Страница 33 из 46
С первой же встречи Бернард Шоу и Оскар Уайльд, несмотря на внешнюю любезность, "очень невзлюбили друг друга, и эта странная неприязнь держалась, - по словам Шоу, - до самого конца, когда мы уже давно перестали быть задорными новичками". О характере этой неприязни можно судить по фразе Уайльда: "Можно по-разному не любить Шоу. Можно не любить его пьес или не любить его романов...". Но были у них и приятные встречи, когда они дарили друг другу минуты взаимного признания. Из воспоминаний именитого драматурга можно узнать, что с Уайльдом он встречался чуть более десятка раз, но запомнил лишь половину встреч. Шоу откровенно признаётся, что никаких оснований испытывать к Уайльду симпатию у него не было: "Он был родом из того же города, что и я, и принадлежал к той категории дублинцев, которую я ненавидел больше всего; он был из разряда дублинских снобов. Его ирландское обаяние, которое так сильно действует на англичан, на меня не действовало, и в целом не будет преувеличением сказать, что расположен я был к нему ничуть не больше, чем он того заслуживал...".
Следует отдать должное Шоу и за такое признание: "Вскоре, однако, я испытал к нему дружеские чувства и, надо сказать, довольно неожиданно для меня самого. Произошло это во время дела чикагских анархистов, чьим Гомером, по Вашему меткому замечанию, была бомба. Тогда я пытался уговорить кое-кого из лондонских литераторов, бунтарей и скептиков исключительно на бумаге, подписать петицию об отсрочке приведения в действие смертного приговора. И единственный человек, поставивший свою подпись под петицией, был Оскар. С его стороны это была акция абсолютно бескорыстная, и с этого дня я испытывал к нему особое уважение...".
Через годы оба стали знаменитыми личностями: Оскар Уайльд - в возрасте 36 лет, после того, как в 1890 году в свет вышел его единственный роман "Портрет Дориана Грея"; Бернард Шоу - в возрасте 56 лет, после того, как с 1912-го года, во многих театрах мира начали ставить "Пигмалион", его наиболее популярную пьесу. Свой роман Оскар Уайльд написал удивительно быстро - за три недели, в то время как Бернард Шоу потратил на пьесу "Пигмалион" 4 месяца (март - июнь 1912 года).
Об отношении Бернарда Шоу к личности Оскара Уайльда можно узнать из его письма Фрэнку Харрису (1855-1931) - ирландскому редактору и писателю, журналисту и издателю, другу Уайльда и Шоу, автору книг "Оскар Уайльд, Его Жизнь и Исповедь" (1916) и "Бернард Шоу" (1931). В этом письме он отзывается об Уайльде следующим образом:
"... Почему жизнь Уайльда так легко поддается описанию, что до сих пор не было ни одной попытки, которая бы не увенчалась успехом - пусть и не столь громким, как Ваша книга? Да потому, что благодаря невиданной лени Уайльд предельно упростил свою жизнь, как будто заранее знал, что необходимо избавиться от всего лишнего, дабы читатель в полной мере ощутил драматизм предпоследнего акта. Его жизнь сродни хорошо сделанной пьесе в духе Скриба. Она так же проста, как жизнь кавалера де Грие, возлюбленного Манон Леско, и даже проще, ведь в жизни Уайльда Манон не было; де Грие же выступал в двойной роли - собственного возлюбленного и собственного героя. С общепринятой точки зрения, де Грие был ничтожеством и негодяем - мы же ему всё прощаем. Прощаем потому, что других он любил ничуть не меньше, чем себя. Кажется, будто Оскар хотел сказать нам: "Я не стану никого любить, я буду эгоистом из эгоистов; и буду не просто негодяем, а монстром - и вы всё мне простите. Иными словами, я доведу ваши традиционные представления до абсурда - но не пером, хотя мне это ничего не стоит, в чем вы могли убедиться, а жизнью; жизнью и смертью...".
