Миргород

- Да ну? В охране, говоришь? Денежное место, наверное? Как банкир, на валюте сидит, практически. Да лучше, чем банкир даже.

- Нет, он рассказывал, что вообще пока ни одного ящика на сторону не ушло. У них там все строго. Учет и контроль, как до войны.

- Строго, значит? А не пригласишь ли ты меня в гости, старшой? С зятем познакомишь. О жизни нашей дальнейшей побеседуем. Вон и капитана своего позови. Ему тоже такой разговор будет интересен. Так ведь, капитан?

- Так точно, товарищ майор!

- Геннадий Николаевич. Мы же не на службе уже. Я ж сказал, что распускаю.

- Понял, Геннадий Николаевич. Завтра же и соберемся. Соберемся, Серега? Чего долго планировать?

- Конечно! Нужное дело, понимаю. Поговорим. Давно надо было! Записываю, значит: завтра в шесть. То есть, в восемнадцать ноль-ноль, значит. Жду вас всех в гости, но угощения, извините... У меня семья.

- Ничего. С собой принесем, раз такое дело. Складчину организуем. Новый год, типа того, отрепетируем.

***

Очередной кризис начинался, как обычно в последние лет двадцать - с финансов. Перегретый финансовый рынок под холодным дождем шипел, сдувался и трескался. Такое случалось регулярно, к колебаниям кривых на экранах телевизоров все давно привыкли.

- Опять банкиры намудрили, - ругались в очередях к обменникам горожане. - Кому теперь верить? Куда вкладываться?

Верили по традиции валюте общемировой, выкладывали последние купюры, тщательно пересчитывали и прятали подальше зеленые бумажки. Пусть все рухнет, но эти хрустики всегда помогут, всегда останутся в цене.

Все может быть. Все, что угодно. А доллар - он уже сколько лет доллар! Вон, в пятом году какой кризис был, а сосед на долларе даже поднялся. Знал, небось, от жены, вот и поменял заранее. Они, которые в банках, всегда всё заранее знали и всегда выживали!

А вот банкам уже не верили. Ни Центраьному, ни коммерческим, показывающим прибыль и скорый рост. Выскребали последние крохи, до копейки. Один за другим банки лопались, объявляя дефолт. Вводимое государственное управление не спасало. Так, по мелочам, на продаже имущества банков, кто-то успевал получить компенсацию. А если не поспешил или не имел связей наверху - так и сосал теперь кулак.

Товары дорожали уже не ежедневно даже, а чуть ли не ежечасно. Особенно полезли вверх цены на продукты питания, что старики посчитали верной приметой скорой войны и тут же выстроились в очереди в продуктовые магазины, еще задрав планку спроса. Попытка ограничить продажу каким-то максимумом в одни руки, казалось, подтвердила предположения "паникеров". И теперь уже весь город суетился, перебегая из очереди в очередь, занимая с ночи, продавая место, записываясь в длинные списки, теряя их и затем с криком и скандалом заводя новые.

А когда действительно объявили о начале войны, паника стала всеобщей. Кто-то даже пытался совсем уехать. Правда, куда надо ехать, не знал никто. Знали только, что ехать обязательно надо. Однако, выехать из города не удавалось: военные расклеили объявления, что не гарантируют жизни и безопасности выехавшим из города. То есть, там не было ни слова о том, что оставшимся в городе такая жизнь гарантируется. Потому что шла война и никакой личной безопасности быть не могло. Но так хитро было написано, что многие поняли, читая между строк: военные просто запрещают выезжать. А кто рискнет, мол, тому не гарантируем - понятное дело!

В какую-то из тревожных весенних ночей с грозой и молнией, что-то там повредившей на подстанции, так, что света не было во всем городе, армейские части грузно промаршировали от своих казарм к выходу из города. Они не грузились в эшелоны, а шли пешком, что для выглядывающих в узкие щели между раздвинутых штор горожан было еще одним признаком близкого конца. В чем именно будет конец, как это все произойдет и когда именно, думать горожанам было просто страшно.

А потом была разбита первая витрина.

