
Согласно данным Валентина, стая оборотней скрывалась в старом поместье Силверхудов, ветхие руины которого располагались в самом сердце леса. Последний Силверхуд погиб в битве два поколения назад и его именем пугали маленьких детей. Смерть воина – это одно дело. Печально, но таков естественный ход вещей. Смерть же целого рода была невообразима.
Возможно, они все втайне опасались этой незаконной миссии, которая, казалось, переходила предел дозволенного. Никогда прежде они не выступали против нежити без специального разрешения и без присмотра старших. Они и раньше нарушали правила, но никогда ещё не были так близки к нарушению Закона.
Наверное, им всем хотелось провести ещё несколько часов как нормальные подростки, прежде чем отправиться туда, откуда уже не будет дороги обратно.
Так или иначе, их четвёрка очень неторопливо пробиралась через лес. Лагерь для ночлега они разбили в полумиле от поместья Силверхуд. Валентин решил, что на следующий день они понаблюдают за убежищем оборотней, оценят его сильные и слабые стороны, а также привычки стаи. Нападать будут ближе к ночи, когда стая отправится на охоту. Но это были проблемы завтрашнего дня. А этим вечером они сидели у костра, жарили на огне сосиски, предавались воспоминаниям и строили планы на будущее, которое всё еще казалось невероятно далёким.
- Я женюсь на Джослин, конечно, - сказал Валентин, - И мы будем растить наших детей в новой эпохе, где их не будут портить прогнившие законы слабого, распускающего нюни Конклава.
- Ну, ещё бы, ведь к тому времени, мы будем править миром, - весело сказал Стивен. Из-за зловещей улыбки Валентина, это показалось скорее обещанием, чем шуткой.
- Нет, ну вы только представьте, - сказал Майкл. – Папаша Валентин по колено в подгузниках. И полный дом детишек.
- Тут уже, сколько Джослин захочет. – Выражение лица Валентина смягчилось, как и всегда, когда он произносил её имя. Они были вместе всего пару месяцев (они начали встречаться после того, как погиб его отец), но никто не сомневался, что это навсегда. Он смотрел на неё так… словно она принадлежала к другому виду. Высшему виду. Как-то раз Роберт спросил у него, как можно быть таким уверенным, что это любовь, если они только-только начали встречаться. «Разве ты не видишь? – ответил тогда Валентин. – В ней больше Ангельского, чем во всех остальных вместе взятых. В ней есть величие. Она сияет как сам Разиэль».
- Просто ты хочешь пополнить генофонд, - сказал Майкл. – Думаю, ты считаешь, что мир был бы лучше, если бы в каждом Сумеречном охотнике была частица Моргенштернов.
Валентин ухмыльнулся.
- Мне говорили, что ложная скромность мне не идёт, так что… без комментариев.
- Кстати, об этом, - сказал Стивен, покраснев. – Я спросил Аматис. И она сказала «да».
- Спросил о чём? – не понял Роберт.
Майкл и Валентин только рассмеялась, а Стивен покраснел ещё больше.
- Выйдет ли она за меня замуж, - пояснил он. – Ну, как вам это?
Вопрос был адресован всем, но взгляд Стивена был прикован к Валентину, который долго молчал, прежде чем ответить.
- Аматис? – спросил он наконец, нахмурившись, будто это заставило его серьёзно призадуматься.
Стивен выдохнул. В то мгновение Роберт почти поверил, что Стивену нужно одобрение Валентина, и что если Валентин прикажет ему бросить Аматис – тот так и сделает, несмотря на предложение, несмотря на то, что любит её так сильно и отчаянно, что его чуть ли не трясёт от волнения, когда она приближается, и несмотря на ту ужасную песню о любви, которую он ей написал (скомканный листок с этой песней Роберт когда-то нашёл под кроватью Стивена).
В тот миг Роберту показалось, что Валентин действительно может приказать что-то в этом роде, просто чтобы посмотреть, что будет.
Потом Валентин широко улыбнулся, обнял Стивена и сказал:
- Ну, наконец-то. Не знаю, чего ты ждал, идиот. Если тебе посчастливилось заполучить кого-то из Греймарков, то нужно делать всё, что в твоих силах, чтобы это было навечно. Уж я-то знаю.
Затем все смеялись, сыпали поздравлениями, составляли план мальчишника и шутили по поводу недолгих попыток Стивена написать песню. И это Роберт чувствовал себя идиотом из-за того, что хоть на секунду усомнился в чувствах Стивена к Аматис или в благих намерениях Валентина.
Это ведь его друзья, самые лучшие, каких только можно иметь.
Они были его товарищами по оружию, и вот такие весёлые ночи под звёздным небом были наградой за особые обязательства, которые они на себя взяли.
То, что Роберт мог думать иначе, было лишь симптомом его тайной слабости и неуверенности, поэтому он решил, что больше не позволит себе таких мыслей.
- Ну, а ты, старина? – спросил Валентин Роберта. – Хотя можно и не спрашивать. Все мы знаем, что Мариза делает всё, что хочет.
- И, кажется, она хочет тебя, - добавил Стивен.
Майкл, который как-то странно притих, поймал взгляд Роберта. Только Майкл знал, как сильно Роберт не любит думать о будущем. Как он боится женитьбы, детей и ответственности. Будь его воля, он остался бы в Академии навсегда. Но в этом было мало смысла. Из-за того, что с ним произошло, когда он был ребёнком, (и из-за чего ему пришлось терпеть определённые ограничения в юности), он и так был старше своих друзей на несколько лет. Может быть, из-за того происшествия, он где-то в глубине души всегда будет чувствовать себя обманутым, желая вернуть время обратно. Он так долго мечтал о жизни, которой сейчас живёт, что пока просто не готов с ней расстаться.
- Ну, старина слишком вымотался, - сказал Роберт, увиливая от ответа. – Думаю, мне пора на боковую.
Когда они потушили костёр и навели порядок, Майкл благодарно ему улыбнулся: если бы не Роберт, ему бы тоже светил допрос. Среди них всех только Майкл был один, и он не любил обсуждать эту тему даже больше, чем Роберт. В этом, как и во многом другом, они были очень похожи. Им всегда больше нравилось проводить время в компании друг друга, чем в компании девушек. Иногда понятие брака казалась Роберту абсолютно неправильным. Разве сможет он заботиться о жене больше, чем о собственном парабатае? Как такое вообще может прийти в голову?
Он не мог уснуть.
Когда незадолго до рассвета он выбрался из палатки, Майкл сидел у потухшего костра. Он повернулся к Роберту без удивления, будто знал, что его парабатай к нему присоединится. Может, так оно и было. Результат ли это связующего ритуала или же отличительная особенность лучших друзей – Роберт не знал. Но они с Майклом жили и дышали в одном ритме. До того, как стать соседями по комнате, они часто сталкивались в коридорах Академии, по которой бродили бессонными ночами.
- Пройдёмся? – спросил Майкл.
Роберт кивнул.
Они молча брели среди деревьев, прислушиваясь к звукам спящего леса: к резкому крику ночных птиц, к стрёкоту насекомых, к трепещущим на ветру листьям, к тихому шороху травы и веток под ногами. Таилось здесь и немало опасностей, и они оба хорошо об этом знали. Многие из учебных заданий проходили именно в лесу Брослин, который был удобным убежищем для оборотней, вампиров, и даже для редких демонов, которых, в большинстве случаев, выпускала сама Академия, чтобы проверить особенно перспективных студентов. Но сегодня ночью в лесу было спокойно. Или просто Роберту так казалось, потому что он чувствовал себя непобедимым.
Пока они шли, он думал не о предстоящей миссии, а о Майкле, который стал его первым настоящим другом.
Конечно, у него и раньше были друзья. Все дети, живущие в Аликанте, знают друг друга, и он смутно припоминал, как исследовал Город стекла в небольшой компании детей. Но среди них не было никого незаменимого, и все они понятия не имели, что значит быть верными своим друзьям. Он понял это, когда ему исполнилось двенадцать лет и ему нанесли первую руну.
Для большинства детей Сумеречных охотников это был великий день. Они мечтали о нём и ждали его, как примитивные дети ждут своего дня рождения. В некоторых семьях первую руну наносили быстро и деловито – ребёнок отмечен и будет следовать отныне по намеченному пути; в других же семьях устраивался большой праздник: с подарками, воздушными шариками и праздничным банкетом.
И, конечно, в очень редких случаях первая руна становилась последней. Прикосновение стило сжигало кожу ребёнка, повергая его в шок или в безумие. Жар был настолько сильный, что только срезав метку, можно было спасти ребёнку жизнь. Эти дети никогда не будут Сумеречными охотниками; их семьи никогда не будут прежними.
Никто никогда не думал, что это случится именно с ними.
В двенадцать лет Роберт был тощим, но ловким; смышленым для своего возраста и сильным для своей комплекции; уверенным в том, что его ждёт слава Сумеречного охотника. Когда его отец осторожно рисовал на руке Роберта руну ясновидения, за этим наблюдала вся семья.
Кончик стило выводил изящные линии на его бледной коже. Завершённая руна вспыхнула так ярко, что Роберт закрыл глаза, ослеплённый её сиянием.
Это было последнее, что он запомнил.
По крайней мере, последнее, что он запомнил чётко.
Всё, что последовало за этим, он старался забыть.
Там была боль.
Боль, которая накатывала волнами и обжигала как удар молнии. Болело всё тело. Мучительная боль, которую излучала метка, расползалась по коже, проникала во внутренние органы и кости. А потом стало ещё хуже. Боль пробралась в его разум (или может быть, это была его душа) и вызывала просто неописуемые мучения, словно какие-то существа поселились в глубинах его мозга и становились всё голоднее с каждой горящей клеточкой в теле. Было больно думать, больно чувствовать, больно вспоминать – но ему приходилось всё это делать, потому что, даже в эпицентре этой агонии, какая-то часть Роберта смутно понимала, что если он не будет держаться, не будет чувствовать боли, то уйдёт навсегда.
Позже он будет использовать эти слова, чтобы описать боль, но ни одно из них не сможет в полной мере передать то состояние. Всё, что произошло, всё, что он чувствовал, просто не поддаётся описанию.
Были и другие источники мучений, которые приходилось терпеть на протяжении всего времени, что он провёл в постели, в плену своей метки, не осознавая, что происходит вокруг. Галлюцинации. Он видел демонов, смеющихся и мучающих его. Но ещё хуже: он видел лица тех, кого любил, и слышал, как они говорят ему, что он недостойный и что лучше бы он умер. Он видел обугленные, бесплодные равнины, стену огня и адское измерение, ждущее его, если он позволит себе сдаться. И, несмотря на все эти пытки, непонятно как, но он всё ещё держался.
Он утратил всякое восприятие и себя, и окружающего мира. Он не помнил ни слов, ни своего имени. Но он всё ещё был жив. И наконец, месяц спустя, боль утихла. Галлюцинации исчезли. Роберт очнулся.
Когда он пришёл в себя настолько, что смог воспринимать действительность, то узнал, что был в полубессознательном состоянии несколько недель, и двое Безмолвных братьев делали все возможное, чтобы сохранить ему жизнь. За всё то время вокруг него развернулась настоящая битва: члены Конклава конфликтовали с его родителями по поводу методов лечения. Родители рассказали ему, как все настаивали, что его нужно лишить метки, а Безмолвные братья постоянно предупреждали, что это единственный способ, который может гарантировать, что он выживет и избавится от дальнейшей боли. Он должен будет жизнь как примитивный: такова была политика Конклава в отношении тех, кто не может выдержать процедуру нанесения рун.
