Страница 35 из 39
За спинами собравшихся жителей Пимено-Черни, во главе со стариком в казацкой фуражке, послышался треск мотоцикла и возбуждённые крики. Охрана расступилась, пропуская к командарму-64 младшего лейтенанта Милованова и усталого молодого лейтенанта с артиллерийскими эмблемами в петлицах. Артиллерист был загорелым до черноты, давно не бритым, с лицом, заросшим чёрной щетиной. За офицерским ремнём его были заткнуты две гранаты РГД-33 с ребристыми насечками, а вместо гранатной сумки через плечо висел второй планшет.
- Командир гаубичной батареи третьего дивизиона 865-го артполка 302-дивизии, лейтенант Беридзе! - представился лейтенант, - имею две 122-х миллиметровые гаубицы и 40 осколочно-фугасных выстрелов!
- Где твоя дивизия и полк, лейтенант?
- Не знаю, товарищ генерал-лейтенант. Мы около Зимовники остались без связи и пехотного прикрытия, отходим к Котельниково, пытаемся найти дивизию! - ответил Беридзе, часто моргая длинными чёрными ресницами.
- В Котельников уже немцы. Поступаете теперь в подчинение к комбату, - ответил ему Чуйков и, повернувшись к Рублёву, сказал:
- Вот тебе, майор, от меня подарок, теперь серьёзная артиллерия у тебя есть! Ставь их за рекой, тяни провод телефона и управляй огнём, на прямую наводку не ставь, а то их быстро немцы выбьют! После того, как немец поймёт, что перед ним сила, он отбомбиться и отработает по тебе артиллерией ,и станет наступать уже по своей науке, с пехотой, переставляя пулемёты, всё ближе и ближе... И только потом в последнем ударе пустит танки... Если его пехота на бросок гранаты к твоей траншее подойдёт - тебе конец. Ты этого не допусти, контратакуй накоротке в штыки и сразу назад. Когда вы будете в одной куче, немец из пулемётов и миномётов стрелять не сможет. Своих перебьёт. До каждого красноармейца эту всю науку доведи, комбат, даже поварам, ведь м тоже придётся потом в цепи идти, когда стрелков в ротах выбьют. Раненых своих отправляй сразу, а тяжелораненых не вези, не довезёшь, некуда тебе. Медсанбата позади тебя нет, больниц и госпиталей тоже. По хатам на хутора отдай. Мины все свои, вперемешку, противопехотные и противотанковые, ставь сразу. Не береги. Не пригодятся больше они. Ночью холодно тут. Костры жги только в ямах, как кочевники древние. Сверху закрывай чем-нибудь...
Чуйков хотел ещё что-то сказать, но неожиданно нахмурился, замолчал, задумчиво глядя на лесополосу в полукилометре от них, прикрывающую собой село Пимено-Черни, и медленно пошёл в ту сторону, раздвигая голенищами сапог густые заросли ковыля, кияка и астрагала. Командиры последовали за ним. Милованов и Беридзе остались у фургона. Через некоторое время, отойдя от гражданских, охраны и чеченцев, Чуйков резко повернулся, и лицо его стало похоже на неподвижную маску: сощуренные глаза не мигая, смотрели, казалось, и на комиссара полка, и на командира батальона одновременно, ни одна складочка при его словах не шевелилась, только, едва расжимались губы.
- Понимаешь, комбат, для Сталинградского фронта теперь каждый час, каждые сутки - это как жизнь. Наступление фашистов с запада через Дон на Сталинград мы затормозили, а он взял, и с юга, со стороны Сала и Маныча, целую армию сюда развернул. Видать, Сталинград, стал сейчас бесноватому Гитлеру важнее чем Кавказ! А у нас здесь образовалась пустота. Ставка перебрасывает сюда резервы, но они ещё не прибыли, не заняли свои участки обороны. Дай мне, комбат, хоть пару суток, хоть сутки...
- Товарищ генерал-лейтенант, не сомневайтесь, защитим нашу партию большевиков и гаш советский народ! Грудью встанем, за Сталинград, за учение Ленина и великого Сталина, за власть рабочих и крестьян! - воскликнул Рублёв.
- Мы не отступим! - уверенно сказал комиссар, сжимая рукоять шашки.
