Страница 25 из 39
- Рота строиться! - послышались вокруг слова команды.
- Становись, первый взвод! Становись, второй взвод! - словно эхом отзывались младшие командиры.
- Курдюмов, где конь? Ищи коня!
- Фельдшера, фельдшера, я ранен...
- Клава, Клава! Ты где, девочка?
- Петро, иди сюда, здесь мясо дают!
Около трехзвёздного генерала уже начали собираться любопытные гражданские и просители. Капитан охраны с красным лицом, расстегнув кобуру и вынув пистолет ТТ, грозил ближе всех подошедшим.
- Хорошо, что мы были рядом с комбайнами и тракторами, когда фашисты спикировали сюда, и наверно решили, что мы ремонтная летучка при сельхозтехнике, а то бы не отпустили штабные машины! - сказал он ближайшему к нему автоматчику охраны.
- Это точно! - отозвался автоматчик, рассматривая дымящуюся воронку от бомбы прямо посреди дороги, - ни за что не улетели бы они просто так от штабной машины в чистом поле без зенитного прикрытия.
Беженцы начали обступать Чуйкова со всех сторон, и старший лейтенант и солдаты охраны была вынуждена образовать вокруг него кольцо. После того, как военная форма солдат исчезла за спинами беженцев, остальные люди стали к ним подходить из любопытства и нежелания пропустить что-то важное, то, из-за чего собрались остальные. Опыт подсказывал им, что просто так толпа собираться не будет, и это либо связано с едой или водой, или с какими-то важными вестями, получаемыми сейчас из свежей газеты, листовки, а может быть от рассказчика. Поскольку всем им пришлось отказаться от движения к Котельниково из-за вечернего боя там, кружения там самолётлв сбрасывающих бомбы, они жаждали хоть каких-то известий о положении войск немцев и румын. Для еврейских семей, особенно коммунистов и комсомольцев, это был вопрос жизни и смерти. Перед беженцкми лежала трудная дорога вдоль Курмоярского Аксая в обход Котельниково, и знать, что ждёт их впереди, было весьма важно.
Однако, ближе всех удалось подойти к командарму седому старику в старой, времён гражданской войны казацкой фуражке с треснувшим козырьком, в аккуратной, но сильно застиранной рубахе, подпоясанной наборным кавказским пояском. Солдаты не решились сильно отталкивать его прикладами автоматов как других, офицер не усмотрел в нём ничего подозрительного, и старик оказался в нескольких шагах от Чуйкова. Сняв фуражку, он стиснул её в огрубевших от работы ладонях и быстро заговорил:
- Меркулов я, старший пастух из совхоза "Выпасной"... Тут вот как получается, товарищ генерал, мы собственно, мил человек, ой, товарищ, сами колхозники из Пимено-Черни и Нижнего Черни, туда-сюда ходим на оборонные работы, в Котельниково вчера зашли было. Позавчера к сельсовету приехали со станции товарищи военные из НКВД, и пососкребали всех с огородов и коровников к станции за Гиблую балку, оборону, значит, копать всякую разную. А мы что? Мы не против подсобить нашей обороне. Пошли копать все, кто мог ходить! Тока вот, теперь скотина колхозная не доена, птица не кормлена, а про своих свиней, коз и баранов и говорить нечего. Вчера утром едва дошли, уж обратно всех пустили, всё мол, свободны, здесь беженцев много, они и будут рвы и окопы рыть. Вроде и не нужно теперь никому копать. Домой в Пимено-Черни идём. А тут стрельба на станции, пальба. Неужто германец пробрался уже к нам так близко?
- Идите, товарищи колхозники, отсюда, - начал было говорить адъютант Чуйкова, стоящий рядом, но командарм остановил его.
- Пусть расскажет старик, может это будет относиться к сбору сведений по заданию командующего фронтом об обстановке вдоль дороги Сальск - Сталинград, - сказал Чуйков, - это же наш тыл ближний сейчас, если не хуже.
- Слушаюсь... - ответил капитан, поправляя карты и папки в руках.
- Возьми-ка ты, Григорий, у бойцов красноармейские книжки, посмотри, та ли эта часть, что назвал старшина, вся в новых галифе, как на параде, по степи щеголяет, потихоньку только проверь... - негромко сказал командарм, и добавил, уже обращаясь к гражданскому, - ну, дед, что дальше-то?