- Мы не могли позволить им сотворить с тобой такое, - сказала его мама.
- Ты Лайтвуд. Ты рождён для жизни Сумеречного охотника, - сказал ему отец. – Только для такой жизни и не для какой больше.
Это прозвучало как: Лучше увидеть тебя мёртвым, чем примитивным.
После этого между ними всё изменилось. Роберт был благодарен родителям за то, что они верили в него - он и сам предпочел бы умереть. Но в нём что-то перевернулось, когда он понял, что их любовь к нему ограничена. Изменилось что-то и в его родителях, осознавших, что их сын не может вести жизнь Сумеречного охотника, и вынужденных терпеть этот позор.
Сейчас Роберт уже и вспомнить не мог, какой его семья была до метки. Он помнил только годы после. И там был только холод. Каждый из них играл свою роль: любящего отца, заботливой матери, послушного сына. Но в их присутствии Роберт чувствовал себя ещё более одиноким.
Те месяцы, что ушли на восстановление, он провёл почти в одиночку. Дети, которых он считал своими друзьями, не хотели иметь с ним ничего общего. Оказываясь рядом с ним, они шарахались, словно он был заразным.
Безмолвные братья сказали, что теперь с ним всё будет нормально. Раз уж он сумел выжить с меткой на теле, значит, никакой опасности больше нет. Его тело балансировало на грани отказа, но воля оказалась сильнее. Когда Безмолвные братья осматривали его в последний раз, голос одного из них грустно зазвучал у Роберта в голове:
«Ты будешь склонен воспринимать это тяжелое испытание, как признак собственной слабости. Вместо этого, запомни его, как доказательство своей силы».
Но Роберту было всего двенадцать. Его бывшие друзья наносили на себя руны, отправлялись на обучение в Академию, и делали то, что и должны делать нормальные Сумеречные охотники. Роберт же в это время прятался в своей спальне, покинутый друзьями, боящийся собственного стило и вынужденный терпеть холодное равнодушие со стороны семьи. У него было столько доказательств собственной слабости, что даже Безмолвный брат не смог бы заставить его почувствовать себя сильным.
Таким образом прошел почти год, и Роберт начал подозревать, что и вся его жизнь пройдёт точно так же. Он будет Сумеречным охотником только на словах; Сумеречным охотником, который боится меток. Иногда в темноте ночи он жалел, что оказался таким выносливым и не позволил себе сдаться и умереть. Это было бы лучше, чем та жизнь, к которой он вернулся.
Потом он познакомился с Майклом Вэйландом, и всё изменилось.
До этого они не очень хорошо друг друга знали. Майкл был странным ребёнком. Он мог проводить время со всеми остальными детьми, но никто из них не испытывал особого восторга по этому поводу. Он был склонен к рассеянности и странному полету фантазии, мог остановиться в середине спарринга и задуматься о том, откуда взялся сенсор, и кому пришло в голову его изобрести.
Однажды Майкл появился в поместье Лайтвудов и спросил Роберта, не хочет ли он покататься на лошадях. Они несколько часов носились галопом по сельской местности, а когда пришло время расставаться, Майкл сказал:
- Увидимся завтра, - словно это само собой разумелось.
Он и дальше продолжал проводить время с Робертом, и когда Роберт спросил, почему, то Майкл просто ответил:
- Потому что с тобой интересно.
Это была ещё одна особенность Майкла. Он всегда говорил то, что думал, неважно, насколько бестактно или странно это могло прозвучать.
- Моя мама заставила меня пообещать, что я не буду тебя расспрашивать о том, что с тобой произошло, - добавил он.
- Почему?
- Потому что это невежливо. А ты как думаешь? Было бы это невежливо?
Роберт пожал плечами. Обычно это никого не волновало, и никто никогда не спрашивал его об этом. Даже его родители. Таков уж порядок вещей.
- Я не против побыть невоспитанным, - сказал Майкл. - Ты расскажешь мне? Каково это?
Даже странно, что это может быть так просто. Странно, что Роберт даже не подозревал, как сильно ему хочется рассказать кому-нибудь об этом. Все, что ему нужно было, это чтобы кто-нибудь его спросил. Роберта словно прорвало. Он говорил и говорил, а когда умолк, испугавшись, что зашёл слишком далеко, Майкл тут же засыпал его другими вопросами:
- Как думаешь, почему так произошло? – спросил он. – Думаешь, это что-то генетическое? Или, может быть, какая-то часть тебя просто не предназначена для жизни Сумеречного охотника?
Роберт втайне боялся этого больше всего, но услышав, как кто-то говорит об этом с такой небрежностью, его страх утратил свою силу.
- Возможно, - сказал Роберт, а Майкл, вместо того чтобы сбежать, посмотрел на него с любопытством учёного, широко улыбнулся и сказал:
- Мы должны это выяснить.
Они сделали это своей миссией. Они копались в библиотеках, корпели над древними текстами, задавали вопросы, о которых взрослые ничего не хотели слышать. В письменных источниках почти не упоминалось о Сумеречных охотниках, столкнувшихся с той же проблемой, что и Роберт. Такие вещи считались постыдными, и семьи держали их в секрете, никогда о них не упоминая. Но Майкла не особенно волновало, что он действует кому-то на нервы, или что нарушает какие-то традиции. Он не отличался чрезмерным бесстрашием, но всем казалось, что он действительно ничего не боится.
Их миссия провалилась. Нигде не давалось разумного объяснения по поводу реакции Роберта на нанесение метки. Но к концу того года, это уже не имело значения. Майкл превратил кошмар в головоломку и стал лучшим другом Роберта.
Они прошли ритуал парабатаев перед отъездом в Академию, и никто из них не сомневался в своих клятвах. К тому времени им было по пятнадцать, и внешне они были удивительно непохожи. Роберт прилично вымахал ростом, став выше своих сверстников, и обзавёлся внушительной мускулатурой; на лице появилась щетина, заметная с каждым днём всё больше. Майкл же был худощавым и жилистым, и выглядел младше своего возраста из-за непослушных кудрей и мечтательного выражения лица.
«Не принуждай меня оставить тебя,
Или отречься от тебя;
Куда ты пойдешь, туда и я пойду,
И где ты жить будешь, там и я буду жить.
Народ твой будет моим народом, и твой Бог – моим Богом.
Где ты умрешь, там и я умру и погребен буду.
Ибо так повелел сам Ангел,
Пока смерть не разлучит нас».
Такие слова произносил Роберт, но в них не было необходимости. Их связь уже укрепилась в тот день, когда ему исполнилось четырнадцать, и он наконец набрался храбрости снова нанести на себя метку. Он сказал об этом только Майклу. Когда Роберт замер, удерживая стило над кожей, именно пристальный взгляд Майкла придал ему мужества для того, чтобы продолжить.
Немыслимо, что у них остался только один последний год, а потом придётся разойтись. Конечно, связь парабатаев сохранится и после Академии. Они всегда будут лучшими друзьями; всегда будут драться в бою бок о бок. Но это будет уже не то. Каждый из них женится, переедет в свой дом, перенаправит свою заботу и любовь. Они всегда смогут рассчитывать друг на друга. Но через год они уже не будут самыми важными друг для друга людьми. Так уж устроена жизнь. Взрослая жизнь. Он даже думать об этом не мог, да и не хотел.
Будто подслушав мысли Роберта, Майкл повторил вопрос, от которого тот увернулся ранее.
- Что там у тебя на самом деле с Маризой? – спросил он. – Всё серьёзно? Типа навсегда?
Для Майкла можно было не разыгрывать шоу, поэтому Роберт честно ответил:
- Не знаю. Я даже не представляю, на что это должно быть похоже. Для меня она идеальна. Я люблю проводить с ней время, люблю с ней… ну, ты понял. Но значит ли это, что я её люблю? Должно значить, но…
- Чего-то не хватает?
- Не между нами, - сказал Роберт. - Похоже, чего-то не хватает именно во мне. Я же вижу, как Стивен смотрит на Аматис, как Валентин смотрит на Джослин…
- Как Люциан смотрит на Джослин, - добавил Майкл с кривой ухмылкой. Им обоим нравился Люциан, несмотря на его раздражающую склонность вести себя так, будто благосклонность Валентина сделала его проницательным не по годам. Но глядя на то, как он все эти годы сохнет по Джослин, было сложно воспринимать его всерьёз. То же самое касалось и Джослин, которая умудрялась ничего не замечать. Роберт не понимал, как можно быть центром чьей-то вселенной, даже не осознавая этого.
- Не знаю, - сказал он, сомневаясь, что какая-нибудь девушка сможет стать для него самого центром вселенной. – Иногда я начинаю волноваться, что со мной что-то не так.
Майкл положил руку на плечо Роберта и одарил его напряженным взглядом.
- Да всё с тобой так, Роберт. Хотелось бы, чтобы ты и сам наконец это понял.
Роберт стряхнул его руку вместе с тяжестью момента.
- А что насчет тебя? – спросил он с притворным весельем. – Сколько там свиданий было у вас с Элизой Роузвэйн, три?
- Четыре, - признался Майкл.
Он заставил Роберта поклясться, что тот никому о ней не расскажет; он не хотел, чтобы об этом знали другие, пока не убедится, что у них всё серьёзно. Роберт подозревал, что Майкл не хочет, чтобы узнал Валентин, которому Элиза действовала на нервы. Она задавала почти столько же невежливых вопросов, как и Валентин, и относилась с таким же презрением к текущей политике Конклава. Но она не хотела иметь ничего общего с Кругом. Элиза считала, что объединение с примитивными и жителями Нижнего мира – верный путь к будущему. Она утверждала (громко, и к неудовольствию большинства преподавателей и студентов), что Сумеречные охотники должны обратить внимание на проблемы примитивного мира. Её часто можно было застать в школьном дворе, раздающей листовки и разглагольствующей об испытании ядерного оружия, о нефтяных тиранах Ближнего Востока, о каких-то неприятностях в Южной Африке, в которые никто не хотел вникать, о болезнях, в которых в Америке никто не хотел признаваться…
Роберту приходилось слушать все эти лекции от начала и до конца, поскольку Майкл всегда настаивал на том, чтобы остаться и послушать.
- Она очень странная, - сказал Майкл. - Мне это нравится.
- Да? – Это был сюрприз для Роберта. Не очень приятный. Майклу никогда никто не нравился. До этой минуты Роберт даже не осознавал, насколько рассчитывал на это. – Тогда вам следует попробовать, - сказал он, надеясь, что это прозвучало искренне.
- Правда? – Майкл выглядел удивлённым.
- Да. Определенно. – Роберт напомнил себе: чем меньше уверенности чувствуешь, тем больше уверенности изображаешь. – Она идеально тебе подходит.
- Вот как? – Майкл остановился и уселся в тени дерева. Роберт опустился на землю рядом с ним. – Можно у тебя кое-что спросить, Роберт?
- Всё что угодно.
- Ты когда-нибудь был влюблен? По-настоящему?
- Ты же знаешь, что нет. Думаешь, я не упомянул бы об этом?
- Но как ты можешь быть уверен, если не знаешь, на что это должно быть похоже? Может, ты влюблён, но не осознаёшь этого. Может, ты стремишься к тому, что у тебя и так уже есть.