Лицо Чуйкова перестало быть неподвижной маской, на лбу вокруг огромного малинового шрама от старого сабельного удара, собрались глубокие складки, подбородок с глубокой ямкой посередине выехал вперёд. Он ткнул указательным пальцем в то место, где у комиссара полка, под карманом гимнастёрки и партийным билетом было сердце, и зло заговорил:
- Я на разных войнах насмотрелся на всякие геройства. У нашего народа со времён проклятого царизма есть такая плохая черта. Летом работают на жатве до изнеможения, понимая, что день год кормит, а потом всю зиму бездельничают, крепя в себе мнение, что навалом, наскоком и штурмовщиной можно всеода всё решить. Тебе в академию генштаба учиться не довелось, а мне посчастливилось, так вот послушай опытного командира... Это всё со времён царизма повелось, жизнедеятельность разбитая на циклы - "работа" - "безделье" - "работа". Крестьянский уклад образовал такую жизнь: в страдную пору нужно было выложится полностью, ударить, "работнуть", чтобы пережить зиму. Привыкли работать рывками. Гражданская война укрепила чувство, что натиском и ударом можно справиться с любой бедой, стоит лишь поднапрячься, в любой момент можно наверстать упущенное, стоит только захотеть и все будет сделано. Это всё путь штурмовщины, рывков, иллюзия благополучия при временной "победе", рождение рекордов ради рекордов, когда при общих недоработках имеется картина благополучия. Но не "ударными неделями", месяцами, постоянным натиском нужно решить проблемы, а только целеустремленной повседневной деятельностью можно их решить. Нам уходить от этого, методично всю делать и каждый день, с расчётом и экономя силы, как эти фашисты проклятые делают, как Сталин учит работать - каждый день и думая наперёд, на перспективу. Мой-то отец конюхом был в подмосковье, и работал на от зари до зари круглый год, потому что у его тридцати лошадей не было выходных. Так и я не позволяю себе штурмовщины, а только постоянную, ежедневную работу. Так что береги людей, комиссар, оставь всю показуху в прошлом. Войну, как в уставе и как в кино, под развёрнутым знаменем, толпой и криками "Ура!", я тебе запрещаю! Знаю, людей с криками "За Родину!", "За Сталина!" ты в атаку поднять сможешь, и все коммунисты и комсомольцы встанут первые за тобой. Но это будет всего один бой, последний бой! А мне нужны сутки боя, двое, трое суток, как можно дольше, чтобы, даже если фашисты подойдут к Волге, они бы это место своими обозами обходили, теряя время и горючее! Забудь, чему тебя учили в военно-политическом училище, кроме любви к партии и Ртдине, оставь штурмовщину теперь! Не погуби батальон в одной атаке, комиссар! У меня здесь больше ничего нет! Пойми, у немца в пехотном батальоне, на каждую роту - по двенадцать пулемётов, да в батальоне ещё, кроме того - отдельная пулемётная рота с десятью пулемётами. Итого 50 пулемётов на батальон. В рост, в атаку, хоть батальон весь на эти пулемёты поднимешь, толку не будет, через пятнадцать минут не будет батальона! С этими гадами по-другому надо воевать! С умом! Собери своих политруков, всё это им втолкуй. А вот за трусость и оставление поля боя, я с тебя спрошу. Кто побежит, бросит оружие, поднимет руки вверх - стреляй в того сразу! Комроты побежит - стреляй комроты! Комбат твой побежит - стреляй его, стреляй в комбата! Понял? - произнеся это, Чуйков снова с яростью ткнул пальцем в грудь комиссара, отчего тот вздрогнул, словно только что получил пулю сам, - на этом направлении за вами больше нет никого, за вами только Сталинград! Там, на западе, коварный, беспощадный, враг, садист и насильник, грабитель и подонок, а там, на востоке, ваша любимая Советская Родина, героический советский народ, истекающий кровью, сироты и вдовы, старики и малые дети! Защитите их!
- Понятно! - ответил комиссар, оцепенев от такого напора силы и ярости в словах командарма, и на глазах у него вдруг выступили слёзы, - ни шагу назад не сделаем! Умрем как один, если придётся!
- Всех отступающих красноармейцев, офицеров, мужчин призывных возрастов от шестидесяти до восемнадцати лет, задерживай и ставь в свой строй, - продолжил говорить Чуйков, - кто будет отказываться, а также паникёров, трусов, диверсантов, возможных агентов и провокаторов расстреливая на месте! В Пимено - Черни находится заградкомендатура из 10-й стрелковой дивизии НКВД полковника Сараева, пограничники, на соседних хуторах имеются их наряды. Они наловили тут для отправки на военно-учётный и формировочный пунт пару сотен дезертиров. Сформируй из них роту своего подчинения, и посади в первую траншею. Если есть у пограничников собранное оружие, вооружи их, нет оружия, пускай добывают его себе в бою! Всех, кто может держать лопату из окрестных хуторов сюда, рыть траншеи, кто откажется, под арест. Времени у тебя, может быть до завтрашнего утра. А может и меньше. Ты теперь здесь и Советская Власть и Красная Армия. Понял?