Для большого пожара хватает маленькой искорки. Причем, искорка эта может быть не только безобидной, а даже поначалу полезной. Делали, скажем, ремонт, что-то сваривали, клепали, снова заваривали. Уходили и приходили. Все было нормально. А потом в какую-то из ночей вдруг вспыхивал пожар от залетевшей куда-то между полами и сохранившей свой жар искры. Это случайность? А если вытолкнули из магазина, замеченного уже не раз в этой очереди невидного мужичка, а он в злобе - шарах камнем в витрину? И если часть народа к нему шатнулась, чтобы остановить, задержать, и если не в милицию, так хоть по шее надавать, то другие - в витрину, за хлебом, за тушенкой. Как? Почему? И остальные сразу туда же, забыв о первоначальном намерении, стараясь ухватить хоть пакет сахара, хоть кило крупы. Хоть что-нибудь. Хоть лаврушки пакетик.

А потом прокатилась толпа по центральным улицам, уже целенаправленно громя витрины и таща из магазинов все, что под руку попадет. Все и всем можно! Война идет, она все спишет! Только внезапно начавшаяся стрельба на окраинах и гулкие взрывы остановили грабежи. Народ мигом попрятался, опять высовывая нос только в узкую щель меж слегка раздвинутых плотных летних штор.

Война прокатилась через город в одну сторону.

Потом - в другую.

Потом снова вернулась, грохоча где-то совсем неподалеку и сверкая по ночам зарницами далеких взрывов.

Запыленные "наши" и "не наши" маршем проходили по городу, сначала изрядно постреляв по окраинным домам и покидав туда же по позициям противника или по возможным позициям авиационных бомб. В городе никто не задерживался, потому что шла война, и надо было двигаться дальше, кроша ребра и вытаскивая кишки армии врага. Менялся цвет знамени над зданием администрации, менялся язык листовок с приказами на стенах домой. Сегодня всем говорили, что оружие принимают в мэрии, завтра - в ратхаузе, послезавтра откуда-то набежавшие в невиданной форме невысокие и крепкие на вид бойцы клеили уже призыв к добровольцам: все, мол, на защиту Отечества.

Но город был почти европейским, то есть совсем-совсем почти - на самой границе. И история у него была именно европейской. Известно же было из той длинной истории, что армии обязаны воевать именно с армиями, но никак не с мирными жителями. Вот и пусть себе воюют. Лишь бы город не сильно задели. Лишь бы в городе был порядок.

Чиновники выходили по команде новых властей на работу. Милиция вроде оживала, меняя название, становясь то полицией, то сигуранцей, то почему-то вдруг жандармерией и потом снова милицией. Снова начинались попытки наведения конституционного порядка. Правда, конституции те были разные, но порядок, что интересно, понимался всеми властями совершенно одинаково.

Порядок, это когда работают магазины и заводы, по улицам чинно прохаживаются полицейские или милиционеры, вывозится вовремя мусор, завозится вовремя свежий товар, есть вода в кране и есть электричество в проводах. Если для этого, говорилось в листовках, придется расстрелять половину чиновников, новая власть именно так и сделает. Лишь бы был порядок, и народ был спокоен и лоялен к властям.

Если с расстрелами у любой власти было все просто и легко, то с порядком, о котором мечталось, получалось не очень. Все оказывалось сложнее.

Если местная промышленность еще как-то продолжала что-то делать, выпуская какие-то товары, и их даже вроде бы раскупали, если хлеб и овощи все-таки появлялись в магазинах и не вызывали уже очередей и драк, то с порядком на улицах становилось все хуже. Это так говорится - на улицах.

Как говорилось в старом-старом совсем еще черно-белом, хотя уже и звуковом фильме, "Белые придут - грабют, красные придут, опять же грабют...". Грабили теперь при любой власти и особенно грабили в период безвластия, когда одни войска уже покидали город, а другие еще не успевали в него войти. Грабили по ночам, деловито раздевая жертвы в темных переулках, так же деловито грабили днем в кварталах, прилегающих к заводам, вывозя почти все из квартир. Иногда покушались даже на святое: начинали грабежи в центре, в чистых районах, где никогда не исчезали с улиц мундирные полицейские или милиционеры. Тогда власть обращалась к армии, приезжали, грохоча по ночным улицам, танки и грузовики, затянутые брезентом, на всех углах вставали бронетранспортеры, а по ночам были слышны автоматные очереди: это на окраинах расстреливали без суда и следствия, по законам военного времени, захваченных с поличным мародеров и грабителей.