Какая-то часть Роберта надеялась, что именно так и обстоят дела. Что то, что он чувствует к Маризе – это та самая, вечная любовь, о которой все говорят. Может, он просто слишком многого ожидал.
- Я и не уверен, - признался он. – А ты? Думаешь, что знаешь, на что это похоже?
- Любовь? – Майкл с улыбкой посмотрел на свои руки. – Настоящая любовь – это когда тебя видят. Знают. Знают самую худшую сторону человека, но всё равно его любят. И… Мне кажется, двое влюблённых становятся чем-то другим, чем-то большим, чем союз двух людей, понимаешь? Это словно создать новый мир, который существует только для вас двоих. Вы – боги своей собственной миниатюрной вселенной. – Он рассмеялся, как будто почувствовал себя глупо. - Должно быть, это звучит бредово.
- Нет, - сказал Роберт, начиная понимать, в чём дело. Майкл не говорил как человек, который предполагает – он говорил как человек, который знает. Возможно ли, что после четырёх свиданий с Элизой, он действительно влюбился? Возможно ли, что для его парабатая изменился весь мир, а Роберт этого даже не заметил? – Звучит… здорово.
Майкл поднял голову, чтобы посмотреть на Роберта, и на его лице появилось какое-то странное выражение неуверенности.
- Роберт, я кое-что хотел тебе сказать… может быть, даже должен тебе сказать.
- Всё что угодно.
Это было не похоже на Майкла. Нерешительность не в его стиле. Они всегда всё друг другу рассказывали.
- Я…
Он замолчал, потом покачал головой.
- В чём дело? – надавил Роберт.
- Да так, ничего. Забудь.
У Роберта сжался желудок. Неужели из-за влюблённости Майкла они теперь будут общаться в подобном духе? Будут держать дистанцию, умалчивать о самом важном? У него было такое чувство, будто Майкл оставляет его и уезжает туда, куда нет дороги его парабатаю. Он знал, что не должен винить в этом Майкла, но ничего не мог с собой поделать.
***
Саймону снилось, что он снова вернулся в Бруклин, и даёт концерт с группой «Rilo Kiley» в клубе, полном кричащих фанатов. Внезапно на сцене появилась его мама в махровом халате и сказала с безупречным шотландским акцентом:
- Ты пропустишь всё веселье.
Саймон открыл глаза и заморгал, сбитый с толку: почему он находится в каком-то подземелье, пахнущем навозом, а не в своей бруклинской спальне. Когда до него наконец дошло, он не мог понять, почему шотландец с дикими глазами будит его посреди ночи.
- Пожар? – спросил Саймон. – Лучше, чтобы это был пожар. Или демоническая атака. И, заметь, я говорю не о каком-то мелком низшем демоне. Если ты хочешь разбудить меня, когда мне снится слава рок-звёзды, то лучше, чтобы это был Высший демон.
- Это Изабель, - сказал Джордж.
Саймон вскочил с кровати. Или, по крайней мере, попытался вскочить. Он запутался в простынях, так что это скорее походило на громкое падение. Но в конечном счете он всё таки оказался на ногах, готовый к действию.
- Что случилось с Изабель?
- А почему с ней должно что-то случиться?
- Ты же сказал… - Саймон со вздохом потер глаза. – Так, давай ещё раз. Ты разбудил меня, потому что…?
- Мы встречаемся с Изабель. Веселимся. Припоминаешь?
- Ах, вот оно что. – Саймон сделал всё возможное, чтобы забыть об этом. Он забрался обратно в кровать. – Можешь рассказать мне об этом утром.
- Ты не идешь? – Джордж спросил это таким тоном, будто Саймон сказал, что собирается всю ночь заниматься гимнастикой с Делани Скарсбери, чтобы развлечься.
- Ты угадал. - Саймон натянул одеяло на голову и притворился спящим.
- Но ты же пропустишь все веселье.
- Именно это я и собираюсь сделать, - ответил Саймон. Он лежал с закрытыми глазами, пока не уснул на самом деле.
***
На этот раз ему снилась VIP-комната за кулисами в клубе. Там было полно кофе и шампанского, а толпа фанаток пыталась выломать дверь, чтобы сорвать с него одежду и изнасиловать (во сне он почему-то был уверен, что именно это они и собираются сделать). Они колотили в дверь, выкрикивая его имя: Саймон! Саймон! Саймон…
Саймон открыл глаза: серый предутренний свет, ритмичные удары в дверь, девушка выкрикивает его имя.
- Саймон! Саймон, проснись! – Это была Беатриз, и, судя по голосу, она была не в настроении для изнасилования.
Он сонно поплёлся к двери и впустил её. Девушкам не разрешалось находиться в мужских спальнях после отбоя. Саймон решил, что это должно быть что-то важное (судя по стуку и крикам), потому что Беатриз обычно не нарушала подобные правила.
- Что случилось?
- Что случилось? Случилось почти пять утра, а Джули и все остальные до сих пор неизвестно где вместе с твоей бестолковой подружкой. Что по-твоему будет, если они не объявятся до начала утренней лекции? И кто знает, что могло с ними случиться?
- Беатриз, успокойся, - сказал Саймон. - В любом случае, она не моя подружка.
- Это все, что ты можешь сказать? – Её чуть ли не трясло от злости. – Она уговорила их втихаря смыться и, как я подозреваю, они пили из озера Лин и сошли с ума. Может, они уже мертвы. Тебя это не волнует?
- Конечно, волнует, - сказал Саймон, заметив, что в комнате нет Джорджа. Он тоже не вернулся. Мозг Саймона, видимо не до конца проснувшись, работал с минимальной скоростью. - В следующем году я притащу сюда кофеварку, - пробормотал он.
- Саймон! – Она резко хлопнула в ладоши перед его лицом. – Сосредоточься!
- Тебе не кажется, что ты слишком паникуешь? – спросил Саймон. Беатриз была одной из самых уравновешенных девушек из всех, кого он когда-либо встречал. Если она волновалась – значит, для этого была веская причина. Но он не мог понять, какая именно. - Они же с Изабель. Изабель Лайтвуд. Она не допустит, чтобы случилось что-то плохое.
- Ах, они с Изабель. – Её голос источал сарказм. – Какое облегчение.
- Да ладно тебе, Беатриз. Ты же её совсем не знаешь.
- Я знаю, что я вижу, - сказала Беатриз.
- И что ты видишь?
- Избалованную, богатенькую девчонку, которой не нужно следовать правилам, и не нужно думать о последствиях. Какое ей дело, если Джули и Джон вылетят отсюда?
- Какое мне дело, если Джули и Джон вылетят? – пробормотал Саймон слишком громко.
- Тебе есть дело до Джорджа, - сказала Беатриз. – И до Марисоль, и до Сунила. Они все неизвестно где, и они доверяют Изабель, видимо так же, как и ты. Но я говорю тебе, что это неправильно. Она сказала, что Академия испытывает нас при помощи правил, и что студентам положено попадать в неприятности. Больше похоже, что это она хочет, чтобы у нас были неприятности. Или ей что-то нужно. Не знаю что. Но мне всё это не нравится.
Кое-что из того, что она сказала звучало правдоподобнее, чем хотелось бы, но Саймон решил не думать об этом. Такие мысли казались предательскими, а он уже и так много раз подводил Изабель. Эта неделя была его шансом проявить себя перед ней, показать ей, что они не чужие люди друг для друга. Он не собирался всё портить, сомневаясь в ней, даже если её здесь нет и она не сможет этого увидеть.
- Я доверяю Изабель, - сказал Саймон. – С ними всё будет в порядке, и я уверен, что они вернутся ещё до того, как кто-нибудь узнает, что они уходили. Перестань об этом волноваться.
- Это всё? Ты больше ничего не собираешься делать?
- А что ты хочешь сделать?
- Не знаю. Что-нибудь!
- Ну, так я что-нибудь и сделаю, - сказал Саймон. – Вернусь в кровать. Буду мечтать о кофе и о новенькой блестящей электрогитаре. А если Джордж к утру не вернётся, то, чтобы у него не было неприятностей, я скажу декану Пенхоллоу, что он плохо себя чувствует. И только тогда я начну волноваться.
Беатриз фыркнула.
- Спасибо и на том.
- Пожалуйста! – ответил Саймон. Правда, сначала подождал, чтобы за ней захлопнулась дверь.
***
Саймон оказался прав.
Когда Роберт Лайтвуд утром начал лекцию, абсолютно все студенты были на месте, включая Джорджа с очень мутными глазами.
- Ну, и как это было? – прошептал Саймон, когда его сосед по комнате сел рядом с ним.
- Убийственно круто, - ответил Джордж. Когда Саймон попросил рассказать подробнее, Джордж только покачал головой и прижал палец к губам.
- Серьезно? Просто расскажи мне.
- Я поклялся молчать, - прошептал Джордж. – Но будет ещё веселее. Хочешь, пойдем со мной сегодня вечером.
Роберт Лайтвуд громко кашлянул.
- Я бы хотел начать лекцию, если со зрителями все в порядке.
Джордж дико огляделся.
- Они сегодня подают арахис? Я умираю с голоду.
Саймон вздохнул. Джордж зевнул.
Роберт начал лекцию.
***
1984 год
Стая была маленькая, всего пять волков. Они все находились в своём обманчивом человеческом облике. Там было двое мужчин (один даже крупнее Роберта, с мышцами размером с его голову; другой – сгорбленный старик, с всклокоченными волосами, торчащими из носа и ушей, как будто волк, живущий у него внутри, постепенно брал верх над человеческим обличьем), одна маленькая девочка с белокурыми косичками, её мама (молодая, с соблазнительными изгибами, которые вызывали у Роберта такие мысли, о которых лучше и не упоминать в присутствии Валентина), и наконец, жилистая женщина с темным загаром и хмурым взглядом, которая, судя по всему, была у них за главную.
Валентин сказал, что оборотни, заполняющие своим зловонием особняк выдающихся Сумеречных охотников - это омерзительно. И хотя поместье было старым и давно заброшенным (стены увиты лозой, у основания всё поросло сорняками, некогда величественное здание превратилось в руины и покрылось ржавчиной), Роберт считал, что в словах Валентина есть смысл. У этого дома была своя история, раньше здесь поколениями жили бесстрашные воины, мужчины и женщины, которые рисковали своими жизнями ради спасения человечества и погибали, избавляя этот мир от демонов. И вот теперь здесь будут находиться эти существа, зараженные демоническим вирусом? Неконтролируемые твари, которые нарушали Соглашения и беспощадно убивали, будут устраивать себе убежище в доме своего врага? Валентин сказал, что Конклав отказался решать эту проблему. Им нужно было больше доказательств. И отнюдь не потому, что они сомневались в грязной, жестокой и преступной природе этих волков, а из-за того, что не хотели иметь дела с недовольством Нижнего мира. Они не хотели потом объясняться за содеянное; у них не хватало смелости сказать: Мы знали, что они виновны, и мы с этим разобрались.
Другими словами, они были слабыми.
Бесполезными.
Валентин говорил, что они должны гордиться тем, что выполняют работу, которую не хочет выполнять Конклав, ведь они служат своему народу, даже если приходится обходить при этом Закон. От таких слов гордость Роберта цвела пышным цветом. Пусть другие студенты Академии устраивают вечеринки и участвуют в мелких школьных мелодрамах. Пусть думают, что взросление – это получение образования, вступление в брак и посещение собраний.
Видеть несправедливость и принимать меры по её устранению, независимо от опасности. Независимо от последствий. Вот это и есть взросление, как говорил Валентин.