Пока колхозник рьдолжал рассказывать о том, как теперь тяжело без лошадей и машин, взятых для нужд армии, Чуйков поднял глаза, и, щурясь от солнца, выхватил опытным взглядом в синей вышине далёкий силуэт двухфюзеляжного немецкого самолета-разведчика Focke-Wuif 198 Uhu, или, по-другому, "рамы". Самолёт кружился прямо над ними, и это было верным признаком скорого появления здесь авиации или наземных войск врага.
Дед, опасаясь, что ему не дадут договорить до конца, быстро и без пауз затараторил:
- У нас тут последний месяц дети пропадают сильно, особенно в Пимено-Черни, и в Нижнем Черни... Вот вчера снова пропажа - у Андреевны нашей дочка малая пропала, Машечка зовут. Двенадцати годов от роду. Товарищ военный, просьбочка большая к вам. Ежели вы увидите где беспризорную девочку лет двенадцати, не проезжайте мимо, шлепните её по заднице, пусть домой поспешает к матери в Пимено-Черни. А то вон на матери совсем лица нет. Мы уж и товарища председателя сельсовета, и участкового милиционера, и сами все обыскались... Тут всегда нехорошие места были вокруг Гиблой балки. Нет, нет, да пропадет кто-нибудь из малышни несмышлёной. Скот пропадает тоже. Абреки всякие с гор шастают, казачки наши балуются. Калмыки тоже. Может, тут, где болото тайное имеется из зыбучего песка, или колодцы заросшие, куда все проваливаются с концами... Как фронт стал подходить с запада к Ростову и беженцев прибавилось, стали от станции разбегаться от голода, так вообще началось... Чуть ли не каждый день пропажи детей. И наших и у беженцев. Матери уж малышню в домах начали запирать. Да за ними разве уследишь? Понятно, мальчишки на фронт, наверное бегут. Двое вернулись недавно голодные. Тут намедни комендатура ещё двоих вернула. В Сталинграде с поезда сняли... С воинского... Но девки, девки-то куда деваются? Неспокойно всё это, странно... - старик повернул своё обветренное, заросшее седой щетиной лицо к всхлипывающей крестьянке, стоящей сразу за оцеплением.
Судя по всему, это и была Андреевна - мать пропавшей девочки.
Сквозь крестьянский загар лица была заметна бледность. На слипшихся ресницах поблескивали слезы, цветастый платок сбился на спину, обнажив запылённые русые волосы. На сарафане не хватало нескольких пуговиц. Она вдруг быстро заговорила, берясь обеими руками за выставленный в её сторону кожух автомата:
- Маша... Маша, Машечка... самая моя младшая, самая любимая моя девочка!
После этого она так громко и горько зарыдала, что толпа вокруг на секунду замолчала, а все строящиеся в колонну неподалёку красноармейцы, как по команде, повернули в её сторону головы. Женщина, продолжая плакать в изнеможении села на землю, устремляя на командарма припухшие глаза, полные слёз. Старик развёл руками, а Чуйков тяжело вздохнул.
Дробно стуча подковами по сухой земле как по барабану, бряцая амуницией, к группе людей вокруг Чуйкова, подскакали на усталых лошадях полковой комиссар, помначтаба и командир батальона. Они спешились и быстро прошли сквозь рассыпавшуюся толпу и расступившуюся охрану.
Командир батальона, высокий, с длинным лицом со впалыми щеками, умными глазами с большим ресницами, нескладный, больше похожий по осанке и выражению лица на институтского преподавателя, нечётко приставил ногу, поднял руку к козырьку фуражки и доложил, слегка картавя:
- Товарищ генерал-лейтенант, майор Рублёв, командир первого батальона 435-го полка 208-й стрелковой дивизии из состава Дальневосточного фронта, по вашему приказанию явился. Согласно плану перевозки дивизии, вчера ночью выгрузились из первого эшелона, с подразделениями усиления. По плану развёртывания дивизии являюсь левофланговым, выдвишаюсь к хутору Кераимов. Ещё три эшелона дивизии в настоящий момент разгружаются на станции Котельниково, остальные эшелоны по плану должны разгружаться на перегонах Котельниково - Челеково. Далее по сигналу командира дивизии имею задачу двигаться в сторону Цимлы до соприкосновения с войсками фашистов. Только что подверглись налёту авиации. Потери...