Далее Шоу сообщает Харрису, что познакомился с Оскаром на одной вечеринке, тот сам подошел к нему и был очень уважителен, но крайне ироничен: "...Помню, мы изо всех сил старались друг друга поддеть, и эта странная привычка сохранилась у нас до самого конца, даже когда наше отрочество осталось далеко позади, и мы стали опытными литераторами, поднаторевшими в светском общении. Виделись мы с ним крайне редко, ибо я, как чумы, избегал литературных и художественных собраний и с нелепой свирепостью отказывался от тех немногих приглашений, которые получал, дабы своим присутствием не дай бог не обидеть людей, желавших извлечь пользу от общения с привилегированным безумцем...".
Однако даже "особое уважение" не помешало Шоу сделать в адрес Харриса следующее замечание: "...Сдается мне, что из любви к нему Вы недооцениваете его снобизм, обращаете внимание лишь на простительную и даже оправданную его сторону, на любовь к красивым словам, изысканным ассоциациям, эпикурейству и хорошим манерам. Вы многократно и до известной степени справедливо повторяете, что, злой на язык, сам он был человеком вовсе не злым и никого своими остротами обидеть не хотел. Но лишь до известной степени. Однажды он написал о Т. П. О"Конноре с откровенным, намеренным, оскорбительным пренебрежением, с каким только способен ополчиться на католика претенциозный протестант с Меррион-сквер. Он многократно измывался над вульгарностью английского журналиста, и не так, как бы это сделали мы с Вами, а с налетом отвратительного классового превосходства, что само по себе является дурной пошлостью. Он не знал своего места, в этом была его ошибка. Не любил, когда его называли "Уайльд", и заявлял, что для ближайших друзей он "Оскар", а для всех остальных - "мистер Уайльд". Он совершенно не отдавал себе отчета в том, что люди, с кем ему как критику и журналисту приходилось вместе жить и работать, оказывались перед альтернативой. Он вынуждал их либо вступать в дружеские отношения, рассчитывать на которые он не имел никакого права. Либо оказывать ему уважение, претендовать на которое у него не было никаких оснований. Пошляки ненавидели его за пренебрежительное к себе отношение. Те же, кто позадиристее, проклинали его наглость и обходили его стороной. Как следствие, он остался, с одной стороны, с горсткой преданных приспешников, а с другой - с целым сонмом светских знакомых. Среди этих знакомых, спору нет, встречались талантливые и оригинальные люди, которые заслужили его уважение, но не было никого, с кем могли бы установиться простые, доверительные отношения равного с равным. С кем можно было бы быть Смитом, Джонсом, Уайльдом, Шоу и Харрисом, а не Бози, Робби, Оскаром и "мистером". У человека способностей Уайльда такое безрассудство вскоре проходит. У Уайльда, однако, подобная слепота длилась слишком долго и не позволила ему обеспечить себя прочной социальной поддержкой...".
В письме к Харрису, большом по объёму и обстоятельном по содержанию, Шоу утверждает, что Уайльд заявил о себе как об апостоле Искусства - и в этой своей роли он был мошенником. Представление о том, что выпускник Порторы, студент колледжа Святой Троицы, а потом - Оксфорда, приезжающий на каникулы в Дублин, может без специальной подготовки хорошо разбираться в музыке и живописи, кажется Шоу смехотворным. По его мнению "совершенно очевидно, что в картинах Оскар разбирается ничуть не лучше, чем любой человек его способностей и культурного уровня". И что именно поэтому за Уайльдом "закрепилась репутация критика поверхностного и неискреннего". Говоря об иных профессиональных достоинствах Уайльда, Шоу отмечает: "Зато комедия, критика морали и нравов viva voce была, вне всяких сомнений, его сильной стороной. В комедии ему не было равных. И вместе с тем со сказанным об Уайльде Мередитом, который придерживался невысокого мнения о его способностях, испытывал неприязнь к его фиглярству, согласятся многие. Бытовать эта точка зрения будет до тех пор, пока не уйдет из жизни последний человек, в чьей памяти сохранятся эстетские увлечения Уайльда. Мир был во многом к нему несправедлив, но это еще вовсе не значит, что мы должны быть несправедливы к миру...".