У оборотней были острые инстинкты и тонкий нюх даже в человеческом облике, так что Сумеречным охотникам приходилось быть осторожными. Они подкрались к разваливающемуся особняку, заглядывали в окна, выжидали, составляли план. Пять оборотней и четверо молодых Сумеречных охотников. При таком раскладе даже Валентин поостерегся вести себя легкомысленно. Поэтому они вели себя терпеливо и осторожно.
Они дожидались темноты.
Было странно наблюдать за оборотнями, которые были так похожи на обычную человеческую семью: молодой мужчина мыл посуду, тот, что постарше, приготовил себе чашку чая, ребёнок сидел на полу, скрестив ноги, и играл с машинками. Роберт напомнил себе, что эти правонарушители претендуют на дом и жизнь, которых они не заслужили, что они убивали невинных людей, и возможно даже помогли убить отца Валентина.
Тем не менее, он почувствовал облегчение, когда взошла луна, и оборотни вернулись к своей чудовищной форме. Роберт и все остальные затаились в тени, когда три члена стаи, отрастившие мех и клыки, выпрыгнули через разбитое окно в ночь. Как и предполагал Валентин, они отправились на охоту, оставив в своём убежище самых уязвимых. Старик и ребёнок. Такая ситуация пришлась Валентину по душе.
Не было никакой драки.
К тому времени, как оставшиеся оборотни поняли, что на них напали, они были уже окружены. Они не успели даже трансформироваться. Все было кончено в считанные минуты. Стивен вывел старика из строя ударом по голове, а ребёнок съёжился в углу в нескольких сантиметрах от кончика меча Майкла.
- Заберём их обоих для допроса, - сказал Валентин.
Майкл покачал головой.
- Не ребёнка.
- Они оба преступники, - подчеркнул Валентин. - Каждый член стаи виновен в…
- Она же ребенок! – сказал Майкл, обращаясь к своему парабатаю за поддержкой. - Скажи ему. Мы не потащим ребёнка в лес, чтобы потом бросить её на растерзание Конклаву.
В его словах был смысл… как и в словах Валентина. Роберт ничего не сказал.
- Ребёнка мы не берём, - сказал Майкл, и судя по выражению его лица, он был готов подкрепить свои слова действиями.
Стивен и Роберт напряглись, ожидая взрыва. Валентин не привык, чтобы с ним спорили; в этом у него было мало опыта. Он только вздохнул и изобразил милую, полную раскаяния улыбку.
- Конечно нет. Не знаю, о чём я думал. Значит, забираем только старика. Если, конечно, ни у кого нет возражений по этому поводу?
Возражений ни у кого не было. Старик был кожа да кости, и Роберт почти не чувствовал его веса на своих широких плечах. Они заперли ребёнка в уборной, а старика понесли в лес, к своему лагерю.
Они привязали его к дереву.
Веревка была сплетена из серебряной нити. Когда старик очнётся, ему будет очень больно. Возможно, это не помешает ему трансформироваться, если он решит удрать. Но это его замедлит. Остальное сделают серебряные кинжалы.
- Вы двое патрулируете периметр в радиусе полумили, - сказал Валентин Майклу и Стивену. - Не хватало еще, чтобы его маленькие, грязные друзья нашли его по запаху. А мы с Робертом будем охранять пленника.
Стивен резко кивнул, готовый как всегда сделать всё, что пожелает Валентин.
- А когда он очнётся? – спросил Майкл.
- Когда это очнётся, Роберт и я побеседуем с ним на тему его злодеяний, и выясним, что ему известно о преступлениях его приятелей, - сказал Валентин. - Как только мы добьёмся признания, то отдадим его для наказания Конклаву. Ты доволен Майкл?
Судя по тону, его мало волновал ответ на этот вопрос, так что Майкл ничего ему не ответил.
- Ну что, теперь ждём? – спросил Роберт, когда они остались одни.
Валентин улыбнулся.
Когда он хотел, его улыбка могла проникнуть в самое холодное сердце, растопив его изнутри.
Но сейчас в ней не было ни капли тепла. Его улыбка была ледяной, и у Роберта по спине пробежал холодок.
- Мне надоело ждать, - сказал Валентин и достал кинжал. В лунном свете блеснуло чистое серебро.
Прежде чем Роберт успел что-нибудь сказать, Валентин прижал плоскую сторону лезвия к голой груди пленника. Послышалось шипение кожи, затем стон старика, который от боли пришёл в себя.
- Я бы не стал, - невозмутимо сказал Валентин, когда черты лица мужчины стали приобретать волчью форму, а обнажённое тело начало покрываться мехом. – Я собираюсь тебя помучить, да. Но если перекинешься в волка, я обещаю, что убью тебя.
Трансформация прекратилась так же резко, как и началась.
Приступ мучительного кашля сотряс всё тело старика. Он был таким тощим, что из его бледной плоти отчётливо выступали рёбра. Глаза у него были запавшими, а на голове было всего несколько прядей седых волос. Роберту даже в голову не приходило, что оборотень может полысеть. При других обстоятельствах, эта мысль могла бы его позабавить.
Но не было ничего забавного в звуках, которые издавал старик, когда Валентин провёл кончиком кинжала от его выступающей ключицы до пупка.
- Валентин, он просто старик, - нерешительно сказал Роберт. – Может мы лучше…
- Послушай своего друга, - сказал мужчина дрожащим голосом, в котором слышалась мольба. – Я мог бы быть твоим дедушкой.
Валентин ударил его по лицу рукояткой кинжала.
- В нём нет ничего человеческого, - сказал Валентин Роберту. - Это монстр. И он делает вещи, которых делать не следует, разве не так?
Оборотень, видимо решив, что его возраст и слабость здесь не помогут, выпрямился и оскалил острые зубы. Когда он заговорил, его голос уже не дрожал.
- Да кто ты такой, Сумеречный охотник, чтобы говорить мне, что я должен делать, а что нет?
- Значит, ты признаёшь это? - нетерпеливо спросил Роберт. – Что нарушил Соглашения?
Если он просто признается, то с этим грязным делом будет покончено, они передадут пленника Конклаву, и отправятся домой.
- Я не заключаю соглашений с убийцами и слабаками, - выплюнул оборотень.
- К счастью, мне не нужно твое согласие, - сказал Валентин. - Мне нужна только информация. Ты рассказываешь мне всё, что я хочу знать, и мы тебя отпускаем.
Они так не договаривались, но Роберт промолчал.
- Два месяца назад на западной окраине этого леса стая оборотней убила Сумеречного охотника. Где я могу их найти?
- А я-то откуда знаю?
Ледяная улыбка Валентина вернулась.
- Лучше надейся, что знаешь, потому что в противном случае ты будешь для меня бесполезен.
- Вообще-то, если задуматься, то может я и слышал о том мёртвом Сумеречном охотнике. - Волк расхохотался. – Хотел бы я там оказаться, чтобы увидеть, как он подыхает. Попробовать на вкус его сладкую плоть. Знаешь, страх придаёт мясу особый вкус. Но сначала лучше, чтобы жертва поплакала, это добавляет немного соли к сладкому. И поговаривают, что тот Сумеречный охотник заливался горючими слезами. Видно, оказался совсем трусливым.
- Роберт, открой ему рот и подержи так. – Голос Валентина был ровным, но Роберт неплохо его знал, и понял, что того охватило настоящее бешенство.
- Может, пока лучше…
- Открой ему рот.
Роберт схватил мужчину за челюсти и разжал их.
Валентин прижал кинжал плашмя к языку старика, и удерживал его, пока вопль пленника не превратился в вой. Тощие мышцы вздулись, тело покрылось мехом, на языке появились волдыри. Как только полностью трансформировавшийся волк порвал свои оковы, Валентин отрезал ему язык. Когда из пасти хлынула кровь, Валентин полоснул волка кинжалом поперёк живота. Удар был точным и глубоким. Волк рухнул на землю, из раны вывалились внутренности.
Валентин набросился на корчащееся существо, нанося удары кинжалом, разрывая шкуру в клочья, сдирая плоть до самых костей. Волк беспомощно вертелся и дёргался под ним. Валентин не остановился даже когда борьба прекратилась и взгляд оборотня потух, даже когда израненное тело вернулось обратно в человеческую форму, распластавшись на окровавленной земле. Бледное безжизненное лицо старика было повёрнуто к ночному небу.
- Хватит, - повторял ему Роберт, но всё без толку. – Валентин, прекрати.
Но он не сделал ничего, чтобы остановить его.
И когда его друзья вернулись из дозора и обнаружили Валентина и Роберта, стоящих у выпотрошенного трупа, он не опровергал версию Валентина по поводу того, что случилось: Оборотень вырвался из оков и попытался сбежать, завязалась жестокая драка, и его пришлось убить в целях самообороны.
Если не вдаваться в подробности, то всё примерно так и было.
Стивен похлопал Валентина по спине, сочувствуя, что тот упустил возможность выследить убийцу своего отца. Майкл встретился глазами с Робертом, вопрос в его взгляде был понятен даже без слов.
Что произошло на самом деле?
Чему ты позволил произойти?
Роберт отвёл взгляд.
***
Изабель его избегала. Беатриз на него дулась. Все остальные стояли на ушах, взволнованные ночными похождениями и таинственным приключением, которое им ещё только предстояло. Джули и Марисоль лишь повторяли загадочное обещание Джорджа – что на горизонте кое-что покруче, и если Саймон хочет узнать в чём дело, он должен к ним присоединиться.
- Не думаю, что Изабель понравится моё присутствие, - сказал он Сунилу, когда они осторожно ковырялись в вареной массе чего-то овощного, которую подали на обед.
Сунил покачал головой и усмехнулся. Улыбка не очень ему шла; Сунил с улыбкой, всё равно что гуманоид в балетной пачке. Он был на редкость мрачным парнем, который рассматривал хорошее настроение, как признак несерьёзности, и относился к людям соответственно.
- Она настоятельно просила, чтобы мы убедили тебя прийти. Она сказала сделать для этого «всё, что потребуется». А теперь скажи-ка мне, Саймон, - его странная улыбка стала шире. – Что для этого потребуется?
- Ты её даже не знаешь, - заметил Саймон. – Так с какой это радости ты готов сделать всё, о чём она просит?
- Мы говорим об одной и той же девушке, да? Об Изабель Лайтвуд?
- Да.
Сунил в изумлении покачал головой:
- И ты еще спрашиваешь?
Значит, теперь у них появилось новое сообщество: культ Изабель Лайтвуд. Саймон вынужден был признать, что прекрасно понимает людей, которые ею очарованы и готовы отдаться ей целиком и полностью.
Но зачем они ей?
Он решил, что должен сам это увидеть. Просто чтобы понять, что происходит, и убедиться, что там всё законно.
Как бы не так. На самом деле ему дико хотелось быть рядом с ней. Или произвести на нее впечатление. Или сделать ей приятное.
Если подумать, то Саймон понимал культ Изабель даже лучше, чем ему хотелось бы.
Возможно, он даже был его основателем.
***
- Вы собираетесь сделать что? - На последнем слове голос Саймона взлетел на две октавы выше.
Джон Картрайт произнёс, давясь от смеха:
- Остынь, мамочка. Ты же её слышал.
Саймон обвёл взглядом гостиную, глядя на своих друзей (и Джона). За прошедший год он успел хорошо их изучить, во всяком случае, он так думал. Джули могла до крови искусать ногти, когда нервничала. Марисоль спала с мечом под подушкой, просто на всякий случай. Джордж разговаривал во сне, обычно о методах стрижки овец. У Сунила было четыре домашних кролика, о которых он болтал не переставая, и всё время волновался, что маленькому Ринго достаётся от братьев, которые были больше и пушистее его. Джон завесил целую стену своей комнаты картинками, которые нарисовала его маленькая двоюродная сестра, и писал ей письма каждую неделю. Они все обязались следовать путём Сумеречных охотников; они прошли через ад, чтобы доказать своим учителям и друг другу, что достойны этого. Они почти закончили этот год, не получив ни одной смертельной травмы или укуса вампира… и теперь это?
- Ха-ха, очень смешно, - сказал Саймон, надеясь, что в его голосе не слышно отчаяния. – Значит, прикалываетесь надо мной из-за того, что я пропустил всё веселье прошлой ночью. Шутка удалась. Что дальше? Собираетесь убедить меня, что снимают очередную дерьмовую часть «Повелителя стихий»? Если хотите посмотреть, как я бешусь, то есть способы попроще.
Изабель закатила глаза.
- Никто не хочет смотреть, как ты бесишься, Саймон. Честно говоря, мне вообще всё равно, будешь ли ты присутствовать.
- Так вы серьезно? – спросил Саймон. – Вы действительно, без шуток, по-настоящему собираетесь вызвать демона? Здесь, посреди Академии Сумеречных охотников? Во время вечеринки по поводу окончания учебного года? Потому что вы думаете, что это будет… забавно?
- Конечно, мы не будем вызывать его во время вечеринки, - сказала Изабель. - Это было бы довольно глупо.
- А-а, ну конечно, - протянул Саймон. – Именно это было бы глупо.
- Мы вызовем его здесь, в гостиной, - пояснила Изабель. – А уже потом возьмём с собой на вечеринку.
- И позже убьём, конечно, - добавила Джули.
- Ну, конечно, - повторил Саймон. Ему казалось, что его разбил паралич.
- Ты делаешь из мухи слона, - сказал Джордж.
- Да. Это же просто мелкий демон, - сказал Сунил. – Ничего серьёзного.
- Ага. – Простонал Саймон. – Абсолютно ничего серьёзного.
- Да ты только представь, какие у всех будут лица, когда они увидят, на что мы способны! – Марисоль прямо сияла от этой мысли.
Беатриз среди них не было. А если бы была, то возможно смогла бы вправить им мозги. Или помогла бы Саймону связать их и запереть в туалете, где они сидели бы пока семестр благополучно не закончится, и Изабель не вернётся обратно в Нью-Йорк, где ей самое место.
- А если что-то пойдет не так? – заметил Саймон. – Вы никогда не сталкивались с демонами без присмотра учителей. Вы не знаете…
- Так же, как и ты, - отрезала Изабель. - По крайней мере, ты не помнишь, разве не так?
Саймон ничего не сказал.
- Когда я убила своего первого демона, мне было шесть лет, - сказала Изабель. – Как я уже говорила твоим друзьям, в этом нет ничего особенного. И они мне доверяют.
Я доверяю тебе – вот, что ему хотелось ей сказать. Он знал, что она ждала этих слов. Они все ждали.
Он не смог.
- Я могу тебя отговорить? – спросил он вместо этого.
Изабель пожала плечами.
- Можешь попытаться, но только зря потратишь время.
- Значит, мне придётся найти другой способ, чтобы тебя остановить, - сказал Саймон.
- Настучишь на нас? - Джон презрительно усмехнулся. – Побежишь плакаться своей любимой колдунье? - он фыркнул. – Кто стал любимчиком учителя, тот останется им навечно.
- Заткнись, Джон. – Изабель легонько хлопнула его по руке. Наверное, Саймон должен был быть доволен, но чтобы хлопнуть, нужно прикоснуться, а он предпочитал, чтобы Изабель и Джон никогда не вступали ни в какой физический контакт. – Можешь попробовать донести на нас, Саймон. Но я буду всё отрицать. И кому в таком случае они поверят – мне или тебе? Ты ведь примитивный.
Она произнесла слово «примитивный» точно так же, как Джон: словно это синоним слова «никто».
- Это не ты, Изабель. Ты не такая. – Он и сам не знал, кого пытается убедить: её или себя.
- Ты не знаешь, какая я, забыл?
- Я знаю достаточно.
- В таком случае ты должен доверять мне. А если не доверяешь, то вперёд, иди докладывай, - сказала она. – И все узнают, какой ты. Что ты за друг.
Он попытался.
Он знал, что это правильно.
По крайней мере, он так думал.
На следующее утро, перед лекцией, он пошёл в кабинет Катарины Лосс – Джон был прав, она была его любимым магом и любимым преподавателем, и единственной, кому он мог доверить что-то подобное.
Она пригласила его войти, предложила сесть, и подала чашку, над которой поднимался подозрительный синеватый дымок. Он отказался.
- Итак, светолюб, судя по всему, ты хочешь мне что-то рассказать?
Сейчас Катарина пугала его чуть меньше, чем в начале года. Хотя это всё равно что сказать, что Джа-Джа Бинкс раздражал «чуть меньше» во втором эпизоде звёздных войн, чем в эпизоде первом.
- Возможно, я знаю кое-что… - Саймон кашлянул. – Я имею в виду, что если бы происходило что-то…
Он старался не думать о том, что произойдёт, когда он всё расскажет. Что будет с его друзьями? Что будет с Изабель, их предводителем? Её не могли исключить из Академии, в которой она не учится… но Саймон был уже достаточно наслышан о Конклаве, чтобы знать, что были наказания намного хуже, чем исключение. Считался ли вызов мелкого демона нарушением Закона, если это происходит ради забавы на вечеринке? Значит ли это, что он сейчас разрушит жизнь Изабель?
Катарина Лосс не Сумеречный охотник; у неё тоже есть секреты от Конклава. Может быть, она согласится сохранить ещё один, если это поможет Саймону и защитит Изабель от наказания?
Пока он размышлял о мрачных перспективах, дверь кабинета распахнулась, и из-за неё показалась светловолосая голова декана Пенхоллоу.
- Катарина, Роберт Лайтвуд надеялся пообщаться с тобой перед своей лекцией… Ой, извините! Не хотела вам мешать.
- Присоединяйся, - сказала Катарина. – Саймон как раз собирался рассказать мне что-то интересное.
Декан вошла в кабинет и нахмурилась, посмотрев на Саймона.
- Ты выглядишь таким серьёзным, - сказала она. – Давай, выкладывай всё начистоту. Тебе станет лучше. Это как рвота.
- Что, как рвота? - спросил он в замешательстве.
- Ну, знаешь, когда чувствуешь себя плохо. Иногда это помогает.
Саймон почему-то сомневался, что ему станет лучше, если его вырвет исповедью прямо на декана.
Разве Изабель уже не проявила себя с лучшей стороны? Не перед ним, а перед Конклавом, перед всеми остальными. Она, в конце концов, помогла спасти мир. Какие ещё нужны доказательства, что она хорошая девчонка?
Какие доказательства нужны ему?
Саймон встал и сказал первое, что пришло в голову:
- Я просто хотел сказать, что нам всем очень понравилось рагу из свеклы, которое подавали на обед. Надеюсь, его приготовят снова.
Декан Пенхоллоу странно на него посмотрела.
- Это была не свекла, Саймон.
Его это не удивило, так как рагу было какой-то непонятной, зернистой консистенции, и по вкусу напоминало навоз.
- Ну… что бы это ни было, оно было восхитительным, - быстро сказал он. - Я лучше пойду. Не хочу пропустить начало заключительной лекции Инквизитора Лайтвуда. Они очень интересные.
- Несомненно, - сухо сказала Катарина. – Почти такие же восхитительные, как и рагу.
***
1984 год
Большую часть времени, проведённого в Академии, Роберт издали наблюдал за Валентином. Несмотря на то, что Роберт был старше, он с уважением смотрел на своего сокурсника и хотел быть таким же, как он. Валентин без видимых усилий справлялся с тренировками. Он мог победить кого угодно при помощи любого оружия. Он был небрежен в своих чувствах (по крайней мере, так казалось), и его любили. Лишь немногие замечали, что он почти не отвечает взаимностью. Но Роберт заметил, потому что когда тайно наблюдаешь со стороны, легче увидеть истину.
Ему никогда не приходило в голову, что Валентин тоже за ним наблюдает.
Однажды, в самом начале этого года, Валентин нашёл его в одном из тёмных, подземных коридоров Академии, и сказал спокойно:
- Я знаю твою тайну.
Тайна Роберта, о которой он никому не говорил (даже Майклу), заключалась в том, что он всё ещё боялся меток.
Каждый раз, когда он рисовал на себе руну, ему приходилось задерживать дыхание и прилагать все усилия, чтобы у него не дрожали пальцы. Он всегда колебался. На занятиях это было почти не заметно. В сражении секундное колебание могло стоить жизни, и Роберт знал об этом. Но это делало его ещё более нерешительным. Он был сильным, умным, талантливым; он был Лайтвудом. Он должен быть среди лучших. Но он не мог расслабиться и действовать инстинктивно. Он не мог не думать о возможных последствиях. Он не мог перестать бояться, хотя понимал, что в конечном счете страх может его погубить.
- Я могу тебе помочь, - сказал Валентин. - Я могу научить тебя бороться со страхом.
Как будто это было так просто. Хотя под руководством Валентина всё именно так и оказалось.
Валентин научил его отступать в ту область разума, которая была неподвластна страху, отделять себя от того Роберта Лайтвуда, который чего-то боится, а затем подавлять эту слабую, ненавистную версию самого себя.
- Твоя слабость вызывает у тебя бешенство, это хорошо, - говорил ему Валентин. – Используй свою ярость, чтобы усмирить слабость.
В некотором смысле Валентин спас Роберту жизнь. Или, по крайней мере, ту её часть, которая имела значение.
Он всем был обязан Валентину.
Во всяком случае, он обязан ему за искренность.
- Ты не согласен с тем, что я сделал, - тихо сказал Валентин, когда над горизонтом появились первые лучи солнца. Майкл и Стивен еще спали. Роберт почти всю ночь провёл, глядя на небо, размышляя о произошедшем, и думая о том, что ему делать дальше.
- Думаешь, что я потерял контроль, - добавил Валентин.
- Это была не самооборона, - сказал Роберт. - Это была пытка. Убийство.
Роберт сидел на одном из брёвен у остатков костра. Валентин опустился рядом с ним.
- Ты же слышал, что оно говорило. Понимаешь, почему его пришлось заткнуть, - сказал Валентин. – Нужно было преподать ему урок, а у Конклава на такое не хватило бы духу. Я знаю, что другие не поняли бы этого. Даже Люциан. Но ты… Мы с тобой понимаем друг друга. Ты единственный, кому я действительно могу доверять. Мне нужно, чтобы ты держал всё в тайне.
- Если ты так уверен, что поступил правильно, то зачем держать это в секрете?
Валентин тихо рассмеялся.
- Ты такой скептик, Роберт. За это мы больше всего тебя и любим. - Его улыбка угасла. - Некоторые начинают сомневаться. В нашей цели, во мне… - Он отмахнулся от возражений Роберта прежде, чем тот успел их произнести. – Не думай, что я не понимаю. Все хотят быть надежными, когда это легко. Но когда всё становится сложнее… - он покачал головой. - Я не могу рассчитывать на всех тех, на кого мне хотелось бы рассчитывать. Но я надеюсь, что могу рассчитывать на тебя.
- Конечно, можешь.
- В таком случае ты никому не расскажешь о том, что произошло сегодня ночью, - сказал Валентин. – Даже Майклу.
Гораздо позже (слишком поздно) до Роберта дошло, что у Валентина, вероятно, был похожий разговор с каждым членом Круга. Секреты объединяли людей, и Валентин был достаточно умен, чтобы знать об этом.
- Он мой парабатай, - напомнил Роберт. - У меня нет от него секретов.
Брови Валентина взлетели чуть ли не до небес.
- И ты думаешь, у него нет секретов от тебя?
Роберт вспомнил предыдущую ночь, когда Майкл усердно пытался что-то скрыть. Это был один секрет. Кто знает, сколько их там ещё?
- Ты знаешь Майкла лучше всех, - сказал Валентин. - И все же я думаю, что знаю о нём такие вещи, которые могли бы тебя удивить…
Повисло молчание, Роберт обдумывал услышанное.
Валентин не лгал и не хвастался. Если он сказал, что знает что-то о Майкле, что-то тайное, то так оно и было.
И это был такой соблазн для Роберта.
Ведь ему нужно только спросить.
Он и хотел, и не хотел об этом знать.
- У нас у всех есть конкурирующие привязанности, - сказал Валентин прежде, чем Роберт мог бы поддаться искушению. – Конклав хотел бы всё упростить, но это лишь очередное доказательство их тупости. Я люблю Люциана, моего парабатая. Я люблю Джослин. Если они когда-нибудь вступят в конфликт друг с другом…
Ему не нужно было заканчивать предложение. Роберт знал то же, что и Валентин. Он понимал, что Валентин достаточно любит Люциана, чтобы не допускать ничего подобного. Точно так же, как и Люциан не станет конфликтовать, потому что любит Валентина.
Возможно, хранить некоторые секреты – значит проявлять милосердие.
Он протянул руку Валентину.
- Я даю тебе слово. Я клянусь, что Майкл никогда не узнает об этом.
Как только он произнёс эти слова, то подумал, что возможно совершил ошибку. Но обратной дороги уже не было.
- Твою тайну я тоже знаю, Роберт, - сказал Валентин.
Эта фраза прозвучала как эхо самых первых слов, которые Валентин сказал ему в Академии. На лице Роберта появилась едва заметная улыбка.
- Думаю, с этим мы уже разобрались, - напомнил он Валентину.
- Ты трус, - сказал Валентин.
Роберт вздрогнул.
- Как ты можешь так говорить после всего, через что мы прошли? Ты же знаешь, я никогда не сбежал бы с поля боя или…
Валентин покачал головой, заставив его замолчать.
- О нет, я имею в виду не физически. Уж об этом-то мы с тобой позаботились, верно? Когда дело доходит до физического риска, то тут ты смелее некуда. Возможно, даже чересчур смелый?
- Не понимаю, о чём ты говоришь, - холодно сказал Роберт, боясь, что понимает всё слишком хорошо.
- Ты не боишься ни смерти, ни увечий, Роберт. Ты боишься себя и своей слабости. Тебе не хватает веры, не хватает верности, потому что ты не уверен в себе. И моя вина в том, что я ожидал большего. В конце концов, как можно ожидать, что ты будешь во что-то или в кого-то верить, если ты не веришь в себя?
Роберт почувствовал, что его видят насквозь, и ему это не понравилось.
- Когда-то я пытался научить тебя преодолевать страх и слабость, - сказал Валентин. – Теперь я понимаю, что это было ошибкой.
Роберт опустил голову, ожидая, что Валентин выгонит его из Круга. Лишит его друзей и обязанностей. Разрушит ему жизнь.
Какая ирония, что его худшие опасения сбываются из-за его собственной трусости.
Но Валентин удивил его:
- Я тут немного поразмыслил над этим, и у меня появилось к тебе предложение, - сказал он.
- Какое? – Роберт боялся надеяться.
- Сдайся, - сказал Валентин. – Брось свои попытки избавиться от трусости и сомнений. Перестань разжигать в себе непоколебимые чувства. Если в тебе нет уверенности, то почему бы просто не принять то, в чём уверен я?
- Я не понимаю.
- Вот мое предложение, - сказал Валентин. – Перестань так волноваться из-за того, уверен ты в чём-то или нет. Позволь мне быть уверенным за тебя. Положись на мою уверенность, на мои чувства. Позволь себе быть слабым и рассчитывай на меня, потому что мы оба знаем, что я могу быть сильным. Верь, что это правильно, потому что Я в это верю.
- Если бы всё было так просто, - сказал Роберт, поддавшись приступу тоски.
Валентин слегка удивился, словно Роберт признался ему, что не понимает элементарных вещей.
- Насколько это сложно, зависит только от тебя, - сказал он мягко. – И это может быть так просто, как тебе самому захочется.
***
Изабель поймала Саймона, когда он шёл с лекции.
- Девять вечера, комната Джона, - прошептала она ему на ухо.
- Что? – Казалось, будто она сообщает ему точное время и место его смерти (которая непременно наступит, если он начнёт представлять себе, что она может делать в спальне Джона Картрайта).
- Демоническое время. Ну, знаешь, на тот случай, если ты всё ещё собираешься обломать нам всё веселье. – Она нехорошо ему улыбнулась. – Или если решишь к нам присоединиться.
Она смотрела с вызовом, словно была уверена, что он не осмелится сделать ни то, ни другое. Это напомнило Саймону о том, что, хоть он и забыл всё об Изабель, она ничего не забыла о нём. По сути, она знала о нём больше, чем он сам о себе знал.
Теперь это не так, сказал он себе. Год в Академии, год учёбы и борьбы, год без кофеина – всё это изменило его. Должно было изменить.
Вопрос в том: кем он теперь стал?
***
Она назвала ему неправильное время.
Кто бы сомневался. К тому времени, как Саймон ворвался в комнату Джона Картрайта, они почти завершили ритуал.
- Вы не можете этого сделать, - сказал им Саймон. – Все вы, остановитесь и подумайте.
- Почему? – спросила Изабель. – Назови хоть одну стоящую причину. Убеди нас, Саймон.
Он был не силён в речах. И она об этом знала.
Саймон неожиданно разозлился. Это его школа и его друзья. Изабель нет никакого дела до того, что здесь происходит. Может, за её поведением ничего и не скрывается. Возможно, она именно такая, какой кажется на первый взгляд: легкомысленная особа, которая думает только о себе.
Что-то в нём воспротивилось подобной мысли, но он подавил это чувство. Дело было не в их отношениях. Он просто не мог этого допустить.
- Дело не только в том, что это против правил, - сказал Саймон. Как, спрашивается, объяснить людям настолько очевидные вещи? Это всё равно что убеждать кого-то, что один плюс один равняется двум: это просто неоспоримый факт. – Дело не в том, что вы можете вылететь отсюда или даже предстать перед Конклавом. Это неправильно. Кто-нибудь может пострадать.
- Кто-то всегда страдает, - заметил Джордж, печально потирая локоть, который Джули чуть не снесла ему палашом пару дней назад.
- Потому что только так можно научиться, – раздражённо сказал Саймон. – И это в лучшем случае. А это? Это полная противоположность необходимости. Такими Сумеречными охотниками вы хотите быть? Которые играют с силами тьмы, потому что думают, что могут с ними справиться? Вы что никогда не смотрели фильмов? Не читали комиксов? Именно так всё всегда и начинается – немного соблазна, чуть-чуть зла, а потом бац, и твой световой меч уже горит красным, а ты сам дышишь через большую чёрную маску и отрезаешь руку своему сыну просто из подлости.
Они смотрели на него, ничего не понимая.
- Ладно, проехали.
Это было просто смешно, Сумеречные охотники почти обо всём знали больше примитивных. Они знали больше о демонах, об оружии, о потоках силы и магии, сформировавших мир. Но они не понимали искушения. Они не понимали, как это просто – делать один маленький страшный шаг за другим, пока не покатишься по скользкой дорожке прямиком в ад. Dura lex – закон суров. Суров настолько, что Сумеречным охотникам приходилось притворяться идеальными. Саймон кое-что узнал из лекций Роберта о Круге. Когда Сумеречные охотники начинают опускаться – остановиться они уже не могут.
- Проблема в том, что это проигрышная ситуация. Или ваш дурацкий демон выйдет из-под контроля и закусит кучей студентов, или всё обойдётся, и вы решите, что в следующий раз можно призвать демона посерьёзнее. И вот тут вас и сожрут. Это определение вдвойне проигрышной ситуации.
- По-моему, это справедливое замечание, - сказала Джули.
- Да уж, он не такой тупой, каким кажется, - признал Джон.
Джордж кашлянул.
- Возможно…
- Может быть, мы наконец продолжим, - сказала Изабель. Она встряхнула своими шелковистыми чёрными волосами, хлопнула большими бездонными глазами и обворожительно улыбнулась – она словно наложила на присутствующих заклинание: все забыли про Саймона и занялись вызовом демона.
Здесь он сделал всё, что мог. Остался только один вариант.
Он рванул прочь.
***
1984 год
Майкл подождал неделю, прежде чем задать вопрос, которого боялся Роберт. Возможно, он ожидал, что Роберт сам поднимет эту тему. А может, пытался убедить себя, что ему не нужно знать правду, что он любит Роберта достаточно сильно, чтобы не тревожиться. Но видимо ему это так и не удалось.
- Пройдёмся? – спросил Майкл. Роберт согласился сделать последнюю прогулку по лесу Брослин, хотя надеялся держаться подальше от этого леса до следующего семестра. Может быть, хоть к тому времени воспоминания о том, что произошло, померкнут. Тени уже не будут казаться такими зловещими, а земля насквозь пропитанной кровью.
Всю неделю между ними творилось что-то странное, витало какое-то напряжённое затишье. Роберт никому не говорил о том, что они сделали с оборотнем, и обдумывал предложение Валентина, в котором тот предлагал быть совестью и стойкостью Роберта, ведь так было бы проще. А Майкл…
Ну, Роберт не смог бы сказать наверняка, о чём думал Майкл – о Валентине, об Элизе, о самом Роберте. Это и делало ситуацию такой странной. Они парабатаи; они две части одного целого. Роберту не нужно было гадать, о чём думает Майкл. Раньше он всегда об этом точно знал.
- Ну, так что там произошло на самом деле? – спросил Майкл, когда они углубились в лес настолько, что звуки кампуса давно исчезли. На небе всё ещё светило солнце, но здесь, среди деревьев, уже сгущалась тьма. – Что Валентин сделал с тем оборотнем?
Роберт не смог посмотреть на своего парабатая. Пожав плечами, он сказал:
- Именно то, о чём я тебе и говорил.
- Раньше ты мне никогда не лгал, - сказал Майкл. В его голосе была печаль, и что-то ещё, что-то похуже – намёк какой-то решительности, словно они собирались попрощаться.
Роберт сглотнул. Майкл был прав: Роберт никогда не лгал ему до этого.
- А ты, как я понимаю, никогда не лгал мне? – требовательно спросил он у Майкла. Он был уверен в том, что у его парабатая есть секрет. Так сказал Валентин.
Наступила долгая пауза. Потом Майкл сказал:
- Я лгу тебе каждый день, Роберт.
Это было как удар под дых.
Это не просто секрет, не какая-нибудь девчонка. Это… Роберт даже не знал, что это.
Уму непостижимо.
Он остановился, повернулся к Майклу и сказал недоверчиво:
- Если ты пытаешься меня шокировать, чтобы я рассказал что-то…
- Я не пытаюсь тебя шокировать. Я просто… пытаюсь сказать тебе правду. Наконец-то. Я знаю, что ты скрываешь от меня что-то важное.
- Нет, - упрямо сказал Роберт.
- Да, - сказал Майкл, - и это обидно. А если обидно мне, то я могу только представить… - Он остановился, сделал глубокий вдох и заставил себя продолжить. – Для меня просто невыносима мысль, что я, возможно, заставлял тебя страдать все эти годы. Даже если я этого не осознавал. Даже если ты этого не осознавал.
- Майкл, ты несёшь какой-то бред.
Они дошли до поваленного бревна, поросшего мхом. Майкл опустился на него с усталым видом. Казалось, за последнюю минуту он постарел на сотню лет. Роберт опустился рядом с ним и положил руку на плечо друга.
- В чём дело? – Он легонько постучал по голове Майкла, пытаясь улыбнуться, напоминая себе, что это всё тот же Майкл. Странный, но привычный. – Что творится в сумасшедшем доме, который ты называешь мозгом?
Майкл опустил голову.
Сейчас он выглядел таким уязвимым, что Роберт больше не мог этого выносить.
- Я влюбился, - прошептал Майкл.
Роберт с облегчением расхохотался.
- Это всё? Думаешь, я не догадался, идиот? Я же говорил тебе, что Элиза замечательная…
И тогда Майкл сказал ещё кое-что.
Но Роберт вероятно ослышался.
- Что? – спросил он с неохотой.
Теперь Майкл поднял голову, посмотрел в глаза Роберту и чётко произнёс:
- Я влюблён в тебя.
Роберт оказался на ногах прежде, чем успел осмыслить услышанное.
Ему вдруг показалось очень важным оказаться подальше от Майкла. Чем больше расстояние, тем лучше.
- Ты… что?
Он не хотел кричать.
- Это не смешно, - добавил Роберт, стараясь контролировать голос.
- Это не шутка. Я влю…
- Не повторяй это снова. Ты больше никогда этого не произнесёшь.
Майкл побледнел.
- Я понимаю, ты наверное… Я знаю, что ты не чувствуешь того же, что ты не смог бы…
На Роберта неожиданно нахлынул такой сильный поток воспоминаний, что он едва устоял на ногах. Рука Майкла на его плече. Они с Майклом в обнимку. Майкл дерётся с ним в поединке. Майкл осторожно поправляет захват меча в его руке. Майкл лежит на кровати всего в нескольких сантиметрах от него ночь за ночью. Майкл раздевается, берёт его за руку и тянет в озеро Лин. Майкл с голой грудью, мокрыми волосами и сияющими глазами лежит рядом с ним на траве.
Роберта замутило.
- Ничего не изменится, - сказал Майкл, и Роберт рассмеялся бы, если бы был уверен, что его не стошнит. - Я все тот же человек. Я ни о чём тебя не прошу. Я просто пытаюсь быть честным. Мне просто нужно было, чтобы ты знал.
Вот, что знал Роберт: Майкл был самым лучшим другом, который у него когда-либо был, с самой кристальной душой, какую он когда-либо знал. Он должен сесть рядом с Майклом и пообещать ему, что всё будет хорошо и что ничего не нужно менять. Что клятвы, которые они дали друг другу, были искренними и вечными. Что нет ничего ужасного в любви Майкла (от слова любовь Роберта передёрнуло). Что Роберт придерживается традиционных норм поведения, и что это прикосновения Маризы оживляют его тело, это от воспоминаний о её голой груди у него подскакивает пульс – и признание Майкла не сможет ничего изменить. Он знал, что должен сказать Майклу что-то утешительное, что-то вроде: Я не могу любить тебя таким образом, но я всё равно буду любить тебя вечно.
Но он также знал, о чём будут думать люди.
Что они будут думать о Майкле… Какие предположения будут строить о Роберте.
Люди начнут перешёптываться, сплетничать, подозревать. Конечно, парабатаи не могут встречаться друг с другом. И не могут… делать всё остальное. Но Майкл и Роберт были так близки; они были так дружны; людям непременно захочется знать, одинаковые ли у Майкла и Роберта наклонности.
Конечно, люди будут задаваться подобным вопросом.
Он не мог этого допустить. Он столько сил вложил в то, чтобы стать таким человеком, таким Сумеречным охотником, каким был сейчас.
Он не вынес бы, если бы люди снова смотрели на него так, будто он другой.
И он не вынес бы, чтобы Майкл смотрел на него вот так.
Что, если он тоже начнёт задаваться вопросом?
- Ты больше никогда этого не произнесёшь, - холодно сказал Роберт. – А если всё-таки рискнёшь, то это будет последнее, что ты мне скажешь. Ты понял?
Майкл просто смотрел на него, глаза широко открыты, взгляд непонимающий.
- И ты никогда и никому об этом не расскажешь. Не хватало, чтобы люди думали такое о нас. О тебе.
Майкл пробормотал что-то неразборчивое.
- Что? – резко спросил Роберт.
- Я спросил, о чём они подумают?
- Они подумают, что ты отвратителен, - сказал Роберт.
- Ты тоже так думаешь?
Голос, где-то в глубине сознания Роберта, прошептал: Остановись.
Это твой последний шанс.
Но этот голос звучал так тихо.
Так неуверенно.
- Да, - сказал Роберт. Он произнёс это так решительно, что не должно было возникнуть никаких сомнений в его уверенности. - Я думаю, что ты омерзителен. Я дал тебе клятву, и я буду её придерживаться. Но не обольщайся: между нами уже никогда ничего не будет по-прежнему. Начиная с этого момента, между нами нет ничего общего – и точка.
Майкл не стал спорить. Он ничего не сказал. Просто развернулся и исчез среди деревьев, оставив Роберта в одиночестве.
То, что он сказал, то, что сделал… было непростительно. Роберт понимал это. Он говорил себе, что это Майкл виноват, это Майкл так решил. А он, Роберт, сделал только то, что нужно, чтобы выжить.
Но сейчас он видел правду. Валентин был прав. Роберт не способен на безграничную любовь или верность. Он думал, что Майкл был исключением, доказательством того, что он может верить в кого-то – может быть уверенным в ком-то, несмотря ни на что.
Теперь это не так.
Хватит, подумал Роберт. Хватит бороться, хватит сомневаться в своих решениях, хватит быть жертвой своей слабости и своего безверия. Он примет предложение Валентина. Он позволит Валентину выбирать за него, позволит верить за него. Он сделает всё что угодно ради Валентина, Круга и их общего дела.
Это всё, что ему оставалось.
***
Саймон бежал по грязным тёмным коридорам, где его то и дело заносило на скользком полу, мчался вниз по лестницам, ступени которых были все в выбоинах, и всю дорогу проклинал Академию за нескончаемые запутанные коридоры и отсутствие связи. Его шаги гремели по потёртому камню, в лёгких не хватало воздуха, и, хотя дорога показалась бесконечной, до кабинета Катарины Лосс он добежал всего за несколько минут.
Она всегда была там, в любое время суток. Этот вечер не был исключением.
Правда, сейчас она была не одна.
Она стояла у своего стола, скрестив руки на груди, в компании Роберта Лайтвуда и декана Пенхоллоу. Все трое были такими мрачными, будто именно его и поджидали. Он не позволил себе засомневаться или подумать о последствиях.
Или об Иззи.
- Группа студентов пытается вызвать демона, - выпалил Саймон. – Нужно их остановить.
Казалось, никто не удивился.
Кто-то тихонько кашлянул – Саймон обернулся и увидел Джули Бьювейл, которая вышла из-за двери.
- Что ты здесь делаешь?
- То же, что и ты, - сказала Джули. Затем покраснела и смущённо пожала плечами. - Я думаю, ты поступил правильно.
- Но как ты оказалась здесь раньше меня?
- Я воспользовалась восточной лестницей, а потом прошла коридором, который находится за оружейной…
- Но разве рядом со столовой не тупик?
- Только если ты…
- Может, мы пока отложим этот увлекательный картографический разговор, - сказала Катарина Лосс. - Я думаю, у нас есть дела поважнее.
- Например, научить уму-разуму тупоголовых студентов, - прорычал Роберт Лайтвуд, и вылетел как ураган из кабинета. Катарина и декан последовали за ним.
Саймон и Джули нервно переглянулись.
- Э-э, как думаешь, мы должны пойти с ними?
- Наверное, - сказала она, и вздохнула. – Пусть отчисляют нас всех одним махом.
Они побрели за учителями, отставая всё больше и больше.
Когда они приблизились к комнате Джона, крики Роберта были слышны даже в коридоре. Через толстую дверь слов было не разобрать, но громкость и интонация делали ситуацию предельно ясной.
Саймон и Джули приоткрыли дверь и проскользнули внутрь.
Джордж, Джон и все остальные выстроились у стены с бледными лицами и вытаращенными глазами, готовые к расстрелу. Изабель стояла рядом с отцом и… улыбалась?
- Вы все неудачники! – пророкотал Роберт Лайтвуд. – Предполагалось, что вы самые лучшие из тех, кого может предложить Академия, и вот так вы это доказали? Я предупреждал вас об опасности обаяния. Я говорил вам, что нужно придерживаться того, что правильно, даже если это причинит боль тем, кого вы больше всего любите. И вы все облажались, пропустив всё мимо ушей.
Изабель многозначительно кашлянула.
- Все, кроме двоих, - поправился Роберт, кивнув головой в сторону Саймона и Джули. - Отличная работа. Изабель была права насчет тебя.
Саймон растерялся.
- Так это была дурацкая проверка? – воскликнул Джон.
- Скорее умная проверка, если кому-то интересно моё мнение? – сказала декан Пенхоллоу.
Судя по виду Катарины, ей было что сказать по поводу глупости Сумеречных охотников и их игр в кошки-мышки с себе подобными, но она, как обычно, прикусила язык.
- Ну, и какой процент студентов прошёл эту проверку? – спросил Сунил.
После этого вопроса на них долго орали и разглагольствовали о священных обязанностях, легкомыслии, и о том, какой неприятной может быть ночь в одной из темниц Города Молчания. Роберт громыхал словно Зевс, декан Пенхоллоу приложила все силы, чтобы не звучать как нянечка, ругающая маленьких деток за кражу печенья, Катарина Лосс вставила саркастическое замечание о том, что случалось с Сумеречными охотниками, которые думали, что вторжение на территорию магов – это весело. В какой-то момент она даже прервала тираду Роберта Латвуда и добавила едкий комментарий о Дарте Вейдере, хитро посмотрев на Саймона. Это уже не в первый раз заставило его задуматься о том, насколько пристально она за ним наблюдает, и почему.
Вдобавок ко всему во взгляде Изабель, направленном на Саймона, было что-то неожиданное. Что-то похожее на… гордость.
- В заключение хочу сказать, чтобы в следующий раз вы слушали, когда говорят старшие, - рявкнул Роберт Лайтвуд.
- Почему кто-то должен слушать, когда ты говоришь о правильных поступках? – резко сказала Изабель.
Роберт побагровел. Он медленно к ней повернулся и устремил на неё ледяной инквизиторский взгляд, от которого любой другой съёжился бы и заскулил. Изабель даже глазом не моргнула.
- Теперь, когда мы разобрались с этим позорным делом, я бы попросил вас всех оставить меня наедине с моей послушной дочерью. Нам с ней нужно кое-что прояснить, - сказал Роберт.
- Но это моя комната, - заныл Джон.
Роберту не нужно было говорить, он просто перевёл свой инквизиторский взгляд на Джона. Джон вздрогнул, и смылся вместе с остальными.
Саймон собирался последовать их примеру, когда Изабель схватила его за запястье.
- Он остаётся, - сказала она отцу.
- Я в этом сильно сомневаюсь.
- Саймон остаётся со мной, или я ухожу вместе с ним, - сказала Изабель. – Выбирай.
- Э-э, я с удовольствием пойду… - начал Саймон. Слова «я с удовольствием пойду» были у него вежливой заменой фразы «жутко хочется свалить».
- Ты остаёшься, - скомандовала Изабель.
Роберт вздохнул.
- Прекрасно. Ты остаёшься.
Это положило конец спору. Саймон присел на край кровати Джона, мечтая стать невидимым.
- Очевидно, тебе не хочется здесь находиться, - сказал Роберт, обращаясь к дочери.
- Что меня выдало? То, что я миллион раз говорила тебе, что не хочу сюда приезжать? То, что я не хотела играть в твои дурацкие игры? То, что я считала это жестокой манипуляцией и пустой тратой времени?
- Да, - сказал Роберт. – Именно это.
- И ты всё равно заставил меня поехать с тобой.
- Да, - сказал он.
- Слушай, если ты думал, что принудительное совместное времяпрепровождение что-то исправит или возместит то, что ты…
Роберт тяжело вздохнул.
- Я уже говорил тебе: то, что произошло между мной и твоей матерью не имеет к тебе никакого отношения.
- Это имеет ко мне самое прямое отношение!
- Изабель… - Роберт взглянул на Саймона и понизил голос: - Я действительно предпочёл бы обсуждать это без зрителей.
- Очень жаль.
Саймон ещё больше постарался слиться с фоном, надеясь, что если он приложит достаточно усилий, то, возможно, его кожа приобретёт ту же расцветку, что и простыни в цветочек (какая неожиданность) Джона Картрайта.
- Ты и я, мы никогда не говорили о том времени, когда я состоял в Круге, или почему я последовал за Валентином, - сказал Роберт. – Я надеялся, что мои дети никогда не узнают об этой стороне моего характера.
- Я слышала твои лекции, как и все остальные, - сказала она мрачно.
- Мы оба знаем, что истории, адаптированные для широкой аудитории, не содержат всей правды. - Роберт нахмурился. – Я не говорил студентам, и никому не говорил, что, в отличие от большинства членов Круга, я не был истинно верующим. Другие думали, что они являются мечом Разиэля в человеческой форме. Видела бы ты свою мать, пылающую праведностью.
- Значит, теперь это мама во всём виновата? Отлично, отец. Просто замечательно. Должна ли я теперь думать, что ты отличный парень, который видел Валентина насквозь, но всё равно его поддерживал, потому что твоя девушка тебе так сказала?
Он покачал головой.
- Ты меня не понимаешь. Именно я был виноват больше всех. И твоя мама, и все остальные думали, что поступают правильно. Они любили Валентина. Они любили наше общее дело. Они в него верили. А во мне этой веры никогда не было… но я всё равно остался. Не потому, что это было правильно. А потому что это было легко. Потому что Валентин казался таким уверенным. Казалось, полагаться на его уверенность – значит, следовать путём наименьшего сопротивления.
- Зачем ты мне об этом рассказываешь? – в её голосе поубавилось яда.
- Я не понимал тогда, что значит быть по-настоящему в чём-то уверенным, - сказал Роберт. – Я не знал, каково это – любить что-то или кого-то несмотря ни на что. Безгранично. Я думал, что, возможно, так было с моим парабатаем, но потом…
Что бы он не хотел сказать, он сдержался. Саймон удивился, как что-то могло быть хуже того, в чём он уже признался.
- В конце концов, я решил, что во мне этого просто нет. Что я не создан для такой любви.
- Если ты собираешься сказать мне, что по-настоящему смог полюбить только свою любовницу… - Изабель содрогнулась.
- Изабель. - Роберт взял её за руки. - По-настоящему я полюбил Алека, тебя, Мак… - Он опустил взгляд. – Макса. Когда вы, мои дети, появились – это всё изменило.
- Значит, ты поэтому годами обращался с Алеком так, будто у него чума? Именно так ты показываешь своим детям, что любишь их?
Теперь Роберт выглядел ещё более пристыженным, если это возможно.
- Если любишь кого-то, то это не значит, что больше никогда не наделаешь ошибок, - сказал он. – Я натворил их столько, что хватило бы на несколько жизней. Я это понимаю. И некоторые из них я уже никогда не смогу исправить. Но что касается твоего брата, то я стараюсь изо всех сил. Он знает, как сильно я его люблю. Как горжусь им. Мне нужно, чтобы ты тоже об этом знала. Именно в вас, дети, я уверен. Вы единственные, в кого я буду верить всегда. Не в Конклав. Не в мой брак, к сожалению. В вас. И если понадобится, то я проведу остаток жизни, пытаясь доказать вам, что вы можете быть уверены во мне.
***
Вечеринка была убогой. Даже Саймон вынужден был признать, что тут явно не помешала бы парочка демонов. Праздничное убранство (несколько унылых ленточек, два плохо надутых воздушных шарика и плакат, на котором с ошибкой было написано «ПАЗДРАВЛЯЕМ!») выглядело так, будто его в последнюю минуту неохотно организовала компания пятиклассников. На столе с закусками было только то, что можно было раздобыть в конце семестра: несвежие круассаны, блюдо с апельсиновым желе, чан с рагу и несколько тарелок с непонятными мясными продуктами. Музыки не было, поскольку в Идрисе нет электричества, и никому даже в голову не пришло нанять группу музыкантов. Но несколько преподавателей взяли на себя роль мужского вокального квартета (по мнению Саймона, это нельзя было назвать музыкой). Компанию демоно-призывальщиков помиловали и вынесли им суровое предупреждение. Им даже разрешили прийти на вечеринку, но ни у кого из них не было настроения для празднования (или для Саймона, что совершенно понятно).
Он стоял в одиночестве возле чаши с пуншем, от которого так несло рыбой, что он решил его не пробовать. К нему подошла Изабель.
- Избегаешь своих друзей? – спросила она.
- Друзей? – он хохотнул. – Думаю, ты имеешь в виду людей, которые меня ненавидят. Да, я склонен их избегать.
- Они не ненавидят тебя. Просто им стыдно, потому что ты оказался прав, а они повели себя как идиоты. Они это переживут. Как и ты.
- Возможно. – Это казалось маловероятным, но, с другой стороны, очень немногие события этого года подпадали под категорию «вероятного».
- Ну, в общем, спасибо за то, что побыл рядом со мной во время разборок с отцом, - сказала Изабель.
- Как будто у меня был выбор, - ответил он.
Изабель рассмеялась, почти с нежностью.
- Ты и в самом деле не имеешь никакого понятия о правилах общения, да? Я говорю «спасибо», ты говоришь «пожалуйста».
- Значит, если бы я поблагодарил тебя за то, что ты морочила голову всем моим друзьям, строя из себя распущенную сумасшедшую призывательницу демонов, чтобы у них были неприятности с деканом, ты бы сказала…?
- Пожалуйста. Рада, что смогла преподать им ценный урок. – Она широко улыбнулась. – В котором лично ты нисколько не нуждался.
- Да. Кстати, об этом. – Хоть это и было проверкой (и Изабель, по всей видимости, хотела, чтобы он донёс на неё), он всё ещё чувствовал себя виноватым. – Мне жаль, что я не смог понять, что ты делала. Довериться тебе.
- Это была игра, Саймон. Ты и не должен был мне доверять.
- Но я не должен был купиться на это. Уж кто-кто, но не…
- Нельзя ожидать от тебя понимания моих действий. – В голосе Изабель прозвучала невероятная мягкость. – Я всё понимаю, Саймон. Я знаю, что между нами всё… сложно, но я и не обольщаюсь. Мне может не нравится действительность, но я не могу её отвергать.
Он столько всего хотел ей сказать.
И всё же, как раз в этот напряжённый момент, у него из головы вылетели все мысли.
Между ними повисло неловкое молчание. Изабель переступила с ноги на ногу.
- Ну что ж, если это всё, тогда…
- Вернёшься к вашему с Джоном свиданию? – не смог сдержаться Саймон. – Или… это было просто частью игры?
Он надеялся, что она не уловила грустный отзвук надежды в его голосе.
- Это была другая игра, Саймон. Очнись. Неужели тебе никогда не приходило в голову, что мне просто нравится тебя мучить? – На её лице опять появилась та нехорошая улыбка, и Саймон почувствовал, что может из-за неё загореться; ему казалось, что он уже пылает.
- Так, ты и он, вы никогда…
- Джон не совсем в моем вкусе.
Теперь молчание уже не казалось таким тягостным. Саймон подумал, что это именно то молчание, когда ты не можешь оторвать от кого-то взгляд, и напряжение можно снять только поцелуем.
Просто наклонись к ней, сказал он себе; даже если он не мог вспомнить, как делается первый шаг в подобных случаях, он, очевидно, делал это в прошлом. А значит, в нём это уже заложено. Где-то. Перестань быть таким трусом и наклонись, чёрт возьми!
Он всё ещё собирался с духом, когда момент был упущен. Она сделала шаг назад.
- Ну, так… что было в том письме, кстати?
Он знал его наизусть. Он мог процитировать его вслух прямо сейчас, сказать ей, какая она удивительная. Сказать, что даже если его мозг её не помнит, то его душа всё равно стремится к её душе, словно у него на сердце был вырезан образ Изабель. Но написать что-то было легче, чем произнести это вслух (тем более, на людях).
Он пожал плечами.
- Я точно не помню. Просто извинения за то, что я накричал на тебя в тот раз. И в другой раз тоже. Наверное.
- А-а, ясно.
Она разочарована? Раздражена? Или почувствовала облегчение? Саймон пытался прочесть это по её лицу, но оно было непроницаемо.
- Ну что ж… извинения приняты. И перестань пялиться на меня, как будто у меня на носу сидит жук.
- Извини. Ещё раз.
- И… Я думаю… Мне жаль, что я вернула его, не прочитав.
Саймон не мог вспомнить, извинялась ли она когда-нибудь перед ним раньше. Казалось, извиняться перед кем-то не в её стиле.
- Если ты когда-нибудь снова напишешь мне письмо, то возможно, я даже его прочитаю, - сказала она с напускным равнодушием.
- Семестр закончился, помнишь? В эти выходные я возвращаюсь в Бруклин. - Это казалось невероятным.
- А что, в Бруклине нет почтовых ящиков?
- Думаю, я смог бы прислать тебе открытку Бруклинского моста, - заключил Саймон, затем глубоко вздохнул и решился. – Или я мог бы сам её доставить. В Институт, я имею в виду. Если ты захочешь. Когда-нибудь. Что-нибудь в этом роде.
- Когда-нибудь. Что-нибудь… - Изабель обдумывала его слова, заставив его мучиться неизвестностью на протяжении нескольких бесконечных, томительных секунд. Затем она так широко улыбнулась, что Саймон подумал, что сейчас самовоспламенится на полном серьёзе. – Думаю, это будет свидание.